— Так они прямо по телефонной сети!..

Тут Арамис от души захохотал, по-птичьи запрокидывая голову:

— Ой, уморил… Алеша, голубчик, это ж анекдот, во-от с такой бородищей! Про мужика, у которого холодильник всегда от продуктов ломился; ну, приходят к нему товарищи из органов: откуда, мол. «А я, — отвечает, — приноровился его вместо розетки в радиоточку включать»…

— Да нет, точно через телефон! Можно еще любую книгу заказать из Библиотеки Конгресса — ну, не саму, понятно, а ксерокопию…

— И это, Алеша, тоже анекдот — времен Московской Олимпиады-80: мы, видишь ли, тогда на весь мир пыжились, пытались показать, будто у нас тоже все, как у людей… Так вот, «Армянское радио спрашивают: правда ли, что во время Олимпиады можно будет заказать продукты прямо по телефону? Армянское радио отвечает: да, правда; и получить их прямо по телевизору»…

По этой части Виктор с Арамисом был решительно не согласен, но спорить не хватило настроения. Судя по всему, у них там, на Западе, именно в области ЭВМ произошел крупный прорыв — он чувствовал это хотя бы по тому, что в последние год-два просто перестал понимать большую часть из того, что рассказывали в соответствующих программах вражьи голоса; а впрочем, может, все дело в том, что голоса эти он сколь-нибудь регулярно слушал только летом, в экспедициях; в больших же городах глушили так, что ловить Севу Новгородцева — это теперь было, по выражению Венечки Ерофеева, «целое занятие жизни». Иных же источников информации о заграничной жизни просто не осталось: железный занавес по полной программе, упрощенного выезда за границу, как при Брежневе, не было в помине, даже Поля больше не выпускают — одни дипломаты да гладкомордые «журналисты-международники»… В общем, по всему выходило, что мы в своей «Северной Корее — М» отстали от мировой цивилизации так, что не способны даже адекватно оценить масштаб этого отставания…

А все потому, что западное эмбарго на ЭВМ встретило трогательное понимание Степаниды Власьевны. Это дураки думают, будто ЭВМ нужны для расчетов и хранения информации; умные же, государственно мыслящие люди сразу поняли, что это — злоехидная пишущая машинка, способная в святую предпраздничную ночь родить из своих электронных мозгов тысячу листовок: «Андропов — козел!» и «Свободу Польше»… А уж когда выяснилось, что все собрание сочинений Солженицына умещается на магнитном носителе размером с пачку «Примы», а дальше его можно копировать одним нажатием пальца — у государственных людей вообще корчи сделались. То ли дело сейчас: перед праздником снес пишущие машинки со всего института в опечатанное помещение — и порядок, инструкцию с тридцатых годов не меняли…

Впрочем, одно применение личным ЭВМ в Союзе все же нашлось. Теперь среди высшей номенклатуры вошло в моду иметь в доме наряду с прочими атрибутами вседозволенности еще и новенькие, добытые за границей по линии ПГУ «Макинтоши», а их чада и домочадцы предавались суперэлитарному, не доступному никому из смердов развлечению — «электронным играм»; тем самым, что вышеозначенные гладкомордые международники, гневно супя брови, именовали не иначе как «новейший электронный наркотик, созданный американскими наследниками нацистского доктора Хасса для оболванивания трудящихся масс».

Виктор электронную игру видел однажды в жизни, и никакого впечатления она на него не произвела — игра в солдатики, только не в настоящие, а нарисованные, вроде мультфильма. Что интересного в этом занятии могут находить люди, вышедшие из дошкольного возраста, он решительно не понимал. Отдельную пикантность ситуации придавало то обстоятельство, что в этих американских игрушках крошили в капусту именно Советскую армию, так что магнитные носители с этими играми быстренько приравняли к «киноматериалам антисоветского содержания» (3 года — хранение, 7 лет — демонстрация); а поскольку играла в эти игрушки исключительно советская элита, ситуация складывалась вполне сюрреалистическая.

…Они оказались рядышком при одной из последовательных ротаций народа за столом — кто курить, кто звонить. Аспирантку звали Алиса, она была ослепительно рыжеволоса, трогательно веснушчата и изумительно зеленоглаза. Красивой ее назвать было трудно, однако Виктор давно уже вышел из того возраста, когда девушек оценивают по степени безупречности профиля и длине ног.

Она закончила ту же физматшколу, что некогда заканчивал он — и это давало повод обменяться ностальгическими историями типа «А вот в наше время…»; всерьез занималась горным туризмом — что позволяло со знанием дела обсудить с ней «способы заточки мечей», практикуемые на сыртах Тянь-Шаня и в гольцах Верхоянского хребта; словом, увести беседу в область галантной и занимательной светской болтовни проблемы не составляло — только это было очевидным образом не нужно ни ему, ни ей. Ибо он вдруг почувствовал с ошеломляющей ясностью, что впервые с той поры, как… ладно… так вот — он наконец встретил человека, с которым ему было бы очень хорошо молчать. Дуэтом.

— Алиса, можно задать вам нескромный вопрос?

— Можно.

— Скажите, вы читали «1984»?

И тут она на миг растерялась — ибо ждала явно не этого.

— Разумеется, читала… Это некий тест?

— Да, в некотором роде, — улыбнулся он; улыбка вышла кривоватой. — Я просто пытаюсь оценить на ощупь глубину generation gap…

— Ну, тогда я предвосхищу следующий вопрос old-timer'a: ничего общего между ангсоцем и той помойкой, что нас окружает, нету.

— Вопрос вы не угадали, но это ладно; а в чем же наше отличие?

— В самом главном: мы если хотим, то можем. Все прочее — производив.

— Мы — в каком смысле?

— А вот это уже действительно generation gap, — улыбнулась она. — Мы — это именно мы, и никаким расширительным толкованиям оно не подлежит. Я достаточно ясно выразилась?..

Айвен обернулся и бросил прощальный взгляд на обомшелый каменистый склон с пещерой Золотого Дракона; тот ведь при расставании сказал: «Я дам знать, когда в тебе возникнет нужда» — значит, надо запоминать дорогу, на будущее… И лишь отмахав где-то с полмили (Локкар с Итурбэ сразу взяли такой темп, что только держись), он внезапно сообразил: тропинка!., тропинка, что ведет ко входу в пещеру! Она была хорошо натоптанной и даже не заросла травой — значит, ею пользуются регулярно… Что бы это значило, а?

Окна однокомнатной Алисиной «хрущевки» глядели на юго-восток, в сторону Битцевского лесопарка, так что утреннее солнце вовсю заливало комнату — штору они вчера, естественно, не задернули… Первый солнечный день за столько времени — что ж, даже символично… И тут он внезапно расхохотался: о черт, да ведь сегодня же 7 ноября! По неуклонной советской традиции тучи над Москвой в этот день «разгоняют», распыляя с самолетов йодистое серебро.

Выпорхнувшая уже из-под душа Алиса колдовала на кухне. Виктор чуть приподнялся на локте (в границах выполняемой им команды «Лежать!») и принюхался: да, сомневаться не приходилось…

— Алиса! Ты это правда, что ль, насчет «кофе в постель»?

— С такими вещами не шутят, sweety!

— Да ты обалдела, подруга… Не вздумай! Я вообще пью чай, честное слово!

Кофе в московских магазинах не было уже года полтора, про всю остальную страну и говорить нечего; то, что выдавали временами в заказах, имело к кофе такое же примерно отношение, как Олимпиада-80 — к намеченному ранее на ту же дату коммунизму. Если девочка, и вправду, кофеманка (а кто еще его пьет по нынешнему времени?), баночка обходится ей в треть аспирантской стипендии. Вот ч-черт…

Алиса, одетая в туго перепоясанный халатик, появилась уже в дверях с подносом, деловито сообщив:

— Чаю не держу, увы. Но, если ты настаиваешь, на будущее озабочусь.

Пару секунд Виктор глядел на нее со странным щемящим чувством.

— Господи… Я только сейчас сообразил: ты разыгрываешь для меня сцену завтрака Джулии и Уинстона, да?

Она озадаченно глянула на него.