«Что с тобой, государыня?» – пролепетала она.

От взгляда Лесияры она словно провалилась по пояс в ледяное болото.

«Ждана, – вздохнула правительница дочерей Лалады. – Зачем ты приходишь в мои сны? Ты знаешь, что я не могу любить тебя: у меня есть супруга. Да и ты со дня на день станешь женой Млады. У нас с тобою разные дороги, которые на краткое время сблизились, но дальше им суждено разойтись».

Дождь падал Ждане на голову и плечи, струйки стекали по спине, но она была не в силах сдвинуться с места, чтобы найти укрытие. Ноги точно вросли в мокрую землю, а вокруг выросла стена холодной безысходности, о которую билась бабочкой её душа. Крикнула какая-то птица… Звук раскатился тоскливым эхом и растаял, слившись с бесконечным промозглым шелестом дождевых струй.

Захлебнувшись вдохом, она пришла в себя в постели. Начинался новый, невыносимый день. В окно скрёбся дождик, Млада собиралась в дозор. На плечи она накинула кожаный плащ с наголовьем: службу приходилось нести в любую погоду.

…Скинув одежду, Ждана вошла в ледяные струи родника, бившего из скалы. Несколько мгновений она терпела жгучий холод, удерживая в себе колючий, как ёрш, крик, дыша сквозь зубы и содрогаясь всем телом. Быть может, отрезвляющий холод воды прогонит это безумие? Страсти улягутся, душа очистится, тело остынет, сердце встанет на место, и в хрустально-ясной дали Ждана найдёт свою дорожку… Закрыв глаза, она вцепилась пальцами себе в грудь, где горел огонь, выжигавший её изнутри.

«Мать Лалада… Зачем ты послала мне эту любовь? – шептали посиневшие губы девушки. – Она – свыше моих сил. Это больше, чем я могу вынести. Прошу… – судорожный глоток, дрожь плеч, затуманенный взгляд в сурово-непроглядную серость туч. – Прошу, мать Лалада, возьми это назад. Нет у меня сил это нести… Не справляюсь я. Забери, прошу тебя, освободи моё сердце».

Никто не откликнулся, лишь журчали ледяные струи, да тревожно шумели сосны. Ждана вылезла из воды, стуча зубами, и упала на траву. Горькая ягода попалась ей под пальцы, но слёзы были горше.

Сухой жар охватил её лоб ночью, но Младе она не обмолвилась ни словом. Увидеться во сне с Лесиярой не получилось, будто закрылась какая-то дверь. Провалившись в чёрную пустоту, она выбралась в серую осеннюю явь только утром. Чуть полегчало, жар отступил. Ни на что не жалуясь, Ждана собрала Младе обед и проводила её в дозор, лишь немного вздрогнув от испытующего взгляда женщины-кошки.

Домашние дела не ладились. Всё валилось из рук, подгорало, рвалось, разбивалось, а ближе к вечеру начал возвращаться жар. В груди скребло, наружу рвался кашель, ноги подкашивались. Млада вернулась домой, и пришлось подать на стол подгоревший ужин.

«Что это с тобой сегодня, лада? – нахмурилась женщина-кошка. – Не с той ноги встала?»

«Видать, не с той», – попыталась усмехнуться Ждана, и тут кашель всё-таки вырвался из груди, как она ни сдерживала его.

Млада сразу насторожилась. Отодвинув пахнущую горелым кашу, она пощупала лоб девушки.

«Да ты горячая, как уголёк, – сказала она озабоченно. – Ты, похоже, захворала, моя голубка».

Не съеденный (и, к слову, малосъедобный) ужин остался на столе. Млада устроила Ждане раскалённую можжевеловую баню, напоила травяным отваром с мёдом и малиной и уложила на полатях у протопленной печи. Холодные пальцы озноба бегали по телу девушки, но дышать возле пышущей жаром печи было решительно нечем.

«Лежи, не раскрывайся, – сказала Млада, поправляя одеяло. – Надо пропотеть, хворь с потом выйдет».

Ночью Ждана примерно поняла, как чувствует себя рыба в пироге. Горячим тестом на неё навалилась дрёма, а потом она обнаружила себя в сумрачном лесу. Шатаясь от слабости, девушка брела между деревьями, а слёзы на её лице смешивались с дождём.

«Государыня, – жалобно звала она. – Лесияра! Пожалуйста… откликнись!»

Всей надломленной душой, всем разрывающимся сердцем она звала княгиню. Небесная влага, падая ей на пылающий лоб, не охлаждала его, и Ждана осознала, что находится во сне. Ноги начали отрываться от земли: её утаскивало в явь… Нет, нет, нельзя просыпаться, надо найти Лесияру, сказала Ждана себе. Оставаться, не просыпаться… Ноги снова ощутили мокрую траву и скользкую землю. Вот так… Хорошо.

Поскользнувшись, она упала. Силы безвозвратно утекали, как вода сквозь пальцы, а от жалких попыток подняться она только вся перемазалась в грязи. И вдруг увидела перед собой добротные серые сапоги, расшитые мелкими бусинками по верху голенищ. Сердце безумно запрыгало в груди, а взгляд скользнул выше. Длиннополый плащ с поднятым наголовьем, руки, зацепленные большими пальцами за кожаный ремень… И – любимые глаза.

«Государыня…» – слабая улыбка дрогнула на губах Жданы.

«Зачем ты снова зовёшь меня?»

Голос суровым эхом прокатился под лесным сводом, но в глазах тихо светилась грусть и нежность. Уцепившись перепачканной рукой за край плаща княгини, Ждана прижала его к губам. Кашель вырвался из груди совсем некстати… Усталый вздох, и сильные руки подхватили девушку под мышки, как куклу, и легко поставили на ноги. Прохладная ладонь легла Ждане на лоб.

«Ты горишь… Что с тобой? Ты больна?» – Родные глаза с нежным беспокойством заглядывали Ждане в лицо.

«Скажи мне… государыня, скажи мне, – как безумная, бормотала девушка. – Скажи… ты любишь меня?»

Тёплое дыхание коснулось её глаз, суша мокрые от слёз и дождя ресницы.

«Ох… угораздило же тебя захворать, – защекотал лицо Жданы согревающий шёпот. – Ну ничего, ничего. Сейчас тебе станет легче. Хворь пройдёт… Всё пройдёт. Ты встанешь здоровой, обещаю».

«Скажи, – умоляла Ждана из последних сил. – Я не верю, что ты меня нисколько не любишь…»

Тихий вздох…

«А что это изменит? У нас разные пути, Ждана. Не трави душу, лучше прижмись ко мне крепче… Я исцелю тебя».

Земля могильным холодом дышала на ноги, шёпот дождя высасывал душу через спину, и Ждана уже не чувствовала своих губ…

«Одно твоё слово спасёт меня», – всё же удалось ей выговорить.

Она устала умолять, а Лесияра всё никак не могла взять в толк, что Ждане было нужно от неё всего одно судьбоносное слово – либо спасительное, либо убийственное. Её взгляд ещё пытался донести до княгини то, чего уже не мог голос, а жизни в ней оставалось всего несколько капель…

Полувздох – полушелест. И слово, которого она так жаждала, грустным осенним листом упало ей на сердце:

«Люблю… Но это последняя наша встреча».

…Осеннее солнце устало светило в окно, целебно пахли можжевеловые веточки, выложенные вокруг изголовья. В груди больше не скребло, лоб остыл, слабость прошла. Встать помешало только горькое эхо слов княгини, пригвоздив Ждану к ненавистной, липкой от пота постели. Эти слова – «последняя встреча» – как нож, вырезали из её существования всю наполненную живительным смыслом сердцевину, а в остальном она чувствовала себя до отвращения здоровой.