Джина рассмеялась.

– Когда я встретила Джулза, – поведала она Максу, – я уже любила тебя. Не имеет значения, гей он, или гетеросексуал, или кто-то еще. Чего я хочу, так это тебя. И, пожалуйста, перестань говорить о Джулзе, словно он мертв. Этого мы не знаем.

Может, и нет, но Макс был почти уверен в этом. Джина видела по глазам.

– Я тоже уже давно люблю тебя, – сознался он. – Вероятно, с тех пор, как ты спросила, уборщик ли я.

Он мягко рассмеялся, покачав головой.

– Что? Когда это я?.. – Она понятия не имела, о чем он говорит.

– Это одна из первых фраз, которую ты сказала мне по радио, когда была на захваченном самолете, – пояснил Макс. – Я спросил, в порядке ли ты, а ты спросила, уборщик ли я в аэропорту, и это правда был дурацкий вопрос. Учитывая обстоятельства.

– Я этого не помню.

– Я помню, – сказал он. – Помню, думал, что ты самая храбрая женщина на планете.

Сделать то, что ты сделала. Пережить то, что ты пережила, и быть в состоянии шутить и… Не бояться жить. – Он помолчал. – Простить мне, что я позволил этому случиться.

– Твоя вина в том, что ты позволил этому случиться, не больше моей, – отозвалась Джина. Боже, не дай ему снова начать ту же тему.

– Знаю. Но не могу не желать все переделать. Кое-что во время захвата я мог сделать по-другому. Не должен был – это рискованный шаг, я знаю. Знал. – Он посмотрел на их переплетенные пальцы. – Я потратил так много времени, проигрывая в голове все эти сценарии «А что, если бы…». Что, если бы я поступил иначе, что, если бы сделал так, вместо…

– Если бы ты сделал что-нибудь по-другому, – заметила Джина, – я могла бы быть убита, вместо…

– Знаю, – снова повторил Макс. – Я знаю. Я знал. Логически, рационально – все было правильно. Но я просто не мог это отпустить. – Он почти плакал. – А потом… – выдавил он. – Потом мне сказали, что ты мертва. Погибла во взрыве, устроенном террористами в Гамбурге. – Он сглотнул. – Я думаю, до этого я просто ждал, что ты вернешься. Думаю, я ожидал, рассчитывал, что ты одумаешься и, и… найдешь способ вернуться в мою жизнь когда-нибудь. И внезапно взорвалась бомба, и когда-нибудь закончилось. Ты ушла.

Навсегда.

– Ох, Макс, – выдохнула она.

– И все перестало иметь значение, – прошептал он. – Все это. Что я должен был сделать четыре года назад, что я мог сделать… Важно было лишь то, чего я не сделал в прошлом году, когда у меня был шанс: не сказал тебе, как сильно люблю, и не признал, что хочу, чтобы ты была в моей жизни – если ты достаточно чокнутая, чтобы вынести меня.

Джина не могла вымолвить ни слова – у нее сжалось горло. Что она могла сделать – и сделала – это поднести его руку к губам и поцеловать. Его пальцы, ладонь. Он погладил ее по щеке, и когда она посмотрела на него, в его глазах было столько любви, что перехватило дыхание.

Любви и страсти. Желания.

Это немного смутило его, или, может, он счел это недопустимым, потому что печально улыбнулся и отвел взгляд.

– Знаешь, я люблю, когда ты так смотришь на меня, – прошептала она.

Он снова посмотрел в ее глаза и… О, да, определенно пора найти комнату. С дверью. И вовсе необязательно с кроватью.

Вот только…

– Ох, черт. Я должна тебе кое-что сказать.

Но шанса не представилось, потому что мониторы камер слежения вспыхнули и затем совсем погасли.

– Генератор, – тихо доложил Джоунс, потому что в соседней комнате все еще спала его жена. – Закончился бензин.

Он видел, Джину успокоили сведения, что это не действия армии снаружи – не какая-то одновременная атака на все камеры наблюдения перед куда более яростным и катастрофическим ночным натиском.

– Не думаю, что они вообще в курсе про наши камеры слежения. – Макс наблюдал в бинокль из окон второго этажа за армией, расположившейся лагерем по периметру.

Выискивая возможность побега под покровом ночи.

Это был самый жизнеспособный из обсужденных сегодня во время коллективного мозгового штурма многих вариантов как-либо убежать или подать весть друзьям и союзникам.

Молли, которая, несмотря на беспокойство за Джоунса, пыталась бодриться, подала несколько глупых идей.

В доме оказалось много коробок с бумагой. Можно было сделать тысячи самолетиков, написать на них «Помогите» и выпустить из окна.

Они могли попытаться взорвать выход из туннеля. Может, прокопать альтернативный ход. Казалось маловероятным, но все же стоило сходить и взглянуть на конструкцию, что Джоунс и проделал, а вернувшись, отверг и эту идею.

Двое из них могут устроить диверсию, пока двое других возьмут «импалу» и пробьют путь наружу из гаража.

В этом случае «импала» и все, что внутри нее, будет изрешечено пулями.

Так что этот вариант – как и риск все же воспользоваться туннелем, где у выхода солдат гораздо меньше – отправился в файл с плохими идеями.

Молли подумала, что они могли бы петь караоке. У Эмилио был диск лучших песен Уитни Хьюстон для караоке. «Я буду любить тебя всегда» в их исполнении, настаивала она, заставит солдат нарушить строй и разбежаться с криками.

Вот только для караоке требовалось электричество, которое они пытались использовать лишь для компьютера и камер слежения, учитывая, что генератор на тот момент почти исчерпал бензин.

Да, потому-то эта идея и была глупой.

Но, тем не менее, вызвала столь необходимый смех.

Тогда Джина предложила использовать их огневую мощь для привлечения внимания.

Если они примутся стрелять, в воздух или по улице, может, кто-нибудь приедет это расследовать. Или обмолвится кому-нибудь в ближайшем американском посольстве, что на Пулау Миде развернулось сражение. Или еще лучше: они могли бы стрелять в определенном ритме.

У Джины вроде бы был приятель, морской котик, который подрывал взрывчатку в ритме «Собачьего вальса» – бах-бах-бах-бахбах – в надежде, что товарищи услышат его и найдут.

Она предположила, что они могли бы исполнить что-нибудь узнаваемое американское.

Например, «Возьми меня с собой на бейсбол», или «Звездное знамя», или «Шлепни меня, детка, еще один раз». Это было бы вроде как выступить с сильнейшей в мире партией ударных инструментов.

Конечно, SOS азбукой Морзе требовал меньшего таланта, но тоже мог сработать.

Или, может, когда прибудет полковник, Макс должен сказать, что они могут предоставить диск с деталями планирующегося на американское посольство в Джакарте нападения. На диск он поместит сообщение «Мы здесь», если повезет, оно попадет в нужные руки.

Джоунс заметил, что до сих пор им не везло, и стоит начать обдумывать вариант использовать его как козырь в переговорах. Молли при этом взвилась, посчитав, что он имел в виду, что Максу стоит начать думать о том, как сдать Джоунса полковнику. Она хотела, чтобы Багат пообещал, что не будет рассматривать этот вариант.

Конечно, Макс не давал обещаний, которых не мог сдержать, так что Молли театрально вышла из комнаты второй раз за день.

Джоунс последовал за ней.

Злясь на него, Молли отказалась от разговора, но, тем не менее, увлекла его в кровать, где вид повязки, прикрывающей швы после биопсии, еще больше выбил Джоунса из колеи. После чего она расплакалась, чем едва не разбила ему сердце.

Она заснула перед самым закатом, обняв его так крепко, словно намеревалась никогда не отпускать.

Наступила ночь, и самый их жизнеспособный вариант – побег под покровом тьмы – больше не представлялся возможным.

Потому что кто-то там снаружи не растерялся и разогнал тьму. На площадку загнали три джипа, чьи яркие фары осветили весь фасад дома. Противотуманные фары тоже зажгли, что означало: чтобы погасить огни, понадобится не шесть выстрелов, а двенадцать – вопиющее безобразие.

Следивший за мониторами камер Макс сказал Джоунсу, что у выхода из туннеля проделали то же самое, правда, было сложно разглядеть, больше ли там одного джипа. И насколько хватало обзора камер…

Теперь, когда они перестали работать, мужчинам оставалось следить за окружившей их армией по старинке.