– Когда вы, господин посол, оправитесь, когда хоть чуточку окрепнете, я поведаю вам кое-что. – В негромком голосе сиделки читалась скрытая мощь – та, которая, как чувствовал Хавжива, может вылиться в нечто большее, внушающая уважение сила. Он знавал немало людей, всю свою жизнь говоривших с подобными интонациями.
– Я и сейчас в состоянии вас выслушать, – заметил он.
– Не теперь, – возразила сиделка. – Позже. Теперь вы слишком утомлены. Хотите, я спою вам?
– Хочу, – согласился Хавжива, и женщина, продолжая набирать петли, шепотом завела песнь – почти без слов и без мелодии. Он разобрал лишь имена богов: Туал, Камье. Это ведь не мои боги, хотел сказать Хавжива, но веки налились неодолимой тяжестью, и он уснул, убаюканный шатким своим равновесием.
Ее звали Йерон, и она вовсе не была старухой, как поначалу показалось Хавживе. Сиделке не было еще и пятидесяти. Но тридцать лет войны и тяжкие годы недородов оставили на ее лице неизгладимый отпечаток. Все зубы искусственные – вещь, для Хавживы неслыханная, – а на глазах стекла в тонкой металлической оправе. На планете Уэрел уже научились применять регенерацию органов, но, как объяснила Йерон, лишь немногие из обитателей Йеове могли позволить себе столь дорогостоящие процедуры. Она была страшно худа, сквозь жидкие волосы просвечивал череп. Осанка оставалась прямой, но при ходьбе Йерон сильно прихрамывала – давало себя знать давнее ранение в левое бедро.
– Все поголовно, буквально каждый в нашем мире может продемонстрировать вам или шрам от штыка, или следы перелома, носит в себе либо неизвлеченную пулю, либо умершее дитя в своем сердце, – говорила она Хавживе. – Теперь вы один из нас, господин посол. Вы тоже прошли сквозь огонь.
Под присмотром целого штата врачей, ежедневно проводивших консилиум, Хавжива быстро поправлялся. Сам комиссар, чтобы справиться о здоровье высокого гостя, навещал чуть ли не через день, в остальные же неизменно являлись его официальные порученцы. Как неожиданно выяснилось, комиссар был весьма признателен Хавживе. Коварное нападение на полномочного посланника Экумены дало ему всенародную поддержку и предоставило прекрасный повод окончательно разобраться с оппозицией, возглавляемой другим героем Освобождения, ныне проводившим политику полной изоляции. Комиссар присылал Хавживе в палату роскошные букеты вкупе с цветистыми отчетами о собственных викториях. Головидение непрерывно транслировало с места событий живые батальные сцены: палящих на бегу солдат, пикирующие флайеры, живописные разрывы тяжелых фугасов на склонах холмов. Когда, набравшись силенок, Хавжива впервые выбрался в коридор, он увидел в большинстве палат и даже в холлах множество раненых и калек – тех самых героев из новостей, что «прошли сквозь огонь и воду», как бодро вещали с экранов бравые военачальники и послушные власть имущим корреспонденты.
По ночам экраны гасли, победоносные реляции на время смолкали, в призрачном полумраке приходила и усаживалась рядом Йерон.
– Вы как-то сказали, что хотите мне поведать нечто, – напомнил однажды Хавжива.
За окном, которое сиделка приоткрыла, чтобы проветрить палату, продолжала шуметь нескончаемая городская жизнь – гудки машин, шаги, голоса, музыка в отдалении.
– Да, хочу. – Женщина отложила вязанье в сторону. – Я ваша сиделка, господин посол, но также и вестница. Уж простите великодушно, но, когда я услыхала о вашей беде, вознесла благодарственные молитвы великому Камье и Матери Милосердия. Потому что только так, в качестве сиделки, могла донести до вас свою весть. – Она помолчала. – Я заведовала этим госпиталем в течение пятнадцати лет. Почти полвойны. И у меня сохранились здесь кой-какие связи.
Опять пауза. Как и тихий голос, молчание ее казалось Хавживе смутно знакомым.
– Весть моя, – продолжала Йерон, – предназначена для всей Экумены. И она от женщин, всех женщин Йеове. Мы желаем вступить в альянс с вами… Знаю, что правительство уже сделало это. Йеове уже состоит членом Экумены – мы в курсе. Но что это значит для нас? Ничего, абсолютно ничего. Известно ли вам, что такое женщина в этом мире? Она ничто, пустое место. В правительстве нет ни единой женщины. А ведь именно женщины замыслили и осуществили Освобождение, они сражались и умирали за свободу наравне с мужчинами. Но нас не назначали генералами, и вождями мы не стали. Ведь мы ничто. А на селе так даже меньше, чем ничто, – рабочая скотина, доильный инвентарь. Да и в городе ненамного лучше. Я, к примеру, окончила медшколу в Бессо. У меня диплом, а работать приходится сиделкой. При хозяевах я командовала всем госпиталем. Теперь же им управляет мужчина. Мужчины – наши господа теперь, господин посол. А мы, женщины, как были собственностью, так и остались ею. Думаю, что боролись мы и отдавали жизнь за иное. Как вы считаете, господин посол? Полагаю, существующее положение – предвестие новой революции. Мы должны завершить раз начатое.
После томительно долгой паузы Хавжива мягко поинтересовался:
– У вас уже есть организация?
– Есть, разумеется, есть! Как и в былые дни. Мы привыкли действовать в подполье. – Йерон тихонько рассмеялась. – Но я не думаю, что нам следует действовать в одиночку и сражаться лишь за свои права. Мы хотим все перевернуть с ног на голову. Мужчины полагают, что они вправе командовать нами. Им придется переменить свои убеждения. За свою жизнь я хорошо усвоила один урок – силой оружия никого и ни в чем нельзя убедить. Ты уничтожаешь хозяина и сам становишься хозяином – вот в чем кроется корень зла, вот что следует сломить. Старое рабское мышление. Психологическую установку «или раб, или рабовладелец». И мы искореним ее, господин посол. С вашей помощью. С помощью всей Экумены.
– Меня прислали сюда именно для связи вашего народа с Экуменой, – заметил Хавжива. – Но мне нужно время. Я так мало знаю о вас.
– В вашем распоряжении достаточно времени, господин посол. Мы прекрасно знаем, что рабскую психологию не искоренить ни за день, ни за год. Весь вопрос здесь в воспитании и образовании. – Слово «образование» Йерон произнесла как нечто священное. – А это займет немало времени. Так что нам торопить вас незачем. Все, что я хотела бы получить сегодня, – это уверенность, что вы станете к нам прислушиваться.
– Будьте уверены, – ответил Хавжива.
Облегченно вздохнув, Йерон снова взялась за вязанье. Помолчав с минуту, добавила:
– Это может оказаться не так уж и просто – прислушиваться к нашим словам.
Хавжива почувствовал утомление. Столь серьезные беседы были ему пока не по силам. Он не совсем понял, что означает последняя фраза собеседницы. Но ведь деликатная пауза – лучший среди взрослых способ дать понять собеседнику, что ждешь продолжения. И Хавжива промолчал.
Йерон снова оторвала взгляд от вязанья.
– Как нам связываться с вами? Это самое трудное. Ведь мы, женщины, здесь абсолютное ничто. Мы можем оказаться вблизи вас как сиделки, горничные, прачки. Но нам нет места среди руководства. Нас не пускают в советы. Мы можем подавать блюда на банкете, но никак не сидеть за одним столом с мужчинами.
– Так объясните мне… – Хавжива замялся. – Объясните, с чего начать. Ищите свидания со мной при любой оказии, приходите, как только подвернется случай, если… если это… будет для вас безопасно. – Он всегда был скор в восприятии нового, лишь подозревать подвох так и не научился. – Я выслушаю. И сделаю все, что смогу.
Йерон склонилась над изголовьем и нежно поцеловала Хавживу. Губы ее оказались сухими и мягкими.
– Вот, – сказала она, – ни один политик не даст вам такого.
И снова принялась набирать петли. Хавжива уже начал было дремать, когда Йерон вдруг спросила:
– Ваша матушка еще жива, господин Хавжива?
– Все мои родные давно умерли.
Йерон испустила короткий сочувственный вздох.
– Простите, – сказала она. – А супруга?
– Я не женат.
– Тогда мы станем для вас матерями, сестрами и дочерьми. Мы заменим для вас утраченных родных. Примите мой поцелуй как знак любви между нами. Настоящей любви. Увидите сами.
