Литмир - Электронная Библиотека

Жалованье мне назначили тридцать долларов в месяц.

Подумав несколько минут, я решился принять предлагаемое мне место, тем более, что согласились взять Неба в качестве простого матроса. Я отправился к нотариусу подписать условие. На этот раз все совершалось по правилам. Самого мистера Гардинга вызвали для дачи согласия. Он был в очень хорошем расположении духа, так как он, в свою очередь, только что заключил условие, в силу которого один из его друзей-адвокатов обязывался руководить обучением Руперта.

Миссис Брадфорт предложила полный пансион своему молодому родственнику; отцу оставалось только одевать его и снабжать карманными деньгами.

Но, зная характер Руперта, я сомневался, чтобы он довольствовался несколькими долларами, которые мистер Гардинг мог ежемесячно уделять ему. Я в деньгах не нуждался, а потому устроил Руперту кредит в двадцать долларов ежемесячно.

Я делал это от всего сердца, но все же меня удивило, что Руперт без всякого стеснения согласился принимать от меня этот маленький подарок.

В три дня «Кризис» совсем приготовился к отплытию. Капитан Вилльямс рассчитывал отправиться в четверг, но что-то задержало его. У меня оказался лишний свободный день, и я отправился погулять.

Руперт, Грация, Люси и я задумали сделать маленькую экскурсию в окрестности Нью-Йорка. Нам с Люси было очень тяжело расставаться надолго. Мое путешествие могло продолжиться три года; я уже тогда буду совершеннолетним, а Люси — совсем взрослой девушкой, девятнадцати лет. Сколько перемен произойдет за это время!

— Руперт будет адвокатом, когда я возвращусь, — сказал я.

— Да, — отвечала Люси, — и знаете, Мильс, я теперь начинаю жалеть, что Руперт больше не будет с вами. Вы так давно знаете и любите друг друга! И потом вы вместе подвергались ужасным испытаниям!

— Ничего, я спокоен: Неб остается со мной, а Руперту приятнее будет на суше. Его призвание — адвокатура.

— Но вы будете иногда думать о нас, Мильс? — проговорила Люси с глазами, полными слез.

— О, еще бы! Смею надеяться, что и вы не забудете меня? Да, кстати, я еще не возвратил вам своего долга. Вот вам обратно ваши золотые монеты; посмотрите: это те самые, которые вы мне дали на прощанье; я скорее согласился бы лишиться своего пальца, чем израсходовать хотя одну из них.

— А я думала, что они пригодятся вам. Но вы отняли у меня эту иллюзию.

— Разве вам неприятно знать, что у меня не было крайности прибегнуть к ним? Зато тепперь, когда я уезжаю с разрешения мистера Гардинга и ни в чем нуждаться не буду, я возвращаю вам ваше золото с процентами.

— Нет, нет, Мильс, я ведь не Руперт…

С этими словами я хотел вложить ей в руку маленькую вещицу, но Люси так стиснула свои пальцы, что я не мог ничего поделать.

— Нет, нет, Мильс, я ведь не Руперт. Можете сделать иное употребление из ваших денег.

— Как денег! Но ведь это маленький медальон на память о вашей дружбе.

Пальчики Люси раскрылись так же свободно, как у ребенка, и я беспрепятственно вложил в ее руку мой подарок, который ее очень обрадовал.

Я не буду распространяться о нашем прощании. Руперт проводил меня до судна. Выходя из дому, я обернулся, окно раскрылось; из него выглянула головка Люси.

— Пишите нам, Мильс, пишите почаще, — были ее последние слова.

Мы тронулись с восходом солнца при попутном ветре и благоприятном течении.

«Кризис» было судно очень легкое на ходу, легче даже «Тигриса». Здесь я мог пользоваться полным комфортом; нам подавались скатерти, тарелки, кувшины и прочее; одним словом, на «Кризисе» имелись во удобства жизни, какие только можно себе представить на борту торгового судна.

С нами вместе вышло около дюжины разных судов; между ними — два военных корабля от республики, перед нами — несколько торговых судов, которые, казалось, намеревались соперничать с нами в скорости хода. Мы все прошли мель, на расстоянии одного кабельтова друг от друга; но скоро мы обогнали их на целую милю, что нас всех привело в настоящий восторг. Мрамор стал доказывать, что наше судно превосходит их не в одной скорости, но также и в других отношениях. Что ж, не мешает быть о себе хорошего мнения, а тем более о корабле, к которому принадлежишь!

Я должен сказать правду, что в первые минуты я не совсем хорошо чувствовал себя в своей новой должности, будучи еще очень молод, чтобы командовать людьми, годящимися мне в отцы и опытными в морском искусстве. Но достаточно было нескольких дней, чтобы я приобрел уверенность в себе и заставлял исполнять свои приказания так же спешно, как это сделал бы главный лейтенант. Приблизительно недели через две, когда я находился на вахте, наше судно было застигнуто сильным ветром. Капитан Вилльямс остался очень доволен моими распоряжениями, и, главное, тем хладнокровием, которое не покидало меня. Впоследствии я узнал, что во все время ветра он стоял у люка, запретив другим лейтенантам показываться. Я был предоставлен самому себе и прекрасно со всем справился. Раньше капитан Вилльямс имел обыкновение заходить на палубу во время моей вахты, чтобы посмотреть на небо и проверить все ли в порядке. Но теперь он прекратил эти визиты, доверяя мне, как самому Мрамору. Похвалы капитана, а еще более доверие его ко мне доставили мне большое удовольствие.

Наш переезд затянулся. Наконец, подул попутный ветер, и мы пошли, как следует.

На другой день, когда я был на утренней вахте, на самом рассвете показался парус. Это было судно несколько больше нашего и со скорым ходом. Когда взошло солнце, капитан и главный лейтенант взошли на палубу. Сначала они оба думали, что это английское судно, возвращающееся из Западной Индии. Но, присмотревшись внимательно, Мрамор стал уверять, что судно — французское. Капитан Вилльямс решил итти прямо на него, чтобы рассмотреть его вблизи. На нем было двенадцать пушек. Этого было достаточно, чтобы мы держались настороже. Как только мы приблизились к нему, капитан объявил, что, вне всякого сомнения, это французское судно, имеющее так же, как и мы, каперские свидетельства. Не успел он произнести последних слов, как неприятель стал готовиться к битве.

Мы подняли свой флаг с раннего утра. Французы же сохраняли свое инкогнито до тех пор, пока все легкие паруса не были улажены. Тогда с их стороны послышался выстрел из пушки, и взвилось на воздух трехцветное знамя.

Наш капитан сразу почувствовал, что ему придется иметь дело с опытным и неустрашимым противником. Но отступать уже было поздно, и мы также начали готовиться к бою. Мрамор чувствовал себя, как рыба в воде. С каким хладнокровием и поспешностью он командовал! В десять минут все было готово.

Действительно, трудно встретить два торговых судна, обнаруживавших в своих приготовлениях столько искусства и знания дела, как это было у «Кризиса» и «Дамы Нанта», так назывался наш неприятель. В тот момент, как мы выстроились в ряд с «Лэди» (прозвище, данное французскому судну нашими матросами), оба судна сделали одновременные залпы.

Меня поставили на бак с приказанием следить за снастями и стрелять из ружья лишь в критические минуты.

Началось с того, что упали два блока от шкотов[26] и кливера. Пока мы перестреливались с «Дамой Нанта» в течение двух часов, у меня дела было по горло, я даже не мог оглядеться вокруг себя, чтобы сообразить, кто одерживает победу. Многие из нашего экипажа были убиты и ранены, снасти сильно повреждены.

Очевидно, французы были вдвое многочисленнее нас. Вдруг над моей головой раздался страшный треск, и, подняв глаза, я с ужасом увидел, что повалилась главная фок-стеньга с реями и парусами. Тотчас же капитан приказал всему экипажу оставить пушки и приступить к исправлению аварии. В тот же момент и неприятель прекратил стрельбу. С обеих сторон сообразили, что безумие для торговых судов продолжать борьбу, вместо того, чтобы позаботиться о необходимом — о починке повреждения.

Рулевые действовали с большой осторожностью. «Кризис» поворотил к северу, а «Дама Нанта» удалилась от нас на целую милю. За работой мы и не заметили, как наступила ночь. В этом сражении из нашего экипажа два человека было убито на месте, а семеро — ранены; из них двое умерло, а остальные выздоровели, за исключением одного лейтенанта, который не мог поправиться во всю жизнь, так как человек, исполняющий на нашем корабле обязанности хирурга, не сумел извлечь пули из его раны. В ту эпоху хорошие врачи были редки и практиковали лишь на суше.

вернуться

26

Шкот — веревка.

11
{"b":"169681","o":1}