Она долго всматривалась в личико ребёнка, осторожно касаясь пальцами его растрёпанных волос и горящих лихорадочным румянцем щёк. Особенно её насторожила царапина. Ждана, замерев, мучительно считала вдохи и жила от одного удара сердца до другого… Надежда, что всё можно исправить и прогнать нависшее над сыном чёрное крыло Маруши, теплилась в ней крошечным свечным пламенем.

– Плохо дело, – неутешительно заключила Млада. – Глотошная, говоришь? Хворь-то можно было бы вылечить, а вот это… Похоже, кто-то одно зло заменил другим, худшим.

– Это Северга его оцарапала, – тихо проронил Мал. – Мы остановились в деревне у знахарки, которая согласилась его лечить, но Северга её конём затоптала. Пообещала матушке, что вместо Малины вылечит Яра, а сама вот что сделала… Сказала, что хворь была смертельная, и иначе Яра не спасти. И теперь, если его ранить, он превратится в оборотня.

– Что за Северга такая? – нахмурилась Млада. – Чего ей от вас было нужно?

Пришлось Ждане поведать историю с корзиной яиц, только при этом она называла Добродана Вуком и избегала при мальчиках упоминать о том, что он приходился ей первым мужем, а им – отцом. Лицо Радятко во время этого рассказа застыло мраморной маской, замкнутой и непроницаемой. По коже Жданы пробежал жутковатый морозец: ей на миг показалось, что в юном, светлом лице сына, как в водном зеркале, отразился смуглый бритый образ Вука с жёлтым лютым огнём в глазах. Впрочем, стоило ей перевести взгляд на женщину-кошку, а потом обратно на Радятко – и наваждение исчезло, но неуютное ощущение, будто Вук незримо наблюдает за ними, прячась где-то за самым мрачным и толстым стволом, осталось.

– Неспроста это, – выслушав, задумчиво проговорила Млада. – Значит, твой побег псам на руку: вряд ли они стали бы помогать тебе просто по доброте душевной.

Ждана задала вопрос, волновавший её больше всего:

– Скажи, с этим можно что-то сделать? Как-то убрать это из Яра? Царапинка-то ведь совсем небольшая…

– Не знаю, – призналась Млада. – Увечья, нанесённые Марушиным псом, неизбежно заканчиваются превращением в такую же тварь. От большой раны оно происходит на третий день, царапина же действует не сразу. Она как бы заражает человека хмарью, которая дремлет до поры до времени… А вернее сказать, до первой раны. Если человек не будет ранен, он может так и не стать оборотнем. Вот только как от ран всю жизнь беречься станешь? Вряд ли такое возможно.

Пламя надежды, и без того размером с ноготь, угасло, наполняя душу Жданы горьким дымом.

– Значит, никак? – шевельнулись её разом пересохшие губы.

Рука Млады ласково сжала её помертвевшие пальцы, в синих глазах отразилось сердечное и грустное сострадание.

– Надо ещё у старших поспрашивать, – сказала женщина-кошка мягко. – Ты погоди отчаиваться. Может, я и не всё знаю.

Она впрягла лошадь и заменила Цветанку на козлах. Её присутствие подействовало на Ждану как успокоительное зелье: тёплая сила чёрной кошки окутала её плечи пушистым воротником, отогревая и обнадёживая. Казалось, все дорожные ужасы остались позади, и больше никакая напасть не могла угрожать им, пока твёрдая рука Млады правила лошадьми. Только царапина Яра была источником тревоги и мук. Ночь уже начинала опутывать лес тёмно-синими космами сумрака и выпучила в окошко дверцы холодно-белый рыбий глаз луны в расчистившемся небе.

Радятко тем временем переваривал впечатления от встречи с женщиной-кошкой из «сказок» о Белых горах, которые мать рассказывала перед сном.

– Матушка, а как у дочерей Лалады появляются дети? – спросил он без обиняков. – Если они – женщины, то для этого им нужен мужчина. У людей ведь так. А у них?

– Им мужчина не нужен, они сами… гм, могут это, – ответила Ждана, чувствуя лёгкий жар румянца на щеках.

– Если сами, то они не женщины, а… не пойми кто, – возразил сын.

– Они могут вынашивать детей и кормить грудью, – сказала Ждана, смущаясь от «неудобных» вопросов Радятко. – Значит, женщины.

– Но женщины сами не могут делать детей, – не унимался мальчик. – Потому что у них нет того, чем их делают.

Мал не удержался и прыснул в ладошку, а Ждана густо залилась краской.

– Довольно, Радосвет, – пробормотала она.

Колымага остановилась, дверца открылась, и раздался насмешливый голос Млады:

– Вот приедем в Белые горы – и всё узнаешь.

Любые задержки дышали в грудь Жданы холодящим ожиданием беды, и она сразу же встревожилась:

– Почему мы не едем? Что случилось?

– Ничего не случилось, – спокойно ответила женщина-кошка. – Ребята, наверно, голодные. Если у вас есть с собой припасы, предлагаю перекусить, а нет – я раздобуду.

От скромного угощения за столом у Малины остались лишь грустные воспоминания, а корзина уже давно опустела. Пополнить запасы съестного Ждана рассчитывала в деревне, но разрушительница Северга лишила путников такой возможности. Однако голод отступал перед страхом одиночества в лесном сумраке, и Ждана вцепилась в руку Млады:

– Не надо… Не оставляй нас!

Тёплая тяжесть ладони женщины-кошки ободряюще опустилась ей на плечо:

– Не бойся. Я мигом – одна нога здесь, другая там. Оставайся за старшего, – добавила Млада, обращаясь к Радятко.

Что мог мальчик противопоставить живой, дышащей лесной тьме, пропитанной хмарью? Меча он лишился, а Ждана потеряла свои чудесные иглы и рубашку с защитными вышивками. Слабые и безоружные, мать и трое сыновей остались одни в повозке посреди леса, и всё, что Ждане оставалось – это мысленно молить Лаладу оградить их.

При виде пары жёлтых огоньков в темноте за стволами её лопатки лизнул чёрный змеиный язык ужаса, однако мертвенный лунный свет выхватил из мрака знакомые очертания по-мальчишески сухощавой фигурки в туго перепоясанной свитке.

– Цветанка! – воскликнула Ждана, распахивая дверцу.

Подбежав, девушка вдруг завладела её руками, между исступлёнными поцелуями бормоча с придыханием в умоляющем шёпоте:

– Госпожа… прекрасная моя, светлая, добрая… Молю тебя, помоги, посодействуй! Я должна увидеться с твоей дочкой, перед тем как навсегда с нею расстаться… Знаю я, что из Марушиного пса человеком обратно мне не стать, через это нам с нею и не суждено более вместе быть. Но хотя бы разок на прощание в её глаза заглянуть мне смерть как нужно!…

Тёплые слёзы и мокрые губы Цветанки скорбно щекотали руки Жданы. Сама чуть не плача от жалости, княгиня Воронецкая взяла лицо девушки-оборотня в свои ладони и заглянула без страха в тлеющие зловещим Марушиным отблеском глаза.

– Крепко ты была с Дарёнкой дружна, да? Как сёстры, должно быть, были вы? – вытирая набегающую солёную пелену с глаз, спросила она.