– Жалко у пчелки в попке, – грубовато ответил бывший хозяин усадьбы, водружая бутылку на стол и, как шахматные фигуры на доску, по одной со стуком выставляя в ряд граненые стопки зеленоватого стекла. – Жалко, конечно, да только на что он мне теперь, этот дом? Я его для семьи строил, а семья – фьють! – испарилась, пока я по морям-океанам плавал. Что я тут буду один болтаться, как горошина в свистке? Ну, славяне, это дело надо обмыть. Не косись, не косись, – сказал он Бородину, с сомнением смотревшему на бутылку. – Сам гнал, не водка – лекарство, бальзам! Там, в кладовке, этого добра еще литров десять, – сообщил он Сергею. – Так что тебе первое время и в магазин-то ходить не надо, разве что за жратвой…
– Да я, вообще, подумываю завязать, – неожиданно для себя признался Сергей. – Честное слово, сам не знаю, что на меня нашло, но здесь как-то… В общем, жить хочется. Спасибо тебе, Леха, еще раз, я тебе этого век не забуду.
– Не за что, – легко, шутливо ответил Бородин.
– Бог в помощь, – в отличие от него, серьезно, с сочувствием произнес Андрей Константинович, наполняя стопки. – Дело обыкновенное: дошел до края, настало время выбирать – или вперед, в могилу, или назад, в завязку. Мужик ты, вижу, правильный, хоть и крепко жизнью побитый. Ну, да это не беда, за одного битого двух небитых дают. Ничего, ты еще повоюешь! Удачи тебе, Серега! Ничего, что я так, по-простому? Ты, если что, тоже ко мне без чинов – Андрей, и все тут, или просто Андрюха, как тебе больше нравится…
– Нормально, – сказал Сергей. – Какие там еще чины…
– Тогда за знакомство, – предложил хозяин, поднимая стопку.
– Эй, эй, тпру! – весело запротестовал Бородин. – Глядите, как спелись! Уже на брудершафт выпивают. А за сделку-то?..
– Да погоди ты со своей сделкой, – отмахнулся Андрей Константинович. – Ты-то к этой сделке каким боком, делок? Не мельтеши, выпьем и за сделку, и за тех, кто в море…
– Ты ж за рулем, – напомнил Бородин.
– А тут, кроме тебя, на двести верст окрест никому не интересно, трезвый я за рулем или, может, выпимши, – парировал Андрей Константинович. – Не дрейфь, доставлю тебя в наилучшем виде, в целости и сохранности. Ну, Серега, давай – за знакомство, за сделку, чтоб после никто не жалел, и за то, чтоб ты на воздухе здешнем, чистом, живом, сам ожил и очистился!
– Ну вот, – пробормотал Бородин, – теперь все в кучу…
– Отличный тост, – возразил Сергей. – Спасибо, Андрюха.
– За тебя, Серега, – внес свою лепту Алексей Иванович. – Геройский ты мужик, на таких испокон веков земля держится. Жалко было бы, если б пропал… Э, а это что? Гляди, гляди! Ух ты! Ну, здоров, бродяга!
Сергей машинально обернулся к окну, в сторону которого тыкал пальцем Бородин, но ничего не увидел, кроме клочка пронзительно-синего неба и зеленого кружева ветвей старой березы в обрамлении стареньких, застиранных, но чистых занавесок.
– Что ты там увидел? – спросил он, снова поворачиваясь к столу.
– Да аист же! – возбужденно воскликнул Алексей Иванович. – Здоровенный, зараза, как птеродактиль! Я и забыл, какие они вблизи огромные…
– Эка невидаль – аист в деревне, – пренебрежительно хмыкнул Андрей Константинович, пряча что-то в карман своей камуфляжной куртки. – Вот если б и вправду птеродактиль… Давайте выпьем, что ли, чего ее без толку греть?
Сергею подумалось, что теперь он каждый день сможет видеть живого аиста, это волшебное, полузабытое зрелище из далекого детства, – и робкое, едва проклюнувшееся желание жить стало крепнуть и набирать силу. Что ж, комбат, наверное, действительно прав: десантнику не к лицу жить так, как он жил последние годы. Потери случаются и на войне, и в обычной, мирной жизни; одни потери ранят глубже и больнее других, и бывает так, что винить в этих потерях тебе некого, кроме себя самого. И что с того? Вину надо пережить, а пережив, искупить, только тогда ты сохранишь за собой право называться человеком. Кто знает, какие планы у судьбы относительно твоей персоны? Сегодня ты никому не нужен и всеми забыт, а завтра, может быть, случайно спасешь человека, который потом придумает лекарство от рака, или просто посадишь дерево… Плюс одно дерево или минус один человек – что лучше? А? То-то…
Его рука почти не дрожала, когда он поднес к губам граненую стопку. Крепчайший, прямо-таки термоядерный самогон легко скользнул вниз по пищеводу и мягко взорвался в желудке, наполнив все тело ощущением приятного тепла. На обшитой светлыми сосновыми досками стене висели старенькие ходики; они стояли, и Сергей подумал, что непременно их запустит – если понадобится, свезет в город, в часовую мастерскую, но ходить они у него будут. Они будут размеренно отстукивать время, а он – регулярно подтягивать гирю и следить за тем, чтобы они шли точно…
Белый циферблат с черными стрелками вдруг расплылся перед глазами и вместе со всем остальным миром неудержимо и косо заскользил куда-то вниз и вбок. «Совсем слабый стал», – подумал Сергей и, пошатнувшись, с шумом упал со стула. – Готов, – сказал Андрей Константинович, ставя на стол нетронутую стопку.
– Ядреное зелье, – с уважением констатировал Бородин. – Отлей граммов двести, а? У меня есть парочка знакомых клофелинщиц, так они за эту вашу отраву никаких денег не пожалеют! Из чего вы ее только гоните?
– Из ногтей алкоголиков, – сказал человек в камуфляже, плотно закрывая бутылку полиэтиленовой крышечкой. – А еще из слишком любопытных жульманов.
Последний выпад остался без ответа: теперь, без свидетелей, ради которых стоило бы ломать комедию, Алексею Ивановичу Бородину надлежало знать свое место, и он его знал. Его собеседник и деловой партнер не корчил страшных рож, не говорил замогильным голосом жутких, непотребных вещей, не скалил окровавленные клыки и вообще никогда не работал на публику. Но из тридцати пяти человек, которых Алексей Иванович передал ему с рук на руки за четыре года тесного сотрудничества, ни один не вернулся, чтобы призвать его к ответу – как, собственно, ему и обещали.
Казаков стал тридцать шестым; за каждую голову, независимо от пола, Алексей Иванович получал десять тысяч долларов США. Физическое здоровье клиентов приветствовалось, но не ставилось во главу угла; основным условием являлось отсутствие родственников, которые стали бы шуметь, теребить милицию и обращаться в передачу «Жди меня».
Человек в камуфляже – может быть, и впрямь Андрей Константинович, а может быть, и нет – уже стоял перед печью, разжигая заранее заготовленные дрова. В качестве растопки он использовал стодолларовые купюры, несколько минут назад полученные от Бородина. Алексей Иванович тоже встал, обошел стол, брезгливо переступив через спящего на полу мертвым сном Казакова в свадебном костюме, запустил руку под скатерть и извлек оттуда черный пакет с деньгами, которые передал Сергею. Качество печати было превосходное – хоть ты себе оставь, честное слово, – но эту тему они обсудили и закрыли давным-давно, причем раз и навсегда: никаких улик, никакого риска и никаких случайностей.
Дрова в печи наконец разгорелись. Бородин взял со стола бутылку, содержавшую слегка разведенный медицинский спирт, и вместе с пакетом отдал ее Андрею Константиновичу. Человек в камуфляже начал по одной доставать из пакета пачки фальшивых долларов, поливать их спиртом и бросать в огонь. Плотно прижатые друг к другу бумажные прямоугольники горели неохотно, несмотря на спирт, но это никого не беспокоило: березовые дрова и мощная тяга пребывающей в отличном состоянии русской печи должны были, как обычно, в два счета решить проблему.
– Расчет обычным порядком, – глядя в огонь, сказал человек в камуфляже. Он достал сигареты и закурил, пуская дым в печку. – Со следующего месяца расценки повышаются, будешь получать с каждой головы на три тысячи больше. Но голов тоже нужно больше, так что не расслабляйся. Отдохнешь, когда нагонишь Билла Гейтса в рейтинге журнала «Форбс». И не забывай об осторожности, проверка должна быть тщательной, как всегда: никаких родственников, никаких близких друзей и любимых девушек. То есть любимые – это на здоровье, только любящих не надо, с ними потом хлопот не оберешься. Помню, один раз…
