– Отдай! Это подарок княгини! – кинулась Дарёна к домре. – Я никого не прельщаю! И Маруше не служу! Это самоуправство…

Со стиснутыми челюстями она пыталась вернуть себе домру, пища и пыхтя от натуги, но окованная холодной сталью рука отстраняла её, не позволяя дотянуться. Дарёна пыталась лягаться и царапаться, но только ногти обломала. Яромира толкнула её на застеленную ковром широкую лежанку и победоносно направилась к выходу, унося с собою инструмент. Изысканное ложе смягчило падение, но не ослабило гнева и отчаяния девушки. Плача от бессилия, она швырнула в широкую спину Яромиры алую бархатную подушку с золотыми кисточками… Но не тут-то было: молниеносный разворот – и подушка оказалась пойманной на лету. Хмыкнув, начальница стражи бросила мягкий «метательный снаряд» на ближайшую лавку у двери и вышла.

Распростёршись на подушках, Дарёна вздрагивала от горестных всхлипов. Потом, вытерев мокрые щёки рукавом, села и окинула взглядом пурпурно-золотой блеск комнаты… Будь Лесияра сейчас здесь, она бы поставила на место эту зарвавшуюся нахалку.

Лишившись возможности ткать песне крылья струнами, Дарёна не сдалась – стала делать это только голосом. Тихонько напевая, она одновременно прислушивалась к звукам за дверью – не идёт ли кто… От каждого шороха её плечи и голос вздрагивали. И вдруг – скрип… Дарёна поперхнулась и смолкла. Дверь приоткрылась, и в покои проскользнула хорошенькая девочка в золотом монисто, драгоценном очелье и серьгах. Похоже, она считала, что чем больше побрякушек, тем лучше: на каждой ей руке позвякивало два-три золотых запястья, и даже на конце косы висело украшение с бирюзой. Подбежав к Дарёне, маленькая любительница блестящих вещей без особых церемоний уселась рядом на подушках.

– Ты хорошо поёшь, – сказала она, глядя на девушку большими серо-зелёными глазами. И, сдвинув брови, озабоченно и настойчиво спросила: – А почему у тебя глаза красные? Ты плакала? Тебя обидели? Кто?

Дарёна только грустно улыбнулась в ответ. Чем ей мог помочь ребёнок? Но девочка требовала назвать имя обидчика:

– Скажи, кто заставил тебя плакать? Я могу её наказать… Вернее, я скажу моей родительнице, а уж она всё сделает, чтоб тебя больше никто никогда не обижал!

– А чья ты дочка? – спросила Дарёна. – И как тебя зовут?

– Моя родительница – княгиня Лесияра, – был ответ. – Я – княжна Любима! А ты кто?

– А меня Дарёной звать, – смутилась девушка. – Я здесь в гостях у княгини… Она подарила мне домру, а начальница стражи Яромира её отобрала… И теперь я не могу играть. И петь она мне запрещает…

– Дура она потому что, – уверенно заявила Любима. – Я её тоже не люблю… Отовсюду меня гоняет: туда нельзя, сюда нельзя… К родительнице не пропускает. Если ты наша гостья, то тебя надо уважать и ублажать, а не обижать! Надобно эту дуру проучить… Давай? – И маленькая княжна озорно подмигнула.

– Давай, – невольно развеселилась Дарёна. При взгляде на девочку просто невозможно было удержаться от улыбки. – А как?

Хитрый прищур серо-зелёных глаз говорил о том, что план возмездия уже созрел в хорошенькой головке Любимы.

– Коль она запретила тебе петь, то надо заставить её плясать! – изрекла она, подняв пальчик. – Уж она у нас попляшет! Вот потеха-то будет! Обожди, я мигом вернусь и принесу кое-что!

Золотым звякающим вихрем княжна вылетела из комнаты, оставив Дарёну в весёлом и улыбчивом ожидании.

Сон младшей дочери о чудовищных воинах, поднимавшихся из-подо льда, не давал Лесияре покоя. На совете Сестёр она промолчала о нём, не зная, воспримут ли дружинницы детский кошмар как серьёзное предостережение, но чем больше она думала об этом, тем крепче становилась её уверенность: это не простой сон.

Ничего подобного княгиня не видела на своём веку, да и слыхом не слыхивала – ни от родителей, ни от пожилых хранительниц мудрости. Даже древние сказания не содержали сведений о таком виде нечисти. Перерыв гору свитков и книг, Лесияра не нашла ничего похожего… У кого же спросить? Знал ли вообще кто-нибудь в Белых горах об этих подлёдных чудовищах? Бродя среди свитков, раскиданных по полу хранилища, озарённого тусклым светом лампад, княгиня досадливо хмурилась и кусала губы. Сутулая седовласая хранительница в долгополых одеждах морщилась при виде этого беспорядка, но сделать замечание владычице Белых гор не смела. Опираясь на посох с прикреплённой к его верхнему концу лампой, она прочистила горло, дабы привлечь внимание княгини.

– Ничем не могу помочь, государыня, – неторопливо промолвила она немного скрипучим и немолодым, но приятным голосом. – То, что ты ищешь, либо не существует вовсе, либо… сведений о нём не сохранилось.

– Благодарю тебя, Бояна, – хмуро ответила Лесияра с поклоном.

Существовала только одна жительница белогорской земли, чей пророческий взгляд вызывал у княгини внутренний трепет. Лицо этой женщины-кошки безобразил ожоговый рубец, но это не мешало ей ковать лучшие во всех Белых горах мечи. Эхо её слов, сказанных на званом ужине с осетром в виде главного блюда – о том, что от судьбы не уйдёшь, как ни плутай окольными путями – до сих пор раздавалось под сводами памяти княгини, а после того как взгляд Лесияры утонул в янтарной глубине глаз дочери Жданы, эти слова обрели новый смысл. Уж если мастер Твердяна ничего не сможет подсказать, то никому это не под силу, решила Лесияра, направляя свои стопы в Кузнечное.

Она отправилась туда к вечеру – одна, без охраны, закутавшись в плотный чёрный плащ. Незваной гостьей под покровом сумерек она постучалась в дверь, вызвав среди женщин переполох. Крылинка ахала, не зная, куда усадить высокую гостью, чем её употчевать…

– Да ничего не нужно, матушка, не утруждайся, – мягко проговорила Лесияра. – Мне с твоей супругой Твердяной поговорить надобно… Вот и всё, зачем я пришла.

– Она вот-вот будет, государыня! – заверила Крылинка. – Совсем скоро с работы вернётся… А может, всё ж таки откушаешь чего-нибудь? Вот – рыбки или медку…

– Ничего, ничего, добрая моя хозяюшка, – с улыбкой качнула головой Лесияра. – Квасу разве что… Жажда обуяла.

Квас в праздничной ковшеобразной чаше – братинке, украшенной чернёным узором и самоцветами, с филигранью на ручке, поднесла Лесияре внучка Рада. Утолив жажду, княгиня усадила дочку Огнеславы к себе на колени, нежно вороша её остриженные «под горшок» смоляные волосы. Мастью девочка пошла в семейство голубоглазых чёрных кошек. Улыбчивая, но застенчивая, Рада только мурлыкала под ласкающей рукой, а слов из неё даже клещами нельзя было вытянуть.

Наконец сильная половина семьи вернулась с работы. Их уже ждала натопленная баня, но прежде они зашли в дом – поздороваться с высокопоставленной гостьей. Обняв и поцеловав Огнеславу в чумазую щёку, Лесияра не могла не заметить, как у княжны огрубели руки, да и по всему её виду уже нельзя было догадаться о её знатном происхождении. Она носила такую же, как у остальных, чёрную барашковую шапку-папаху, заламывая её слегка набекрень, и простые, грубоватые, но прочные и добротные сапоги, зато была вполне счастлива: дома её встречала милая, скромная, почтительная и услужливая жена, прелесть которой затмевала красоту цветущего весеннего сада. Погружение в чистый свет больших глаз Зорицы было сравнимо с глотком свежей, сверкающей на солнце ключевой воды, а перемолвиться с нею даже несколькими словами – всё равно что вдохнуть вольный ветер с горных вершин.