– Есть там кто живой? – позвала она в заросшее травой отверстие. – Выходи!

В логове кто-то зашевелился. Послышался серебристый девичий голос:

– Щур, лезь… Лезь, а я опосля тебя!…

Из тёмного провала показалась светловолосая детская головёнка, и наружу выкарабкался чумазый мальчик лет шести в заплатанном суконном кафтанишке. Едва выбравшись, он застонал и сел на землю, растирая ногу и морщась. Увидев собаку, он обрадовался.

– Серко, Серко, – ласково приговаривал он, ероша шерсть на собачьей морде. – Хороший, добрый Серко…

Тем временем подбежал вконец запыхавшийся Будиша.

– Ох же вы, вражьи дети, – одышливо рассыпался он в упрёках. – Я ж вас по всему лесу ищу… Мать ревмя ревёт… А вы тут… отсиживаетесь!

Мальчик набычился, уткнувшись в пушистый бок Серко. Млада помогла выбраться совсем юной девице в цветастом платке, повязанном поверх шапочки, коричневом кафтане и с корзиной, полной ягод брусники. Щёки девушки пылали румянцем, как грудки снегирей, и Млада невольно улыбнулась. Она не жалела, что вмешалась: кто знает, что бы стало с этой милой девчонкой, не окажись она поблизости.

– Любава, вы куда запропали? – накинулся на неё Будиша. – Заблудились, что ли?

– Оборотня испугались, – ответила девушка, смущаясь от взгляда Млады. – Щур упал и ногу себе свихнул. Залезли в эту дыру, сидели, сидели… Оборотень ушёл, да выходить боязно было: а ну как он поблизости шатается? А темнеть уж начало…

– Он и шатался, – сердито буркнул Будиша. – Вот, господин… Соколом его зовут. Он меня от этого оборотня спас. А то б сожрал он нас с Серко.

Любава поклонилась, зардевшись ярче брусники. Млада присела и принялась ощупывать ногу мальчика. Он было дёрнулся, а женщина-кошка сказала строго, но по-доброму:

– Не трепыхайся, Щурёнок. Сейчас ногу тебе вправлю, немножко больно будет, терпи.

У парнишки была вывихнута лодыжка – к счастью, не слишком сильно. Разув пострадавшую ногу, Млада точным движением поставила сустав на место, одновременно вливая в мальчика солнечную силу Лалады. Тот только пискнул – даже не столько от боли, сколько от удивления, что всё так быстро исправилось.

– Ш-ш, у кошки боли, у собачки боли, у нашего Щура заживи, – приговаривала Млада, поглаживая и разминая крошечную ножонку. – Ну, вот и всё.

На этом, казалось бы, можно было и закончить помощь, но она решила проводить ребят – чтобы быть уверенной, что они добрались благополучно и не встретились с очередным Марушиным псом. Малыша Щура она понесла, хотя тот упрямо уверял, что может идти сам. Но стоило ему встать на ноги, как боль снова появилась. Шагая с мальчиком на руках, Млада продолжала его лечить, сквозь толщу хмари всё-таки налаживая связь с источником тёплой целительной силы. Это оказалось не так просто: мешала тёмная завеса Марушиного владычества. От усилий у женщины-кошки стало отчаянно горько во рту, а в глазах опять начало темнеть. Сейчас бы глоток отвара… Но сначала надо было довести двух братьев и сестру живыми и здоровыми до дома.

Их путь лежал в Звениярское – родное село Дарёны. Они пришли туда к наступлению темноты – по непролазной грязи, лужам и колдобинам. Мать, сухая, остроносая и рано постаревшая, с причитаниями принялась благодарить Младу, а отец, рослый и крепкий мужчина с проседью в бороде, вгляделся в неё настороженно.

– Благодарствую, Соколик, за детей моих, – промолвил он. – Мать, собирай, что есть, на стол: надо гостя употчевать…

Хозяина звали Дружиной. Угощение не отличалось богатством: пироги да хмельная брага. Незаметно добавляя в свою кружку каплями отвар, Млада пила столько, сколько её угощали: отказываться было неудобно. Вместе с хозяином они здорово набрались. В глиняной плошке с маслом потрескивало пламя на фитиле, сумрак в углах таращился стоглазым взглядом, тени водили хороводы на стенах, а внутри у женщины-кошки засело что-то мучительно-едкое. Оно будто наматывало её душу на железный кулак, стремясь вывернуть наизнанку все мысли и чувства. Тоска по Дарёне неистово закогтила сердце… Слишком затянулось её пребывание здесь. Прочь, скорее прочь из этой проклятой земли, где хмарь – в каждом глотке воздуха и воды.

Хмель повис на ней, как камень на шее утопленника. Уже не прячась, Млада выпила ещё спасительного отвара. В баклажке его плескалось уже удручающе мало, хватить должно было на день – два, не более. Да и то, если пользоваться не расточительно.

– Что это ты там пьёшь, гостюшко дорогой, а со мной не делишься? – раздувая ноздри и вперив в Младу мутный взгляд, проговорил вдруг Дружина. Язык его уже слегка заплетался.

– Прости, хозяин, это моё лекарство, – сказала Млада. – Не для услады пью – для пользы.

– Дай-ка, – протянул мужчина волосатую руку. – Может, и мне полезно будет?

– Извини, немного его осталось, берегу, – попыталась Млада спасти остатки отвара.

Хозяин нахмурился. Его борода с нитями седины клочковато топорщилась, волосы липли к влажному от испарины лбу. Кулачище лежал на столе весомо и угрожающе. Если этакий треснет по столу, тот, пожалуй, разлетится в щепы.

– Неучтиво себя ведёшь, неуважительно… Слово хозяина – закон в доме! А ну, дай. Понюхать хотя бы, что за зелье.

Млада не хотела быть невежливой в гостях. Протянув Дружине баклажку, она полагала, что он только нюхнёт отвар или, на худой конец, чуть пригубит, но всё оказалось хуже. Хозяин взял да и опрокинул в себя всё до последней капли… Млада только по-рыбьи поймала ртом воздух, и её протянутая рука зависла, а потом обречённо упала на колени. Дружина крякнул. Его лицо перекосилось, сморщилось, как сушёное яблоко, и он принялся отплёвываться.

– Тьфу, что за дрянь…

Высунув язык, он корчил такие рожи, что рассмеялся бы кто угодно, только женщине-кошке было не до веселья. Без отвара она не протянет здесь и дня, а готовить новый – непросто: настаиваться он должен целую седмицу. Прерываться с заданием так надолго нельзя, просить отвар у других разведчиц – лишать их самих воздуха. Конечно, они поделились бы с ней, но им самим могло не хватить. Придётся срочно возвращаться домой, а она ещё не побывала напоследок в Зимграде.

– Эх, хозяин, ну что ж ты, – поморщилась она. – Зачем ты меня лекарства-то лишил?

– Да я думал, оно вкусное! – Дружина поскорее налил себе браги и обильно запил горькое зелье.

Но это оказалось ещё не всё. Отвар начал действовать, и глаза мужчины сперва выпучились, щёки надулись и выпустили глухое короткое «бху». Потом он уставился на баклажку, прищуривая попеременно то один глаз, то другой, то сужая в щёлочки оба.

– Эге… Это что ж такое деется? Гля! – и он ткнул пальцем в рисунок на боку сосуда. – Девка-то, девка! Живая! Ой!

Приподнявшись с места с таким видом, будто ему срочно надо выбежать по нужде, он пару мгновений страдальчески скрипел, а потом вдруг пошёл по горнице вприсядку – с топотом и возгласами.