Литмир - Электронная Библиотека
A
A

«Давай, давай, – уже совала ей в руки следующую лягушку Цветанка. – В пути хворать негоже, так и окочуриться можно».

И она была права. Болезнь, застигшая в дороге, среди поля или леса, убивала порой гораздо вернее, чем та, что приключилась дома, так что никакими средствами не следовало пренебрегать. Дюжина лягушек отпрыгалась после того, как Дарёна на них подышала, но одна оказалась живучей – шустро ускакала к себе домой, в старицу. Смеясь и пугая зелёную попрыгунью хлопками в ладоши, Цветанка удовлетворённо объявила:

«О, всё! Этой скакухе от тебя хворобы уже не досталось. Значит, вышел из тебя больной дух. Скоро полегчает, вот увидишь!»

Подстилка просохла на солнышке; поверх старой соломы Цветанка набросала свежих луговых трав, и Дарёна поехала дальше, вдыхая их родной, привольный и простой, дорогой её сердцу запах. Покачиваясь на телеге под мерный стук копыт и скрип колёс, она дремотно цеплялась ресницами за облака и, прищуриваясь, играла с радужными переливами света. Пальцы Цветанки, пахнувшие лошадиным потом и дымлёной сыромятной кожей вожжей, сунули к её рту очищенный корешок явра:

«Пожуй-ка».

Опять ядрёная горечь пробрала воспалённое горло Дарёны. Так она и уснула с корешком за щекой, а на следующий день почувствовала заметное облегчение. Когда они добрались до Червеноградца, горло уже почти не беспокоило Дарёну, хотя петь она ещё не могла: выходило хрипловато, да и кашель порой схватывал. На въезде с них взяли побор: за телегу – одну серебряную белку, да за лошадь – две. (С пеших путников ничего не брали). Шесть белок составляли куну, и именно столько пришлось отдать за десять дней постоя… А ещё для лошади кормёжка, да и самим что-то есть надо! Словом, к работе следовало приступить немедленно.

Мысль о переодевании Цветанка сочла здравой, и уже к вечеру в день въезда в город на ней была праздничная вышитая рубаха, две юбки и передник, отделанный по краям тесьмой. На вопрос Дарёны: «Где добыла?» – золотоволосая подруга подмигнула: «Одна добрая девушка подарила. А это вот – тебе».

На руки Дарёны прохладными лёгкими змейками легли три шёлковых ленточки – красная, голубая и зелёная. Подарку сопутствовал самый крепкий поцелуй и ясный, невинный взгляд, а потому Дарёна не встревожилась от слов «добрая девушка»… Это позже у Цветанки вдобавок к воровскому таланту обнаружится удивительная способность всюду находить таких девушек. Подпав под её васильковоглазое очарование и проникнувшись душераздирающей историей злоключений, от слушательницы к слушательнице всё более превращающейся в небылицу, они будут одаривать плутовку всем, чем только можно: одеждой, едой, деньгами… А иногда и лаской. Но всё это будет потом, а сейчас главным предметом тревоги стал голос Дарёны, который следовало поберечь после болезни. Решили, что спеть попробует Цветанка.

И ведь получилось! Если разговорный голос у предприимчивой синеглазки был ломок и хрипловат, как у мальчишки-подростка, то певческий оказался на удивление звонким, сильным и заливистым, как холодный ручей. Она знала множество весёлых, а подчас даже похабных и неприличных песен, от которых мужчины хохотали во всё горло, а женщины краснели и прикрывались платочками. Дарёне оставалось лишь звенеть струнами, а всё остальное делала подруга. Это принесло такой успех, какого в пору своих одиночных выступлений Дарёна и не знала… Их стали звать себе на потеху и зажиточные люди; у них девушкам обламывалась щедрая плата, а часто и сытный обед. Свою первую зиму бродячие певицы пережили благодаря купеческой дочке, которой так приглянулась весёлая и заводная Цветанка, что она упросила отца позволить девушкам остаться в доме. Вдовый купец, обожавший и баловавший свою дочурку, позволил, и подруги поселились вместе со слугами на правах личных увеселительниц красавицы Милорады.

Сытное и благополучное это было житьё, и всем бы хорошо, кабы не одно «но»… Купец уехал по торговым делам; скучая в одиночестве, Милорада часто звала девушек к себе и просила исполнить те самые непристойные песенки. Цветанка ломалась:

«Ах, государыня моя, так ведь девица я, а девице такое петь не приличествует».

Милорада, томная и луноликая, возлежа на богатой постели и теребя пальцами кончики своих толстых, блестящих кос длиною ниже пояса, уговаривала:

«Да полно тебе, Цветик! Батюшка в отъезде; кто нам что скажет? Ну, если хочешь, я велю подать тебе мужское платье, и будешь не девица, а отрок! А что? Вот потеха-то будет!»

Вышло и правда потешно: одетая в щегольской мужской наряд, с убранными под шапку волосами, Цветанка отплясывала в спальне купеческой дочери, лихо выбивая дроби каблуками, и частым горохом сыпала песенку за песенкой, да такие, что у Дарёны пылали уши. Откидываясь на подушки и хлопая в ладоши, Милорада звонко хохотала, и её круглые щёчки-яблочки покрывались наливным румянцем, а большие карие глаза, сужаясь в щёлочки, озорно блестели. Девичий смех прыгал бубенчиком по комнате, а на оконце хвостами диковинных птиц горели морозные узоры. Против этих увеселений была только мамка Сорока – грузная и грудастая, высокая бабка, с детства нянчившая Милораду. Однако, сколько ни ругалась, сколько ни бурчала мамка, сделать она ничего не могла: выросшая девица проявляла барские замашки и запросто приказывала своей старой няньке выйти вон. Той оставалось только грозиться:

«Вот приедет батюшка – всё-ё-ё расскажу про ваши непотребства!»

А купеческой дочке было всё нипочём. Забросив рукоделие, она восхищалась ловкостью, с которой Цветанка носила мужской наряд, а однажды, томно вздыхая, сказала:

«Ох, Цветик… Была б ты парнем – убежала бы с тобою на край света!»

Цветанка, молодецки заломив набок шапку, с шальным блеском в глазах подыграла:

«И не говори, госпожа моя! Сама б тебя украла – красавицу такую! Вот только к роскоши ты сызмальства привыкла – стала б жить со мною скромно?»

Опустив пушистые ресницы и теребя бисерные нити накосника[15], Милорада с забавной важностью заявила:

«С тем, кто мил мне, стала бы жить и в землянке».

Глядя на её богато расшитый золотом и жемчугом замшевый башмачок, выглядывавший из-под подола, Дарёна подумала: неужто и правда стала бы? Эта балованная, привередливая красавица как-то не представлялась ей в той нищей землянке, где они жили с Цветанкой и бабулей. Вставать чуть свет, таскать воду, топить печь… Обжигая руки, доставать с пылу-жару грубый хлеб из ржаной муки пополам с отрубями. Полоскать в ледяной воде бельё. Хм…

А Милорада, мечтательно глядя в окно, сквозь сказочный ледяной узор, подпёрла рукой подбородок. Её глаза, похожие на ягодки мокрой чёрной смородины, потупились, а скулы зарозовели от какой-то мысли, которую она смущалась высказать.

«Цветик… А ты уже целовалась?» – решилась она наконец.

«Да, моя госпожа», – с усмешкой ответила Цветанка.

«А я – нет, – вздохнула купеческая дочь. И пытливо вскинула ресницы: – А как оно?»

Глаза Цветанки отразили морозный блеск узоров на стекле.

вернуться

15

украшение, прикрепляющееся к концу косы.

18
{"b":"169836","o":1}