«Ты ж моя сладкая, – цедил он, шумно дыша от вожделения. – Ты моя медовая…»
«Что творишь, окаянный? А ну, пусти, пус…» – Дарёна не договорила: её крики заглушил поцелуй – мерзкий, настойчивый, непрошенно-ненавистный до тошноты.
Вдруг на спину парня обрушился удар. Охнув, Ярилко отскочил от Дарёны, увёртываясь от клюки, которой непонятно когда слезшая с печки бабуля грозно размахивала, стараясь зацепить обидчика Дарёны.
«Убирайся прочь, лиходей! – шамкала она. – Пошёл отседова!»
К её уродливому лицу Дарёна уже привыкла, но сейчас гнев так исказил его, что оно превратилось в устрашающую ведьминскую харю – с беззубым ввалившимся ртом, бородавкой, кривым носом и жуткими желтовато-белыми невидящими глазами. Пару раз клюка весомо съездила Ярилко по плечу и по боку, пока он не перехватил её и не вырвал из слабых рук старухи. Та вслепую кинулась на него с кулаками, но сильный парень отпихнул её. Падая, бабуля ударилась головой об лавку и затихла.
В ледяной звенящей тишине Дарёна стояла, не в силах двинуться с места. Бабулины морщинистые веки закрылись, челюсть отвисла, а из-под чёрного платка по полу поползла тёмная блестящая струйка. Девушке показалось, что пол затрясся под нею, но нет – это трясло её саму. В ней словно колебалась мощная пружина, в груди раскручивался яростный вихрь, а перед глазами всё затянулось кровавой пеленой. Уничтожить, убить этого гада… С рыком она бросилась на Ярилко, но… схватила только пустоту. Парня уже след простыл, только настежь распахнутая дверь покачивалась, скрипя. Кинувшись вдогонку, на пороге Дарёна поняла, что сейчас упадёт, и ухватилась за косяк. Дневной свет улицы слепил её до боли в глазах, пол загулял под ногами. Она сползла по косяку на порог и, трогая руками пахнущие трусостью следы бабулиного убийцы, рычала, роняя слюну.
Сколько она так просидела? Солнце уже скатывалось в вечер, когда прибежали трое ребят – рыжий Ёрш, белобрысый Хомка и русый Соловейко.
«Тётя Дарёнка… Тётя Дарёнка», – тормошили девушку детские руки.
Дарёна подняла голову. Ребячьи лица расплывались в предвечернем янтаре солнца. Какой-то чужой голос глухо проговорил:
«Ребятушки… Бегите, найдите Зайца. Скажите, пусть тотчас спешит домой. Бабуля померла».
Это был её собственный голос…
…который как-то смог рассказать обо всём вбежавшей в дом Цветанке. Едва он произнёс последнее слово, как край бабулиного платка занялся огнём. Живой цветок распустился и заплясал на старенькой чёрной ткани: сначала – один, за ним – ещё и ещё. Дарёна с Цветанкой, остолбенев, смотрели… Пых – и огонь охватил уже всю голову, а в следующий миг всё тело бабули полыхало, как один большой светоч. Огонь гудел, но жара от него не было, только янтарно-рыжее сияние. Его могучие языки приподняли тело от пола, руки вскинулись, ноги задёргались в жуткой пляске, точно кто-то дёргал за невидимые нити, привязанные к ним. Стоял треск, будто ломались кости.
Цветанка опомнилась первой – схватила кадушку с водой, стоявшую у печки, и выплеснула на горящее тело. Пламя погасло, и взглядам девушек предстал только обугленный остов, который через миг рассыпался серым прахом. Кроме горстки золы, на полу не осталось никаких горелых следов – даже солома не воспламенилась.
Так бывает, когда несколько стежков вышивки отсутствуют – нить прервана или выдернута. Какой-то промежуток времени просто выпал из сознания Дарёны. Ей казалось: вот только что был день, светило солнце, и вдруг – ночь. Тишина, чернота печного устья, пустая бадья, знакомый, латаный-перелатаный полог. Незнакомым был только размеренный стук, на который нервы Дарёны отзывались усталым содроганием.
Это Цветанка, сидя за столом, поигрывала ножом-засапожником с желтоватой костяной ручкой и лезвием длиною в ладонь. Взгляд её застыл где-то за пределами дома, устремлённый в пустоту, а рука беспрестанно кидала нож в стену. Он с сухим стуком втыкался, после чего Цветанка его выдёргивала и опять бросала. Заметив движение Дарёны, она моргнула, и её брови дрогнули.
«Дарёнушка… – Цветанка поднялась с лавки, подошла и присела перед девушкой на корточки, с нежным беспокойством заглядывая ей в глаза. – Как же ты меня перепугала! Застыла как истукан и ни слова не молвишь… Я уж думала, так и останешься…»
На столе подрагивало пламя лучины. На устилавшей пол соломе, вспомнила Дарёна, должен был остаться пепел…
«Бабуля», – произнесла она своё первое за много часов слово.
Цветанка вздохнула, опустив глаза, накрыла руки Дарёны своими.
«Нету больше бабули… Сгорела, как вон та лучинка… Видно, чтоб нам с похоронами не хлопотать. – Новый вздох, и Цветанка добавила: – И Уголёк убежал… Не успела я его поймать: за дверь шмыгнул котишка – и поминай как звали».
Треск лучины, падение уголька в плошку с водой, торчащий в стене нож, сурово и решительно сжатые губы синеглазой подруги – всё это пугало и истязало Дарёну, било по натянутой, как кожа на барабане, душе. Сжав руки Дарёны крепче, Цветанка сказала тихо и печально:
«Нечего нам тут больше делать, родная. Ребят жалко… Ну, да соседи у нас добрые, не покинут их в беде. Завтра скарб наш соберём, я добуду какую ни на есть тележку да лошадёнку – и дёру отсюда. Только допрежь этого дело одно мне надо обделать».
При этом слове – «дело» – под сердцем у Дарёны ворохнулся шершавый комок тревоги. А Цветанка между тем заключила:
«Ну… Утро вечера мудренее, давай укладываться».
Ни на минуту не сомкнула глаз Дарёна этой ночью. Рассудок её мучительно горел, как тело бабули, на костре отчаяния и тоски, и только тёплое дыхание Цветанки, касаясь её лба, чуть успокаивало. Долежав без сна до синих предутренних сумерек, Дарёна всё-таки прикрыла на мгновение веки…
«Просыпайся, моя родненькая, поднимайся, – прервал её краткое забытье грустно-ласковый голос подруги, а на плечо нежно легла знакомая лёгкая рука. – День короток, а дел невпроворот».
Печальная неизбежность грузом легла на душу. Дарёна толком не знала, почему даже не стала спорить с решением Цветанки уехать отсюда. Она поднялась с постели усталая и почти больная. Чудилось, будто подошли они к краю обрыва, а дальнейшей дороги не просматривалось. Куда они подадутся? Какую долю сыщут? Утро, между тем, было уже в самом разгаре, солнечное и радостное, обещая чудесный, погожий день, полный яблоневых чар.
«Ну, приберись тут, собери тёплую одёжу, утварь домашнюю, да испеки нам что-нибудь в дорогу, – наказала Цветанка, сжимая пальцы Дарёны. – К вечеру – либо, на самую крайность, к ночи – буду дома. Не тужи, голубка моя. Не пропадём… Поцелуй-ка меня крепче. Дело мне предстоит непростое».
Тревога снова пробудилась и заныла – привязчивее зубной боли. Покрывая быстрыми, как крылья бабочки, поцелуями всё лицо подруги, Дарёна пролепетала:
«Боязно мне, Цветик… О каком деле ты говоришь?»
Глядя на неё сквозь ласковый прищур, Цветанка провела рукой по её волосам и ответила:
