Осознав властную необходимость капитуляции, Дюпон окончательно прекратил сопротивление и запросил у Рединга перемирия, выслав к нему парламентера с белым платком на конце шпаги.
А что ему еще оставалось делать с такой изнемогающей от голода и усталости армией, без боеприпасов и провианта? Остальные генералы также проявили благоразумие и, несмотря на всю свою патриотическую скорбь, ясно представляя себе действительное положение дел, покорились. Ведь никто из них не знал, как продолжать борьбу. Генерал Приве, правда, предлагал бросить обоз и прорываться на север, но как осуществить это на практике, как пройти через непроходимые горы Сьерра-Морена, он толком не знал.
Дэвид Чандлер пишет:
По-видимому, Дюпон намеревался делать новые попытки вырваться, но состояние его новобранцев было настолько плохим, и их моральный дух упал так низко (бригада швейцарских наемников дезертировала к Кастаньосу), что он решил прекратить дальнейшие фронтальные атаки и вместо этого просить перемирия.
Парламентером стал капитан де Виллутре. Этот офицер был шталмейстером императора, но, мечтая о настоящей воинской службе, выпросил для себя разрешение отправиться в поход с корпусом Дюпона.
И вот сейчас ему предстояло отвезти генералу Редингу письмо за подписью главнокомандующего французской армией, в котором тот просил перемирия. Дюпон просил прекратить бойню и готов был очистить Андалусию от своих войск. Генерал Рединг, армия которого была также обескровлена многочасовым сражением, согласился прекратить огонь на несколько часов, чтобы иметь возможность связаться с Кастаньосом и организовать переговоры о капитуляции французов.
Для ведения переговоров об условиях капитуляции Дюпон выделил двух своих генералов Мареско и Шабера — людей, уважаемых в армии и вполне надежных, наделенных неограниченными полномочиями добиться от испанского командования наименее тягостных условий для попавшей в безвыходное положение армии.
Переговоры начались, и можно себе представить, какими трудными они были в тех условиях, в которых оказался отряд Дюпона.
* * *
В районе 5 часов вечера до ушей Дюпона вдруг донеслись звуки выстрелов со стороны Байлена.
— Почему стреляют, ведь мы договорились не открывать огонь, пока идут переговоры? — раздраженно спросил Дюпон.
Выстрелы не замолкали, а раздавались все сильней. Лицо Дюпона исказила мука, словно каждый новый выстрел был для него пыткой.
Адъютант что-то пробормотал в ответ, не зная толком, что доложить.
— Почему стреляют? — повторил свой вопрос Дюпон.
В этот момент к ставке главнокомандующего примчался офицер в запыленном мундире и объявил, что к Байлену с противоположной стороны наконец-то подошла дивизия Веделя. Это она начала перестрелку с частями генерала Рединга, атаковав их с тыла.
— Ах, Ведель! Если бы он подошел раньше! Где же он был все это время? — возмущенно обратился Дюпон к своим приближенным. — Он потратил почти целый день на то, чтобы пройти каких-то двадцать километров…
Действительно генерал Ведель потратил почти двенадцать часов на то, чтобы преодолеть расстояние от Ла-Каролины до Байлена, которое равнялось всего 24 километрам. Нетрудно подсчитать, что даже если бы он двигался со скоростью три километра в час, то должен был бы подойти примерно к полудню — половине первого. Что он делал еще почти пять часов в столь ответственный для исхода кампании момент? Это так и остается загадкой.
У Абеля Гюго по этому поводу мы читаем:
Генерал Ведель потерял драгоценное время, давая своим войскам, измученным жарой, отдохнуть в дороге». Адольф Тьер уточняет: «Он потерял два часа на формирование колонн и вышел только в пять часов. Жара уже была сильной; его войска из-за близости противника шли плотными колоннами, поднимая удушливую пыль. Везде, где было хоть немного воды, колонны останавливались, чтобы освежиться. Таким образом, к одиннадцати часам они были лишь в Гуарромане, на полпути от Ла-Каролины до Байлена.
Как бы то ни было, положение внезапно изменилось: теперь уже армия Рединга была формально окружена французами у Байлена.
Но у Дюпона к тому моменту не было ни сил, ни желания начинать все сначала. Его не без оснований мучила тревога, боязнь, что сражение возобновится. От одной мысли о том, что тогда произойдет, сердце его предательски сжималось.
Соглашение о прекращении огня достигнуто, велись сложные переговоры с испанцами. Эта стрельба Веделя могла все только испортить, ведь генералы Мареско и Шабер — теперь стали заложниками. Собственно, заложниками был теперь весь его отряд, начиная от самого главнокомандующего и кончая последним солдатом. Дюпон послал к Веделю гонца с приказом остановиться.
* * *
Относительно поведения генерала Веделя существует две противоположных точки зрения. Одну из них формулирует Дэвид Чандлер, другую — Владимир Шиканов. Сравним их.
Владимир Шиканов:
Командовавший французскими войсками за внешним фронтом окружения к северу от Байлена генерал Ведель развернул полки назад и нанес мощный удар по испанцам, захватив две пушки и 1100 пленных. Обе французских группировки разделяло лишь около двух миль. И вот именно в это время начался беспримерный театр абсурда, подобного которому не найти во всей истории наполеоновских войн. Ссылаясь на заключенное перемирие, Дюпон запретил Веделю дальнейшие атаки позиции испанцев и приказал вернуть всех пленных и трофеи.
Дэвид Чандлер:
Ведель почти дошел до Сьерра-Морены за ночь 19–20-го, но затем трусливо вернулся в Байлен, чтобы сдаться испанцам вместе со своими соотечественниками. Наконец 21 июля Дюпон решился сдать и своих солдат.
Как видим, различие в подходах — принципиальнейшее. Либо Дюпон вынужден был сдаться со своей частью корпуса, поняв, что помощи от трусливого Веделя он так и не дождется, либо трусливый Дюпон сдался первым и приказал победоносному Веделю также прекратить сопротивление.
Как это обычно и бывает, истина лежит где-то посередине. Посмотрим, что пишет об этом Луи Мадлен:
Дюпон хотел опрокинуть аванпосты противника и занять Байлен. Но вражеская артиллерия, которую никак не могли подавить, разбивала все его усилия, а также испанская кавалерия, вооруженная огромными пиками, бросилась на уже ослабевших французов и начала бойню. Неудачливый генерал попытался тогда взобраться на склоны, возвышавшиеся над городом; молодые солдаты через какую-то сотню шагов падали, изнемогая от усталости, на раскаленную землю.
Генерал, отважно вставший во главе этих несчастных, получил пулю в поясницу, но, однако, продолжал сражаться, послав депешу Веделю с приказом спуститься от Ла-Каролины к Байлену и напасть на противника с тыла; но прошел еще час сражения, а Ведель не подавал никаких признаков жизни. Корпус Дюпона держался достаточно времени, чтобы Ведель мог подойти ему на выручку, так как противник, также измученный жарой, уже подавал, несмотря на всю свою стойкость, признаки переутомления…
Ведель, однако, наконец-то подошел, но, отделенный от Дюпона швейцарцами, он услышал, как те кричат ему о том, что переговоры уже начались. Дюпон же, надеясь довести их до успешного конца, дал ему приказ оставаться на месте.
Да, Дюпон запретил Веделю атаковать. Но когда? Когда исход сражения из-за медлительности Веделя уже был предрешен, когда по просьбе Дюпона уже было заключено перемирие, и велись переговоры о дальнейшей судьбе армии. О каком «мощном ударе» Веделя здесь можно вести речь, если боевые действия уже были прекращены, а окруженный отряд Дюпона, по сути, находился у испанцев в заложниках?
Подводя итог заочному спору Шиканова с Чандлером, Жак-Оливье Будон пишет:
Французская армия не смогла выбраться из ловушки, в которую она угодила, и после девяти часов сражения капитулировала. Дивизия Веделя, появившаяся к вечеру, прибыла слишком поздно, чтобы изменить судьбу армии.
