Он закивал, заулыбался, как видно желая мне показать, что моя тайна, какова бы она ни была, умрет у него в груди. Бог знает, что он предполагал: свидание, может быть, или же шпионство. Если уж на то пошло, я и сам знал не многим более, чем он.

– Кассо, ты хотел бы научиться читать и писать?

Никакого ответа. Улыбка сошла с его лица. В свете разгорающегося язычка огня я увидел, что он замер, расширив глаза, не веря самому себе, словно заплутавший, отчаявшийся в спасении путник, которому вдруг показали дорогу. Потом один раз, резко, кивнул.

– Я позабочусь о твоем обучении. А теперь ступай, и спасибо. Доброй ночи.

Он помчался со всех ног вверх по зловонному переулку, словно не ночью, а средь бела дня. Я увидел, как он подпрыгивает и пританцовывает на бегу, как молодой барашек, выпущенный на пастбище погожим утром. А я вернулся в мастерскую под навесом, обойдя яму с дегтем и большой молот, прислоненный к штабелю колесных спиц. У очага я приметил скамеечку, на которой днем сидел подмастерье, раздувавший мехи, и уселся ждать и сушить у огня свой мокрый плащ.

Снаружи, под ровный шорох дождя, грохотала вода, скатываясь по желобу в запруде и обрушиваясь на ступицы мельничного колеса. Пробежали два голодных бездомных пса, огрызаясь друг на друга из-за каких-то отбросов. У колесника в мастерской пахло свежей древесиной, высыхающей смолой, обкуренным вязом. И в теплой темноте, не заглушенные шумами близкой воды, отчетливо потрескивали маленькие язычки моего огня. Время шло.

Однажды я уже сидел так у огня в одиночестве, устремленный мыслью к родильным покоям. И тогда бог открыл мне судьбу новорожденного младенца. То была ночь звезд и ветра, дующего над чистым морем, и великой королевской звезды, воссиявшей на небосводе. Я был тогда молод и полон веры в себя и в моего бога, который меня вел. Теперь же я ни в чем не был уверен, кроме того, что злу, задуманному Моргаузой, смогу противостоять не больше, чем сухой сучок может задержать пенную струю, бегущую по водосбросу плотины.

Однако знание – это тоже оружие. Сюда меня привела обыкновенная человеческая догадка, теперь посмотрим, правильно ли я разгадал замыслы этой рыжекудрой ведьмы. И притом, пусть бог меня и оставил, все равно на моей стороне сила, какой может располагать редко кто из смертных: к моему слову прислушивается король.

А вот и Ульфин, он пришел разделить со мной одиночество ночной стражи, как некогда в Тинтагеле. Мой слух не уловил ни звука, покуда вдруг его тень не заслонила мне небо.

– Сюда, – позвал я, и он ощупью пробрался к моему огню.

– Никаких новостей, милорд?

– Пока нет.

– А чего ты ожидаешь?

– Я не вполне уверен, но мне кажется, что кто-то, посланный от королевы, должен здесь сегодня ночью проехать.

Я почувствовал, что он повернул голову и в темноте посмотрел на меня.

– В связи с ожидаемым приездом короля Лота?

– Да. Что-нибудь слышно о нем?

– Только то, что я уже тебе говорил. Предполагают, что он будет гнать во весь опор. И должен прибыть совсем скоро.

– Я тоже так думаю. Во всяком случае, Моргаузе надо действовать наверняка.

– О чем ты, милорд?

– О сыне верховного короля.

Ульфин помолчал. Потом спросил:

– Ты думаешь, они захотят его тайно вывезти, чтобы Лот, поверив слухам, не вздумал его убить? Но в таком случае…

– Да? Что в таком случае?

– Ничего, милорд. Мне просто подумалось… Ты полагаешь, его вывезут этим путем?

– Нет. Я полагаю, что его уже вывезли.

– Уже? И ты видел куда?

– До того, как я здесь расположился. Я убежден, что дитя в замке – это не Артурово дитя. Его подменили.

В темноте Ульфин шумно выдохнул воздух:

– Из страха перед Лотом?

– Разумеется. Подумай сам, Ульфин. Что бы там Моргауза ни наплела Лоту, он не мог не знать слухов, которые пошли сразу, как стало известно, что она в тягости. Она попыталась его убедить, что ребенок – его, но рожден прежде времени; и возможно, что убедила. Но неужто же он допустит даже малейший риск того, что в королевской колыбели все-таки лежит сын другого, тем более сын Артура, и чужое дитя вырастет наследником Лотиана? Убедила она его или нет, все равно велика опасность, что он убьет мальчика в случае обмана. И Моргауза это понимает.

– Ты полагаешь, до него дошли разговоры, что это сын верховного короля?

– Это было неизбежно. Артур не прятался в ту ночь, когда был у Моргаузы. И она тоже не делала из этого тайны, наоборот. Позже, когда я угрозами вынудил ее отказаться от ее намерений, она, может быть, и уговорила или застращала своих женщин, чтобы они хранили тайну, но стража видела его, и к утру об этом знал весь Лугуваллиум. Что же остается Лоту? Он бы так и так не потерпел у себя чужого ребенка, Артуров же может быть опасен.

Ульфин опять помолчал.

– Мне приходит на память ночь в Тинтагеле. Не та, когда мы проводили в замок короля Утера, а вторая, когда королева Игрейна передала тебе Артура, чтобы спрятать от Утеровых глаз.

– Да.

– Милорд, ты намерен взять и этого младенца, дабы спасти его от Лотова гнева?

Его голос, тихий до шепота, тем не менее зазвенел от напряжения. Но я не слушал: где-то далеко в ночи сквозь шум плотины я различил стук копыт, это был даже не звук, а легкое колебание земли у нас под ногами. Затем это биение стихло и снова зазвучал шум падающей воды.

– Что ты сказал?

– Я спросил, милорд, твердо ли тебе все известно про этого младенца?

– Мне известно только то же, что и тебе. Посуди сам. Она лгала о сроке родин так, чтобы можно было объявить роды преждевременными. Хорошо, это могло быть всего лишь заботой о приличиях, так часто делается. Но ты посмотри, как проделала это она. Подстроила, чтобы не было никого из врачей, потому, видите ли, что роды произошли неожиданно, и притом так быстро, что ни одного свидетеля не успели пригласить в родильные покои, как обычно при родах в королевском доме. Присутствовали только ее женщины, а они преданы ей телом и душой.

– Да, но зачем все это, милорд? Что она благодаря этому получила?

– Только одно: младенца, которого можно будет показать Лоту, чтобы он его убил, если пожелает, между тем как ее ребенок, ребенок Артура, останется невредим.

Ульфин беззвучно охнул:

– Тогда выходит, что…

– Вот именно. Она, наверно, загодя сговорилась с какой-нибудь женщиной, чье время подходило тогда же. С какой-нибудь беднячкой, которая возьмет деньги и будет держать язык за зубами и только обрадуется случаю стать приемной матерью королевскому дитяти. Что ей наговорила Моргауза, об этом мы можем только догадываться, бедная женщина едва ли подозревает, что ее собственное дитя находится в опасности. И подменыш в замке лежит сейчас, качается в королевской колыбели, а Артуров сын, страшное оружие Моргаузы, спрятан где-то в другом месте. Неподалеку, как можно думать. Ее ведь должны оповещать о том, как он поживает.

– И если ты правильно говоришь, то после появления Лота…

– Что-то должно произойти. Если ребенок пострадает, Моргауза захочет позаботиться о том, чтобы родная мать ничего не узнала. Может быть, даже переправит Мордреда в другое место.

– Но…

– Ульфин, мы с тобой ничего не можем сделать для спасения подменыша. Его судьба – в руках Моргаузы. Да и не так уж это бесспорно, что ему угрожает опасность: в конце концов, ведь Лот не дикарь. Но мы бы с тобой только обрекли себя на верную смерть, а заодно с собой и младенца.

– Знаю. Но как же тогда все эти разговоры и присюсюкивания в замке, о которых тебе рассказывал Бельтан? Я тоже слышал, пока дожидался ужина. Что они, мол, все там целый день только и знают, что твердят: «Ну вылитый король Лот, до чего же похож, чудо, да и только». Может быть, все-таки твоя догадка неверна и дитя на самом деле зачато Лотом? Может быть, и срок родин правильный? Младенец-то, говорили, родился хилый, маленький.

– Может быть. Я же сказал тебе, что это не более как догадка. Но что королева Моргауза лжива до мозга костей, это мы знаем твердо. И что Артура она ненавидит. За ней и за Лотом надо последить. Артур должен узнать истинную правду, без тени сомнения.