Сегодня на нем был белый толстый вязаный свитер и черные джинсы. Я невольно скосила глаза на себя — такой же длинный теплый свитер и черные джинсы. Теперь мы смеялись хором. Ну что ты будешь делать!

Он уселся передо мной на корточки и взял мои руки в свои.

— Ты сегодня дома, я удивлен. — Мягкий завораживающий баритон проник в меня, пронесся по телу и согрел меня изнутри.

— Так за окном пурга, не нагуляешься особо, — я пожала плечами, — но утром я выходила на улицу.

Он потянулся за пультом дистанционного управления и выключил музыку. Тишина нахлынула на нас, заставляя завязнуть в ней, потеряться, увеличить плясавшие по стенам комнаты тени от пламени камина.

— Сколько можно слушать одно и то же? — проворчал он. — Это депрессивная музыка.

— Ничего не депрессивная, мне нравится. — Я с улыбкой повернулась к нему. — Это очень красивый вальс.

— Красивый, согласен, но он навевает тоску.

Я снова пожала плечами и улыбнулась. Мы замолчали. Я сидела, все так же уставившись в камин, он гладил мои руки и смотрел на меня снизу вверх. Затем он уселся на мягком ковре у моих ног и положил голову мне на колени. Я тут же протянула руку, погрузила пальцы в шелковую гриву его золотисто-каштановых волос и стала их перебирать. Мне показалось, я услышала, как он заурчал, словно довольный кот, только что скушавший блюдце густой ароматной сметаны. Я прикрыла глаза и, пригревшись, задремала.

Я встретилась с ним в один яркий солнечный день, когда медленно бродила по центру небольшого городка, в котором решила поселиться. Еще и недели не прошло, как я въехала в светлый уютный особняк на берегу океана, а теперь изучала место, где собиралась провести остаток своих дней.

Зима в этих краях начиналась рано, снег ложился в конце октября, и уже в ноябре город выглядел как моя далекая родина глубокой зимой — весь укрытый искрящимся от солнца покрывалом. Красивое тихое, спокойное место.

Я шла по узким старинным улочкам, разглядывая дома, людей, машины. Мороз щипал мои руки, и я прятала их в карманах короткой шубы. Я дошла до центральной площади и замерла, уставившись на раскинувшуюся передо мной шумную ярмарку. Подобное я видела только на фотографиях. С правой стороны расположились торговые ряды, между которыми бродили домохозяйки, носились дети, лаяли собаки. Слева крутились, ярко переливаясь всеми цветами радуги, карусели. Оттуда доносился визг и детский смех. А над всем этим — яркое небо и солнце, золотящее шпили здания Городского собрания и купола старинной церквушки.

Между каруселями и ярмаркой сверкал каток, на котором носились дети и взрослые, хохоча, врезаясь друг в друга, кидаясь подхваченными с высоких, сделанных изо льда, усыпанных снегом стен снежками.

Я, испытывая странную робость вперемешку с восторгом, подошла ближе к катку и остановилась, наблюдая за кружащимися фигуристами. И тут я услышала позади себя голос, показавшийся мне смутно знакомым. Я резко обернулась.

С минуту мы смотрели друг на друга, затем я снова вернулась к созерцанию кружащихся на льду людей.

Тяжелая рука легла мне на плечо, я не шевельнулась. Он встал рядом и развернул меня к себе. Я подняла к нему голову и улыбнулась.

— Привет, — сказала я. — Рада тебя видеть. Какими судьбами в этом городке?

Мне показалось, он несколько растерялся. Глаза его остро вглядывались в мое лицо, будто ища в них ответ на какой-то одному ему известный вопрос.

— Привет. Я тут проездом, но, скорей всего, немного задержусь, тут очень красиво. — Он помолчал, затем неожиданно спросил: — Ты меня узнала?

— Конечно, я тебя узнала, — я изумленно хмыкнула. — У меня все в порядке с памятью, и ты не из тех, кого можно просто взять — и забыть.

— Вот как.

Нет, ну точно, он растерялся, и я, не выдержав, расхохоталась.

— У тебя сейчас такое забавное выражение лица! Был бы у меня под рукой фотоаппарат, непременно бы тебя засняла, но я его оставила дома. Представляешь, я — и без фотоаппарата! Но ничего, это все переезд, еще денек — и я совсем тут освоюсь и больше никогда не забуду такую необходимую вещь дома. — Не дав ему вставить и слова, я схватила его за руку и потащила к будке проката коньков. — Давай-ка покатаемся. Ты хорошо катаешься? Я этого с детства не делала и буду сейчас как корова на льду, но раз ты здесь, я не упаду!

Он остановил меня перед самой будкой.

— У тебя уши красные от мороза, — проговорил он и обхватил мою голову своими большими теплыми ладонями, янтарные глаза оказались совсем близко от меня. — И руки у тебя как ледышки.

Он отпустил мою голову, взял мои руки и, наклонившись, дохнул на них, а затем начал растирать. Солнце золотило его небрежно падающие на поднятый воротник дубленки волосы. Некоторые пряди были светлее, мне показалось, что в них заблудились солнечные зайчики.

— Я не замерзла, — рассмеялась я, и вдруг с моего языка сорвалось: — Ты просто… солнечный мальчик. Всегда таким был.

Он замер и посмотрел мне в глаза. Я завороженно уставилась на него. Секунда — и наваждение прошло, а он уже вел меня за руку к торговым рядам, ловко лавируя между прохожими.

У какого-то ларька мы долго выбирали мне шапку. Остановились на смешной белой, с огромным помпоном и ушками с кисточками. Бабушка-продавщица с умилением наблюдала за тем, как он натянул мне на голову шапочку, вытащил из-под шубы косу и перекинул ее вперед, через мое правое плечо. В комплект к шапке были подобраны такие же белые вязаные варежки, которые он тоже надел на меня сам, и только потом повел меня обратно на каток.

Весь остаток дня мы катались. Я хохотала и падала, спотыкалась, снова падала, висла на своем спутнике и опять смеялась. Он улыбался одними глазами, пытаясь научить меня держать равновесие на скользкой ледяной поверхности. У меня не очень-то получалось, но нам было все равно. Катался он просто великолепно, казалось, он родился фигуристом, но я не сомневалась, что он мог делать все что угодно — и так же великолепно.

Стемнело. Вечер заиграл многоцветием иллюминации, а мы все катались, катались, пока нас не выставил с катка ночной сторож, напомнив, что всегда можно вернуться и снова кататься, пока держат ноги.

Потом мы, взявшись за руки, долго бродили по заснувшему городку и молчали. Я не хотела ни о чем говорить, мне было хорошо и спокойно вот так шагать — неизвестно куда, разглядывая дома, ночные огни, запрокидывать голову и погружаться взглядом в мерцающую звездами бесконечность ночного неба. Мы прошлись по набережной в сторону маленького, замершего на зиму порта, вернулись обратно к городскому парку, остановились ненадолго, чтобы рассмотреть ледяные скульптуры, а потом двинулись в сторону моего дома.

— Ты устала, — неожиданно отметил мой спутник, и в мгновение ока мы оказались прямо за окружающим мой особняк кованым забором, у входной двери.

— Зачем ты это сделал? — покачала я головой.

Он удивился, брови его поползли вверх. Я вздохнула.

— Мне нравится ходить пешком. Никогда так больше не делай. — Я запрокинула голову, чтобы узнать, не обиделся ли он, но он просто внимательно меня слушал. Глаза его светились в лунном свете желтым… Тигриные глаза. — Я даже такси никогда не беру, тут все очень близко расположено, и я просто гуляю.

— Я понял, извини, больше не буду.

Он наклонился, взял меня за плечи, заглянул мне в глаза. Я была уверена, что он хотел меня поцеловать, но он этого не сделал: отпустил меня и тут же исчез. Я стояла несколько секунд, глядя на пустое место, где только что стоял мой солнечный мальчик, а затем полезла в карман джинсов за ключами.

На следующий день я встретила его в кафе. Вдоволь нагулявшись по центру города и тщательно изучив экспозицию местного музея, я зашла перекусить, и тут звякнул дверной колокольчик, и появился он. За обедом мы опять смеялись, пробуя блюда местной кухни и расхваливая домашнее вино, которое специально для нас принес шеф-повар. Удивительное дело, везде, где бы я ни появилась, меня начинал кто-то опекать. Кафе не стало исключением, а мой улыбчивый любознательный спутник собрал вокруг нас целую компанию официантов, которые наперебой расписывали нам особенности местных традиций, а когда они узнали, что я здесь останусь навсегда, тут же решили, что этот столик отныне станет моим, и я всегда буду за ним обедать.