Но покой воцарился в душе Дарёны ненадолго: пришла новая напасть – тревога за саму Младу. Под стук и шорох дождя за окном и завывание ветра в трубе девушка с тоской думала: как же она там, в темноте, в непогоде, в сырости и холоде? Есть ли у неё место, где укрыться? Что за собачья служба… Тьма же хоть и отступила от Дарёны, но за пределами дома была всё так же густа и полна опасностей. Да, Млада могла постоять за себя, но… А вдруг она столкнётся с чем-нибудь непосильным? В голове девушки рисовались картины, одна страшнее другой, и только в синих предрассветных сумерках сон всё же согрел её и сомкнул ей веки на краткое время.

Проснулась она словно от толчка в бок. За окном была всё та же зябкая синь, но девушка вскочила с постели и принялась натягивать на себя одежду. Скитания не вытравили из неё старой привычки – топить с утра; печь сама почти остыла, но пирог сохранила тёплым. Впрочем, можно и подогреть, чтоб Младе было приятнее завтракать…

Дрова затрещали весело и бодро, разгораясь, а не выспавшаяся из-за ночных страхов Дарёна тёрла слипающиеся глаза и зевала во весь рот, зябко поводя плечами возле печки. Грусть коснулась её серым крылом: когда-то она вот так же хозяйствовала в их с Цветанкой хибарке в Гудке. Стряпала, пекла, варила, пока озорная воровка промышляла срезанием чужих кошельков… Вспомнив ночное видение, Дарёна встряхнула головой. Не хотелось верить, что Цветанка превратилась в желтоглазое чудовище. Хотя… Пусть бы и чудовище, лишь бы была жива! Но тут же перед девушкой снова встала душераздирающая картина – блестящая лужица крови под головой светловолосой подруги. Нет, после таких ран не выживают… Слёзы защипали глаза.

Стукнула дверь, и сердце Дарёны радостно стукнуло тоже, точно провалившись в свежую небесную лазурь. Ещё не видя, кто пришёл, она уже чувствовала тёплую волну силы и знала: это лесная сказка, живая и здоровая, вернулась благополучно. Облегчение окрылило девушку, а радость пружинисто подняла с места. Окошечко над входной дверью пропускало в сени немного голубоватого света, который позволил разглядеть лишь очертания высокой фигуры в плаще и шлеме. Дарёна прильнула к холодной стали, покрывавшей грудь Млады, и окунулась в теплопузырчатый, мурлычущий смешок:

«Ты чего, горлинка? Что такая взъерошенная? Домового испугалась?»

Все слова улетучились. Рассказ о том, как Дарёне было страшно и тревожно ночью одной, показался глупым и ненужным, даже печаль по Цветанке отступила серым призраком с приходом зябко-розовой утренней зари. Всё заслонила собой Млада, которая, сняв шлем, тряхнула кудрями и ласково попросила:

«Дай-ка мои чуни, лада. Вон там, под лавкой. Сапоги грязные, не хочу в доме топтать…»

Вот так – просто и буднично, словно они уже целую вечность были вместе… Шаря под лавкой в поисках домашней обуви, Дарёна дивилась сама себе – а вернее, той быстроте, с которой её душа стремилась свернуться клубочком под боком у Млады, в тепле, уюте и безопасности. Ненужными оказались не только слова, но и месяцы привыкания к чернокудрой жительнице Белых гор. Помогая ей снимать доспехи, Дарёна просто вспоминала что-то забытое, но родное и необходимое, как воздух.

Потом был тихий треск догорающего огня, тёплый пирог и усталая нежность во взгляде Млады. Холодный рассвет розовил оконную раму, измученные бессонной ночью глаза Дарёны слипались, есть совсем не хотелось, а в груди урчало счастье – просто оттого, что рядом за столом сидела Млада, до оторопи знакомая и близкая.

«Всё тихо, – задумчиво проговорила женщина-кошка, выбирая кости из куска рыбы и заворачивая его в лоскуток верхней корочки пирога. – Только не светлая эта тишина, а тёмная… Нет в ней добра. Ну да ладно, не думай об этом, лада… Я там одно местечко приметила, клюквы – видимо-невидимо! Спелая, а собрать некому. Жаль, что корзинку не захватила… Мёд есть, можно такое лакомство сделать – пальчики оближешь. Любишь клюкву в меду?»

У Дарёны невольно кольнуло за ушами, будто от кислоты, а рот наполнился слюной. Даже голод заворочался, заурчал внутри, как разбуженный пёс. А Млада уже протягивала ей кусок пирога с заботливо выбранными из рыбы костями:

«На, кушай. Сейчас вздремну немного, да надо сходить-таки за клюквой. Она, конечно, и под снегом не пропадёт, но после зимы – уж не та. Пользы меньше, потому лучше сейчас её брать. А денёк сегодня погожий будет».

Подвинув деревянную лежанку к протопленной печке, Млада расстелила постель, скинула чуни, забралась под одеяло и сладко зевнула. Не успела Дарёна налюбоваться её сомкнутыми густыми ресницами, как она уже спала. Счастье в груди у девушки тоже свернулось пушистым клубком, властно разливая по телу тягучие волны тепла и дрёмы. Лукаво приоткрыв один глаз, оно подсказывало: «Ляг рядом». Заря от возмущения рдела: «Грешно спать!» – но Дарёну с неодолимой силой влекло устроиться под боком у Млады.

И всё же она забралась на полати. «И так хорошо», – решила она, смущаясь от воспоминания о горячем обхвате ног женщины-кошки и тяжести её влажного блестящего тела, окутанного можжевеловым паром… Устроившись головой к внешнему краю полатей, Дарёна могла видеть Младу сверху.

Материнская нежность тёплой воды обняла её со всех сторон. Кувшинки, солнце, сосны, зелёные пятна перед глазами от ослепительных колышущихся отблесков. Таинственный покой в глубине леса, прохладные объятия ветра и голоса птиц, падающие в тишину сверкающими каплями… Плыть было легко: вода сама бережно несла Дарёну, а в груди щекотал холодок осознания, что это сон. Чтобы удерживаться в нём, не просыпаясь, требовалось всего лишь маленькое усилие воли – напряжение души, желающей остаться в этом блаженстве. А ещё Дарёне очень хотелось увидеть здесь Младу…

Подол мокрой рубашки лип к ногам. Дарёна отжала волосы и села на нагретую солнцем траву, краем глаза отмечая скольжение чёрной шелковистой тени… Огромная кошка-оборотень, блестя лоснящимся мехом и щурясь от яркого света, неслышно подкралась и щекотно ткнулась носом девушке в шею, а потом игриво улеглась на бок. Охваченная нежным желанием чесать, гладить, тискать и целовать, Дарёна запустила пальцы в тёплую шерсть. Кошка гортанно заурчала, трогая широкой лапищей бедро девушки, и Дарёна, поняв намёк, сбросила рубашку. Чёрный зверь изящно изогнулся, постукивая хвостом по земле, а Дарёне неудержимо хотелось сыграть в «где у кисы ушки». Для начала она завладела тяжёлой лапой, с благоговением разглядывая втянутые когти. Не когти, а когтищи! Кошка тем временем повернулась на спину, и Дарёна улеглась на её горячее пушистое брюхо, обхватив ногами бока и почёсывая за ушами. Осторожный поцелуй в нос… Рывок могучего тела – и девушка оказалась снизу, а кошка, стараясь не наваливаться на неё слишком сильно, провела шершавым языком по её груди. В следующий миг твёрдые сосочки втянулись, и язык стал гладким. Дарёна сладко обмерла в предчувствии блаженства. Палящие лучи страсти и ледяное дыхание волнения, смешиваясь, терзали её и изнутри, и снаружи, в то время как широкий язык Млады в кошачьем обличье спускался всё ближе к пупку. Ещё пара мгновений – и он неумолимо добрался бы до заветного местечка, изнывавшего от желания; Дарёна раздвинула колени, готовясь встречать завоевателя…

Солнечная стрела ударила её в темя, и Дарёна стремительно упала с гудящего пика сладострастного ожидания в жаркую, мучительно-ленивую слабость просыпающегося тела. Уже не стрела, а губы Млады ещё раз крепко прижались к её макушке.