Удар – и меч вылетел из руки Военеги, примяв ни в чём не повинную траву и беззаботные цветы. Пару мгновений девушка огорошенно стояла, не веря своим глазам, а вокруг все уже шумели и ликовали, чествуя победительницу. Вложив меч в ножны, женщина-кошка подошла к девушке вплотную.

«Ну, где моя награда?» – И её губы нежно приблизились к растерянно приоткрытым устам невесты.

Много нового в тот день случилось со строптивой Военегой: первое смущение, первое поражение, первый поцелуй. На голову ей опустился венок из полевых цветов, а Правда сказала:

«К свадьбе тебя не принуждаю. Если я тебе не люба – не насилуй себя, а с меня хватит и поцелуя. Сладок он был… За него и жизнь отдать не жаль».

С этими словами она повернулась и под удивлённый и разочарованный гул зрителей неторопливо зашагала прочь. Военега в первые мгновения провожала её потрясённым взглядом, а потом расплакалась. И это тоже приключилось с ней в первый раз…

«Вернись, негодяйка! – закричала она, кинувшись следом. – Ты что, отвергаешь меня? Хочешь растоптать, унизить перед всеми?!»

Крича это сквозь слёзы, Военега отчаянно барабанила кулаками по спине Правды, а та только блаженно улыбалась под градом ударов, оставаясь недвижимой, как гора.

«Хнычешь, как девчонка», – промолвила она через плечо.

«Вообще-то, я и есть девчонка…» – Военега шмыгнула носом и горестно утёрла его пальцем.

Правда обернулась к ней, широко улыбаясь.

«Тогда пошли». – И победительница унесла проигравшую с места состязания на руках.

Но и после свадьбы Военега не спешила расставаться со своими привычками, продолжая упражняться в военном искусстве. Впрочем, если у себя дома она с лёгкостью побеждала мужчин, то с женщинами-кошками тягаться оказалось посложнее. Посрамлённая несколькими поражениями, она затосковала. Стараясь развеять и развлечь молодую жену, Правда брала её с собой на охоту. В лесу они иногда снова состязались в стрельбе из лука, но каждый раз проявляли одинаковую меткость.

Однажды они гнали матёрого оленя, соревнуясь, кто первый его убьёт. Чтобы дать жене некоторую фору, Правда не пользовалась мгновенным перемещением и оставалась человеком, хотя обычно дочери Лалады предпочитали охотиться в зверином облике. А Военега вдруг решила на ходу изменить условия соревнования, погнавшись за другим оленем:

«А давай так: ты – своего, а я – своего, кто быстрее!»

Второй олень оказался беременной самкой, и Правда попыталась остановить жену: охотиться на мать с плодом во чреве считалось недопустимым.

«Военега, нельзя! Вернись! Беда будет!» – крикнула Правда, но жены уже след простыл.

Лес не прощает нарушения своих законов. Правда впитала это с молоком родительницы, но её легкомысленная молодая супруга была воспитана не лесом – людьми. За стволами деревьев между тем мелькнули рога самца, и Правда выпустила стрелу. Рога продолжали мелькать, слышался удаляющийся топот копыт. В лесу зазвенело грозное молчание. Плюнув с досады, Правда отправилась искать жену, которая куда-то запропастилась…

Она нашла её – немного поодаль от того места, где выстрел должен был настигнуть оленя, но не настиг. Зверь ушёл невредимым, а стрела избрала себе другую цель – сердце Военеги. Её полуприкрытые глаза смотрели в зелёную безмятежную даль… А ещё немного подальше лежала олениха со стрелой жены в круглом боку: Правда узнала её по оперению. Вот она и случилась, беда. Военега выиграла состязание, но проиграла жизнь.

От тела жены Правду оттащили помощницы-ловчие. Они не позволили ей прямо на месте свести счёты с жизнью: другого исхода для себя Правда не видела, осознав, что убила любимую. О случившемся немедленно доложили княгине, и та приказала заключить Правду под стражу с неусыпным наблюдением – в первую очередь ради того, чтобы обезопасить ту от собственных саморазрушительных намерений. Правительница Белых гор лично расследовала происшествие и пришла к заключению, что убийство было непреднамеренным. Но Правду ждал ещё один удар: вместе с женой погиб и их ещё не рождённый первенец. Военега была на небольшом сроке беременности, о которой, возможно, и сама ещё не знала…

Лес не прощает и платит сторицей.

Княгиня не стала налагать на Правду никакого наказания: ничего хуже, чем то, что случилось, с ней произойти уже не могло.

В краях, где всё напоминало о жене, Правда оставаться больше не могла. В Белогорской земле было в то время относительно спокойно, и она, сознательно ища смерти в бою, отправилась в далёкие страны, раздираемые постоянными междоусобицами. Сорок лет она служила наёмницей то в одном войске, то в другом; участвовала во многих войнах и походах, лезла в самое пекло, прошла через самые кровавые бойни, но погибель обходила её стороной, как заговорённую. Шрам ложился за шрамом, на бровях и волосах заблестела куржевина[32], раз за разом Правда умывалась то своей кровью, то вражеской. Чужие звёзды на глухом к горю небе, палящие пески, заснеженные горы, гибельные болота, непроходимые леса, жестокое море… Непонятные песни неприкаянных ветров, звуки иноземной речи. Во всём этом Правда пыталась забыться, усыпить этой круговертью вдовьи глаза своей боли, каждую ночь смотревшие ей в душу.

Напоследок ей довелось послужить в дружине конунга[33] Хродигера. В яростной битве Правду пригвоздило копьём к дереву; остриё вошло в живот, и она повисла, пришпиленная, думая: «Наконец-то». Дыхание смерти сушило губы, женщине-кошке уже виделись неземные, иномирные пшеничные поля, по которым бродили Военега с дочкой, ожидая прихода Правды. Малютка тянула ручонки, и Правда рвалась из тела, чтобы взлететь туда, подхватить и прижать к груди своё нерождённое дитя. И вырвалась… Гладила и ворошила волосы, покрывала поцелуями щёчки и всё силилась сказать: «Прости, что не уберегла…» Но оставалась почему-то немой. А девочка, обняв свою несостоявшуюся родительницу за шею, вдруг сказала:

«Ты ни в чём не виновата. Я к тебе приду».

Дивное видение неземной встречи было прервано грубой рукой. Кто-то выдернул копьё, и Правда лежала под деревом со свисающей из раны петлёй кишки, на пропитанной кровью земле. Колыхание осенних трав, светлобородые мужчины в рогатых шлемах…

Её куда-то потащили, связав по рукам и ногам. Плен, поняла Правда. Почему смерть предала её? Поманила образами дорогих ей людей – и ускользнула, бросив Правду обратно в чёрную жижу под названием жизнь.

«Да это баба!»

Она лежала обнажённой, и ей зашивали живот. Копьё каким-то чудом не перебило хребта, пройдя чуть левее, но рана отняла все силы. Язык стал тяжелее каменной плиты, пальцы заледенели и не двигались. Руки были к чему-то привязаны.

«Я никогда такой бабищи не видел… Клянусь бородой Одина, я сначала подумал, что это – мужик!»

«Да какой мужик – глянь, у неё сиськи есть! И остальное всё на месте… Живучая, зараза! Моей будет!»