– Что ж вы делаете, окаянные?!

По спине струилась тёплая и густая, липкая влага, а в нос бил запах… Родной, знакомый, который Дарёна не раз вдыхала, когда они с Цветанкой лежали под одеялом из волчьих шкур…

– Дарёнка! Дарёнушка! – причитала мать, защитно обхватив обеих девушек руками, точно раскрытыми крыльями. – Не стреляйте больше, Цветанка не враг! Без неё мы не добрались бы сюда!

Чернота застилала взгляд. Под лопаткой засел коготь птицы-смерти, а лес вокруг бормотал тысячей скрипучих, ласковых голосов. До сей поры невидимые и неслышные лесные духи, полупрозрачные и скользящие, вышли из тени, приветствуя Дарёну в своём чудесном мире, звали к себе – бродить среди деревьев, смотреть на звёзды, прыгать по веткам да собираться на полянах в хороводы под луной. Самих существ было почти невозможно разглядеть среди леса, только круглые совиные глаза пялились на девушку отовсюду.

– Кто там такой меткий без приказа, Маруша вас раздери?! – прокатился свежим, холодным ветром голос Лесияры.

Это был уже не сон: настоящая, живая Ждана смотрела на княгиню снизу вверх полными боли тёмными глазами. Вопросительно, гневно, негодующе: почему не защитила, допустила такое?… А Лесияре было и нечем оправдаться: стрелявшая дружинница лишь выполняла давнее негласное предписание – едва завидев любого Марушиного пса, бить его без раздумий, пощады и промаха.

Оборотень, совсем юная девчонка в мужской одежде, по-мальчишески плоская и поджарая, яростно подрагивала верхней губой, скаля клыки. Жёлтый огонь в округлившихся глазах выражал пока ещё не Марушину холодную волю, а её собственную, тёплую и живую страсть. Видно, Марушиным псом она стала недавно, и в ней пока ещё оставалось много человеческого; её вполне можно было принять за паренька, если бы не лицо, отличавшееся всё-таки девичьей пригожестью. Стоя на коленях, она поддерживала повисшую на ней Дарёну, из спины которой торчала стрела, пронзившая новенькую шубку.

Следом за Жданой из повозки выскочили трое мальчиков: двое старших – русоволосые и голубоглазые, а младшенький – тёмный, похожий на мать. Заслонив девушку-оборотня со спины, они сбились в кучку.

– Не убивайте Зайца! Она хорошая, – осмелился простуженным голосом крикнуть один из них – судя по всему, средний.

– Горлинка моя… – раздалось вдруг надломленно.

Это из повозки с трудом выбралась Млада, сама на себя не похожая – бледная, с чёрными тенями под глазами и сухими бескровными губами. Не пройдя и двух шагов, она осела наземь, так и не дотянувшись до Дарёны. Ран у неё, похоже, не было, а вот отравление хмарью – налицо.

Оставив все вопросы на потом, княгиня сокрушённо склонилась над подстреленной девушкой. С таких же серых, как и у Млады, губ срывалось поверхностное, чуть слышное дыхание, ресницы трепетали, приоткрывая белки закатившихся глаз. Угораздило же её рвануться навстречу девчонке-оборотню… Должно быть, они знали друг друга. Заяц… Нелепая кличка, учитывая волчью сущность.

– Дайте её мне, – властно, но мягко проговорила Лесияра, опускаясь на колено и протягивая руки к Дарёне, чтобы поднять её. – Она жива, её можно исцелить, хоть и трудно поддаются лечению раны от белогорского оружия… Но я сделаю всё, что смогу – с помощью Лалады, конечно.

Цветанка-Заяц ощерилась было, но мать Дарёны мягко осадила её, опустив руку на её плечо, и девушка сдержалась, лишь прикусив пухленькую нижнюю губу и затравленно стреляя вокруг мрачным взглядом: оцепление из воинов с луками усмирило её пыл.

– Государыня, как же так? – дрожащим от близких слёз голосом проронила Ждана.

Нежность тронула сердце Лесияры. Всё та же… Почти не изменилась, только в глазах стало больше печали. Но всё это – потом, а сейчас – Дарёнка.

– Всё будет хорошо, – ласково заверила княгиня Ждану. И воскликнула твёрдо и властно: – Радимира! Нашу гостью с детьми проводи в зимовье, Младу – тоже. Что касается этой… хм… Зайца. Никому не стрелять, но и не спускать глаз с девчонки! К ней у меня будет несколько вопросов. Задержать её и ждать моих приказов.

– Слушаю, государыня, – отозвалась начальница пограничной дружины, вооружённая как луком, так и мечом.

– Млада, – обратилась княгиня к синеглазой женщине-кошке, пребывавшей на грани забытья. – Вижу, ты здорово хлебнула хмари. Отвару яснень-травы стоять ещё пять дней, но у нас припасена вода из Лаладиной пещеры. Пей её пока, должно полегчать.

У той еле хватило сил, чтобы чуть слышно пробормотать в ответ:

– Благодарю, государыня…

Кивнув одной из стражниц, Златооке, чтоб та передала слугам распоряжение насчёт воды, Лесияра осторожно подняла Дарёну на руки, ещё раз улыбнулась полным тревоги и боли глазам Жданы и представила себе Лаладину пещеру.

– Дымка, Остроглазка – за мной, – приказала она двум стражницам. – Остальным – ждать здесь.

Шаг – и она очутилась под сверкающими сводами, озарёнными золотистым светом из невидимого источника. Свет этот, ласковый, как тягучий летний мёд, наполнял пещеру густым теплом, которое так и побуждало раздеться и подставить нагое тело его ласке. Посреди пещеры стоял алтарь из плоской каменной глыбы, а из стены бил горячий родник, наполняя водой округлую выемку в полу, заботливо обложенную камнями одинакового размера. Дальше из выемки поток низвергался в расселину.

Стражницы встали у входа. Усадив Дарёну на край алтаря, Лесияра отломила древко стрелы, а наконечник пока вытаскивать опасалась – ещё кровь хлынет, да так, что не остановишь. Осторожно поддерживая бесчувственно обмякшее тело, она освободила девушку от шубки, потом уложила лицом вниз и вспорола кинжалом пропитанную кровью одежду вокруг торчащего обломка стрелы. Чья рука ковала наконечник, та лучше всего и излечивала уязвлённую им плоть, да только пока не извлечёшь его, не узнаешь, кто мастер. Пока Лесияра могла лишь обезвредить действие оружейной волшбы, заложенной в наконечнике.

– Ничего, дитя моё, потерпи, сейчас мы всё исправим, – прошептала княгиня.

Нежная жалость колола её сердце с одной стороны, а с другой его грызла вина за случившееся: перед мысленным взглядом стояли большие глаза Жданы, полные полынно-горького упрёка. Выстрел сделала дружинница Радимиры, но ответственность Лесияра всё равно возлагала на себя. Однако как она могла предвидеть то, что Дарёна кинется заслонять собой девчонку-оборотня?

Вымыв руки в тёплой ключевой воде, Лесияра светом Лалады разрушала убийственную волшбу, вытягивала её скользкие, переливающиеся красными сполохами нити из тела девушки, как дождевых червей, и отбрасывала в сторону. Ловить она успевала не всех «червяков»: какие-то увёртывались от пальцев и уходили вглубь раны. От золотого сияния, наполнявшего пещеру, ей стало жарко, и она скинула с плеч зимний плащ, попутно утерев рукавом взмокший лоб. Когда последний доступный «червь» был извлечён, Лесияра плеснула на рану воды из ключа, потом крепко ухватилась за обломок древка и, осторожно расшатывая стрелу, начала тянуть. Наконечник был без зазубрин и довольно скоро поддался. Как Лесияра и опасалась, кровь тут же потекла ручьями; пришлось зажимать рану рукой и долгое время направлять в неё самый сильный поток света Лалады, какой княгиня только могла через себя пропустить. Это было всё равно что удерживать в руках всю мощь порожистой горной реки, сосредоточенную в нешироком рукаве, тянувшемся из ослепительного источника силы через душу правительницы Белых гор. Едва не валясь с ног, Лесияра прижигала этой силой кровоточащие сосуды.