Наутро всех девушек собрали в широком поле и поставили в круги по двадцать пять – тридцать человек. Центром каждого круга служила большая бочка, от которой девушкам не следовало удаляться. Всего бочек в поле стояло восемьдесят, рядами по десятку. Богатый, но тесноватый венец с жемчужными подвесками и фатой сдавливал Ждане голову, солнце припекало, но спину холодил коварный весенний ветер, который, казалось, продувал до самого сердца. Или это призрак голубых глаз витал в небе, среди кисейно-тонких, растянутых до прозрачности облаков?

И вот, Ждана наконец увидела их – женщин-кошек. Издали своим высоким ростом, статным сложением и одеждой они показались ей похожими на мужчин, но лица… Гладкие, светлые, прекрасные, они словно излучали внутренний свет, а взгляды затмевали собою солнце. Одеты дочери Лалады были по-разному: кто в кафтане, кто в епанче (6), а многие – в белых рубашках и коротких безрукавках разных цветов, но обязательно вышитых. К безрукавке прилагался широкий яркий кушак, туго перехватывающий талию. Сердце Жданы заколотилось, колени ослабели, воздуха стало ужасающе мало, и она опустила взгляд, не смея смотреть женщинам-кошкам в глаза… Только их ноги в сапогах шли мимо неё – неторопливо и мягко, бесшумно, скользяще. Вдруг одни красные сапоги, с шитьём по верху голенищ и золотыми кисточками, задержались напротив. Изящные, с «гармошечкой» на тонких щиколотках, они уверенно приминали ещё невысокую весеннюю траву. Над ними были серые штаны из атласно блестящей ткани, красный кафтан с широкими укороченными рукавами, не покрывавшими рубашку. Талию перетягивал узкий золочёный пояс. Кисти рук – большие, гладкие, с длинными пальцами. Выше Ждана просто не могла посмотреть: в груди стало совсем невыносимо от волнения. Неужели голубые глаза?

«Взгляни на меня», – раздался мягкий, как тёмно-красный бархат, голос.

Золотая копна крупных кудрей, коротко подрезанных над шеей, пшеничные брови вразлёт, точёный прямой нос и длинные ресницы. А глаза – голубовато-серые… Нет, не того оттенка, какие Ждана видела во сне. Их обладательница обошла весь круг, пытливо заглядывая девушкам в лица, а потом как вкопанная замерла напротив одной из них, одетой скромнее всех, но с золотисто-русой косой невероятной толщины – единственным великолепным украшением. Концы голубой шёлковой ленточки в ней колыхалась на ветру почти у самых колен девушки, а в невинно-розовых ушках даже не было серёжек. Лоб скромницы охватывал плетёный шнурок, с которого спускались по вискам подвески из деревянных бусин. Нарядная женщина-кошка стояла напротив девушки, пожирая её сверкающим, напряжённым взглядом, а потом, поклонившись ей в пояс, сказала:

«Здравствуй, лада моя. Как тебя зовут?»

«Веселинка», – выдохнула девушка нежно-серебристым голосом и вдруг закачалась, как верба на ветру.

Упасть ей не дали: женщина-кошка молниеносно подхватила Веселинку, с великой бережностью помогла опуститься на траву, одной рукой прижимая бесчувственную невесту к себе, а другой шаря у себя на боку. Сняв с пояса флягу, она набрала в рот воды и обрызгала девушку, потом отёрла рукой её побледневшие мокрые щёки. Ресницы Веселинки задрожали и поднялись. Женщина-кошка с мягким, мурлычущим смешком прильнула к её губам, блаженно прикрыв в поцелуе глаза, а потом сказала:

«А меня – Драгана. Это я тебе снилась».

Ага! – про себя насторожилась Ждана: значит, и Веселинке что-то снилось… Видимо, дочери Лалады ещё до смотрин пытались мысленно найти своих будущих супруг, приходя в их сны. Драгана тем временем подхватила девушку на руки и выпрямилась, согревая её ласковым взглядом.

«Ну что, пойдём?»

Вместо ответа Веселинка робко обняла её за плечи, доверчиво устремив на неё светло-карие, медвяные глаза. Остальные девушки заворожённо провожали взглядами удаляющуюся пару: «Счастливая…» – думали они вслед Веселинке.

Постепенно Ждана осмелела и с пристальным любопытством стала следить за тем, как женщины-кошки находят своих суженых. Обморок, как оказалось, ознаменовывал благословенное соединение предназначенных друг другу сердец: отклик в душе истинной избранницы накрывал её столь мощно, что она лишалась чувств. Ждана поняла значение испытующего, повергающего в трепет взгляда, который дочери Лалады устремляли на невест: они таким образом искали, звали своих единственных, окликая души. Если девушка просто нервничала и смущалась под этим взглядом, то женщина-кошка шла мимо и искала дальше, а если выбор попадал в точку, ей следовало как можно скорее ловить в объятия свою будущую супругу, потерявшую сознание.

Когда солнце перевалило за полуденную точку на небосводе, на поле появились разносчики угощений. На их лотках можно было найти всевозможную снедь… Особенно гордились собою калачи – пышные, румяные, заплетённые в пухлые «косички»; ватрушки, поджаристые по краям, с желтовато-белой творожной серединкой, так и просились в рот: «Съешь меня!» Пироги – с мясом, рыбой, птицей, капустой, рублеными яйцами – подворачивались на любой, самый привередливый вкус; печатные пряники, медово-сладкие, с душистыми травами – ну как не ухватить парочку, с выпуклой чудо-птицей или лесным зверем! Также в изобилии были жареные утки, перепёлки и гуси, уже напластанные на куски для удобства гостей. Не забыли и о медовой кутье, завёрнутой в тонкие лепёшки; золотисто возвышались на лотках бессчётные горы блинов с кружевными, хрупко-хрусткими краями, а к овсяному киселю всем раздавали ложки… Наряду с едой разносили и питьё: мёд ставленный, мёд сытный, сбитень, квас, чай из кипрея. Пируй – не хочу!

Хмельной ставленный мёд двадцатилетней выдержки наполнил Ждану солнечной, весёлой бесшабашностью. Хотелось сбросить долой мешающие, отягощающие украшения, лишнюю одежду и пуститься в пляс… Особенно ненавистен был свадебный венец, стискивавший голову обручем. Где же глаза, которые пронзали её душу под утро? Ах, как невыносимо духовит и крепок мёд, настоянный на можжевеловых ягодах, мяте и душице… Первая чарка – колом, вторая – соколом, а прочие – мелкими пташками полетели в рот Жданы, а голубоглазая судьба всё никак её не находила. Вокруг головы обручем билась боль, земля качалась под ногами и тянула к себе, а солнце так и норовило острыми лучами выклевать глаза. Что же делать? Вопрос тяжело набух, давя на душу, и вдруг – щёлк! Решение пришло, созрело, со стуком упало и покатилось, как спелый орех. Остекленело глядя перед собой, Ждана побрела между девичьих кругов, ища и не находя заветные, самые нужные на свете глаза…

Вместо глаз она нашла куст. Осев под ним наземь, Ждана устремила взгляд в небесную высь, где висели мучительно-лёгкие облака. Прохладная тень у корней куста манила прилечь, растечься по траве, что Ждана и сделала. Над головой сочувственно шевелилась молодая листва, а липкие тенёта хмеля прочно опутали её коконом, приклеив к земле так, что и не подняться.

…Какие-то празднично разодетые, расфуфыренные в пух и прах тётки – по всему видно, матери приехавших на смотрины невест – нашли её и расквохтались над ней, всплёскивая руками.

«Девонька, что ж ты так! Разве ж можно? Кто тебя после этого замуж возьмёт? Стыд-позор…»

Ждана и сама уже всем нутром ощущала горечь от совершённой ею глупости… Зачем она соблазнилась медвяной сладостью, обманчивой и коварной, следом за которой в её душу вползло чудовище хмеля? И теперь все смотрели на неё, укоризненно и неодобрительно качая головами, точно над горькой пьянчужкой, хотя она никогда в жизни не упивалась прежде. Дома никто не давал ей на то воли, а здесь её подхватила, завертела, понесла праздничная круговерть… И не довела до добра.