– От Милована, – нехотя ответил Радятко. – Он пьяный был, но проснулся… Пришлось его снова успокоить… жбаном по голове.
Вернулись Заяц и Мал – с полным котелком брусники. Из ягод отжали сок и смешали с водой и мёдом, после чего этот вкусный и целебный напиток дали малышу, а остатки разделили поровну между остальными: для подкрепления сил в дорогу это было нелишне. На ночь Яра устроили на ложе из листьев, под одеялом из заячьих шкурок – возле самой тёплой стены. Остальным тоже нужно было где-то прилечь, и Заяц предложил натаскать ещё листьев, что и было сделано. Для матери мальчики постарались особо, соорудив пышную лиственную перину, на которой Ждана расположилась по-княжески. Мал лёг слева от неё, а Радятко – справа, положив рядом с собой обнажённый меч. Заяц прикорнул ближе к выходу.
Теперь, когда дети были с ней, Ждане стало намного спокойнее. Ради этого она согласилась бы спать и на голом камне, ничуть от этого не пострадав… Впечатления дня пёстрым лоскутным одеялом простёрлись над нею, выматывая остатки сил и не давая заснуть. Испуг, пережитый при встрече с упырём, исцелило счастливое воссоединение с сыновьями, а вот печаль о красивом юноше всё ещё давила на сердце могильной плитой. Он был совсем молод, и Ждана жалела его с родительской болью, представляя себя на месте его матери. Не исключено, что бедняжка уж давно ушла на тот свет: неизвестно, сколько времени парень пробыл вурдалаком, которые, вероятно, влачили своё существование столетиями. Несколько тёплых слезинок вновь скатилось по её щекам в темноте.
Что ни говори, а самое сложное – побег – осталось позади. Впереди простиралась многодневная дорога, которая могла также таить в себе немало трудностей, но Ждана не страшилась. Сыновья были с ней, а в Белых горах её ждала встреча с Лесиярой… Ждана не сомневалась: правительница женщин-кошек не прогонит её, приютит, поможет. Вранокрыл останется в прошлом, она никогда не вернётся к нему и не отдаст сына. Пусть князь, проклятый девушкой, которую он изнасиловал в молодости, останется без наследника. Возможно, за это придётся платить сердечной болью, но что поделать?… Лучше эта светлая боль, чем безысходное существование рядом с ненавистным Вранокрылом, в землях под властью Маруши. Незабвенная, не разлюбленная владычица Белых гор… Больше никого у Жданы не осталось.
…Над ухом раздался негромкий голос Зайца:
– Поднимайся, госпожа… Пора в путь-дорогу.
И всё? Устав от мыслей, она закрыла глаза и вот – утро… Сон размером с заплатку промелькнул в два счёта, не освежил и не принёс отдохновения, и Ждана со стоном села на своей лиственной постели. В пещеру сочился тусклый серый луч; если солнце хоть как-то бодрило, то от этого промозглого света хотелось сжаться в комок и снова смежить измученные, тяжёлые веки.
Сыновья посапывали рядом: Мал – с приоткрытым ртом, а Радятко – сжимая рукоять меча. Яр под одеялом из шкур пропотел, и его лоб под губами матери чувствовался прохладным. Улыбка мягко осветила лицо и душу Жданы. Вот ради них она и должна встать навстречу унылому осеннему утру и двинуться в долгий и непростой путь.
– Родные мои, просыпайтесь, – позвала она, открывая корзину с припасами. – Поедим – и в дорогу.
Старшие кое-как поднялись к завтраку, отчаянно зевая и протирая глаза: после насыщенной приключениями ночи сон им тоже показался коротковат. Заспанный Радятко уже не выглядел таким воинственным и суровым, как накануне, а Яр только застонал и отвернулся к стенке, и его не стали пока трогать.
Землю окутал такой туман, что не видно было деревьев на расстоянии тридцати шагов. Выйдя из пещеры, Ждана вдохнула пронзительно-сырую прохладу. Свобода… Горькая, неприкаянная, но её собственная. Со вкусом брусники, орехов, мёда и бесприютности.
Они отправились в путь, не медля больше ни мгновения; Яр, закутанный в заячье одеяло, проснулся только к полудню. Он изъявил желание что-нибудь съесть, но от предложенных ему припасов из корзины привередливо отвернул нос, лишь от брусники с мёдом не отказался. Ждана вздохнула, а Радятко, ещё помнивший тяжёлые времена, когда его семье приходилось перебиваться с хлеба на квас, сказал:
– Значит, не голоден по-настоящему. Проголодается как следует – любой еде рад будет.
Одно радовало: Яр заспал свой испуг, и теперь встреча с Марушиным псом казалась ему, по-видимому, всего лишь страшным сном. Заторможенность прошла, малыш заметно ожил и повеселел, и в его взгляд вернулось прежнее, обыкновенное выражение.
На ночь было решено остановиться в деревушке, чтобы и самим поспать по-людски, и лошадям обеспечить корм и отдых. При виде богатой одежды Жданы селяне перепугались, а ей подумалось: «Это плохо. Если погоня за нами будет, и вдруг нападут на наш след – опознают по одёже. Слишком приметная». Заяц, чтоб не привлекать внимания к своей изменившейся к ночи внешности, замотал лицо платком и устроился на ночлег в колымаге, закутавшись в своё одеяло из шкур.
Переночевав в небогатой избе, они встали чуть свет. Ждана поручила Зайцу раздобыть для неё облачение попроще, но тот осмелился высказать своё мнение.
– Ты уж не гневайся, государыня, да только переодевайся – не переодевайся, а всё одно знатную госпожу в тебе видно, – ответил он. – Простые-то люди в таких повозках не ездят – они либо верхом, либо на телеге, либо пешими… А у тебя вон – даже герб княжеский на дверце. Так что не смеши народ, милая моя. Да даже если б ты в нищенской одёже была и пешком шла, стоит тебе только головку вскинуть да очами сверкнуть – и всем сразу ясно, кто ты такая. Достоинства не скроешь.
Ждана нахмурилась. Заяц был прав… Но что делать? Не пересаживаться же на телегу!… Нет, конечно, если бы она ехала летом и одна, то без раздумий пожертвовала бы удобствами, но поздняя осень и маленький сын определили её выбор.
– Отломай гербы, – велела она, подумав. – И все лишние украшательства сбей. И грязью измажь.
– Немного в том проку, – проворчал Заяц. – Всё равно повозка богатая. А в грязи мы и так по самую крышу вымажемся через день-другой.
Но гербы и украшения он всё же отковырнул. Лошади, чуя в нём звериную суть, побаивались, но не до полного безумия и неуправляемости. Заботясь о них, он предусмотрительно разжился в деревне парой мешков овса, вязанкой сена и мешком моркови – на тот случай, если путь будет долгое время пролегать в безлюдной местности. Возницей Заяц оказался хорошим, направление на Белые горы держал по чутью.
– Оно мне подсказывает, что в ту сторону идти не надо, потому как власть Маруши там слабеет, – объяснил он. – Значит, там и Белые горы.
Два дня они ехали без приключений, но из-за распутицы продвигались не очень быстро. Колёса вязли в грязи, а в мутноватое слюдяное окошко дверцы заглядывала рыжеволосая тоска, больная и поникшая, окутанная дождями и туманами. От прикосновения её холодных пальцев зябли руки, а один только вид исчерченной раскисшими колеями и покрытой непролазными лужами дороги заставлял мёрзнуть ноги.
Мчалась ли за ними по пятам погоня? Судя по рассказу Радятко, Милован тронулся рассудком; станет ли человек в своём уме бегать на четвереньках и выть, как волк? Взял ли кто-то на себя его обязанности? Мысли об этом мучили Ждану, заставляя вздрагивать от каждой тени, померещившейся ей на дороге, и холодеть от одного лишь косого взгляда себе за плечо. Неглубокий тревожный сон то и дело прерывался, и Ждана в мучительной дрожи открывала глаза: ей слышался топот копыт и лай собак позади… Но за окошком были только порыжевшие и поредевшие леса, туман да осеннее бездорожье. Под боком сопел Яр в заячьем одеяле, а на сиденье напротив, склонившись на плечо друг к другу, дремали Мал и Радятко.
