На выезде из деревни Артур остановил сендер. На посту – никого, совсем обнаглели, даже на рев мотора не отреагировали. Перепились, что ли? Пришлось вылезать.

– Грымза! Рябой! – заорал он и пнул ржавые ворота. – Ползуна вам в зад! Выпустите меня!

Из дозорной башни высунулась рожа. Кто это, Артур в темноте не разобрал.

– Сейчас-сейчас… – Затопали по лестнице, скрипнула клепаная-переклепаная дверь. – Чаво тебе эт на ночь глядя? Куды несёть?

– Твое дело за дорогой следить. Ты пьян? Второй где?

Грымза потеребил кучерявые волосы, похожие на воронье гнездо, и махнул на металлические опоры башни:

– Дык там, холодно жеж!

– Дыхни!

И Грымза решительно шагнул вперед. И дыхнул. Лучше бы он стоял подальше – вонь была такая, что Артур отшатнулся. Дозорный, однако, оказался трезв. Скукожившись, Грымза засеменил к воротам. Лязгнул засов, створки отворились со ржавым скрежетом, утонувшим в реве движка.

Разбрызгивая грязь четырьмя огромными колесами, сендер понесся по дороге, зажатой между холмами. Еще несколько сезонов назад никто не мог вот так спокойно разъезжать ночью по Пустоши. Только своих беспредельщиков перестреляешь – новые объявляются. Артур не понимал, чем живут кетчеры; иногда казалось, что мирного населения на всех грабителей не хватит. Избавление пришло неожиданно: за соседним холмом омеговцы выстроили гарнизон, всю шушеру перебили, и Артуров отец зажировал. Постоялый двор, бордель, манисовая ферма… И землепашцев подмял: они ему – еду, он еду – омеговцам. И конечно, часть еды – торговцам «налево». Все не нажрется, все ему мало. Р-р-раздери его мутант!

Вдалеке появились штыри столбов, черные на фоне посеребренных луной облаков. Вот она, свалка. Свет фар выхватывал из темноты машины, смятые неведомой силой. Некоторые словно расплавились и распластались на земле огромными ржавыми пятнами, кое-где сквозь них пробивалась трава.

Артур затормозил, вышел из сендера, юркнул в бронированный самоход с провалившейся крышей, откинул люк в полу: схрон на месте – два дробовика, запас патронов и сухари. Да, сейчас вроде бы спокойно, но вдруг набегут мутанты с юга? Когда было большое нашествие, он прятался тут с родителями и с семьей Романа. Чудом тогда уцелели: ферму мутанты сожгли, манисов угнали, животину под нож пустили и тут же съели. Хорошо, на полях что-то сохранилось, иначе фермеры, вернувшиеся на пепелище, с голоду перемерли бы.

Сплоченные одной бедой, Роман и Артур с тех пор друзья не разлей вода. В детстве их называли День и Вечер. Светловолосый улыбчивый Роман – Денёк, смуглый черноглазый Артур, соответственно, Вечерок. Потом они повзрослели и выросли из прозвищ, а контраст остался; правда, привычки, любимые жесты и слова сделались со временем общими, одинаковыми.

На свалке что-то скрипело, шуршало, потом раздался лязг, грохот, истошно заверещала крыса. Артур, вылезая из самохода, вздрогнул, столько в предсмертном крике было отчаяния. На миг воцарилась тишина – обитатели свалки прислушивались, пытались понять, не грозит ли им опасность. Артур вынул пистолет – здесь всякое бывает, в прежние времена чуть ли не каждый день приходилось от кетчеров отбиваться.

Донесся мерный рокот движка. Роман едет. Рокот ближе, ближе… С выключенными фарами ползет, осторожничает. Фыркнув, двигатель заглох. В свете луны подъехавший сендер казался порождением свалки, да им и был по сути дела – огромные колеса, каркас, сваренный из труб… От сендера к Артуру метнулась тень.

– Роман?

– Я это, я. – Друг улыбнулся от уха до уха – блеснули крепкие ровные зубы. – Чего кислый такой? Может, по пиву? У меня кувшин с собой, хорошее такое пиво, забористое.

Если бы он знал, ах, если бы знал!..

– Я случайно услышал… Батя с Битым разговаривал, – как можно спокойнее сказал Артур и замер, выжидая.

Роман подобрался, как панцирник перед прыжком. Будь у него шерсть – дыбом встала бы. Он пошуршал в кармане, вытащил бумагу. Свернув папиросу, чиркнул зажигалкой, затянулся. Красный уголек высветил его сосредоточенное лицо. Роман затянулся еще раз, выпустил дым через нос и только тогда переспросил:

– С Битым?

– Не догадываешься, о чем? – Артур сунул в рот травинку, разжевал и сплюнул – горькая. Он не курил, ему запах табака не нравился. И кашлять надрывно, как папочка Шакал по утрам, не хотелось.

Роман щелчком отбросил самокрутку.

– Но… они же с отцом… Мы же здесь вместе прятались, кусок хлеба делили! – Голос дал «петуха».

– Хлеб-то делили, – проговорил Артур и зачем-то натянул на голову болтавшуюся за спиной шляпу, – а вот золото никак не поделят. Точнее, мой батя никак не поделит. – И снова сплюнул.

– Ваша Олька мала́я чуть с голоду не померла, моя мамка ее грудью кормила, – продолжал Роман, будто не слышал. – И брата покойного, и ее… Как же?..

– Не знаю. Потому я и здесь. Завтра ночью за вами придут. За всеми. Так что будь готов.

Воцарилось молчание. Вдалеке завел трель сверчок, откликнулся второй. Ветер посвистывал в выпотрошенных салонах легковушек, колыхал истлевшие занавески самохода. С шелестом пронеслось перекати-поле. Застрекотал ползун. Роман шагнул к Артуру, обнял его и похлопал по спине.

– Спасибо, друг, я этого никогда не забуду.

– Что делать будешь? – Артур неловко высвободился из объятий.

– Отец решит… Я пойду, да? И так времени мало. До встречи… или прощай. Сам понимаешь, больше можем и не свидеться.

– Удачи, друг!

Ссутулившийся Роман побрел к сендеру, обернулся и помахал воображаемой шляпой. Рыкнул мотор, и машина понеслась к холмам, над которыми плыла луна, то выныривая из-за туч, то прячась за ними.

Домой Артур не спешил. Во-первых, не хотелось видеть батю, Ингвара Хитрого, как он сам себя прозвал (все за глаза величали папаню Шакалом, и Артур был полностью с ними согласен. В открытую не нападет, размер не тот, а вот ночью подкрасться – это в его стиле). А во-вторых… Артур и сам не мог понять, что «во-вторых». Просто мерзкое чувство, будто он что-то теряет. Хотелось вымыться и уснуть.

Вдалеке взвыл панцирный волк, ему ответил второй, потом третий. Пора уходить, эти твари умеют бесшумно подкрадываться.

Артур выжал газ и включил фары – свет полоснул по дороге, во мрак метнулась тень, сверкнув рубинами глаз. Проклятые мутафаги! Только ведь с Романом извели стаю. Придется деревенских пинками на охоту выгонять, а деревенские только в кабаке, за надежными стенами, смелые, не то что Роман.

Волки бежали за сендером на почтительном расстоянии, а возле ограждения из сваленных и спрессованных остовов машин отстали. Артур помнил, как все выжившие после нашествия мутантов чинили забор, обматывали колючей проволокой; дети тоже участвовали, исколотые руки потом долго болели и гноились. Жалко было бросать хорошее место, всегда полноводный колодец; к тому же здесь останавливались все, кто ехал в Москву с востока и юга, со стороны Омеги.

Поначалу тяжко приходилось. Общими усилиями построили длинный одноэтажный дом, больше напоминающий барак: каждой семье по комнате, всего восемь семей. Сейчас в этом доме бордель. Потом за бараком соорудили кузню, а при въезде, прямо возле дозорной башни, сарай для скотины, плавно переходящий в крытый навес для уцелевшей техники. Вскоре рядом выросла гостиница, тоже похожая на казарму, и каждая семья принялась обустраивать свой быт. Штырь и Ян, отец Романа, застолбили участки неподалеку и перебрались туда, остальные покорились Ингвару. Еще жить негде было, ютились в хижине, а Ингвар где-то раздобыл самку маниса, она отложила пять яиц, из них проклюнулись три детеныша, так возродилась известная на всю округу манисовая ферма. Сейчас она под самым ограждением, подальше от жилья, потому что твари жутко воняют. Помимо скотников с семьями и шлюх, в подчинении бати двадцать с небольшим охранников, а в гараже – два самохода и четыре сендера. Появилась даже диковинная остроносая машина о трех колесах – боевой трицикл. Сколько манисов, мулов и овец на ферме, Артур не вникал.