В детстве самым худшим днем для меня был четверг. Моя мама была Свидетельницей Иеговы, и каждую неделю в этот день на одной ферме, милях в пяти-шести от города, проходило собрание, где обсуждали Библию Свидетелей Иеговы. Меня вместе с братьями тоже тащили туда, потому что мама боялась оставить нас одних дома, а отец в это время пил. Поездки на эти собрания вводили меня в смятение из-за того, что я был католиком. Свидетели Иеговы убеждены в том, что весь концепт божественного троединства был придуман дьяволом – а я-то каждый день молился Отцу, Сыну и Святому Духу. Так что я был заодно с дьяволом.
Согласно религии моей матери, всё всегда было плохо. В любую минуту всё может рухнуть в тартарары, а дьявол прятался просто за каждым углом. Всё это меня очень сильно пугало. Я так боялся Армагеддона, что не спал по ночам, потому что думал, что как только усну, так на этом всё и закончится. Я держался часов до трёх-четырёх утра, а потом меня мучили кошмары. До сих пор помню, как я бегал по каким-то горящим зданиям, укрываясь от града и прячась от огромных страшных кричащих ангелов с чёрными крыльями, которые летали по небу и выискивали меня. И стоит мне повернуть за угол, как на меня тут же выпрыгнет какое-то странное и жуткое лицо. В довершении всего этого там ещё был дьявол. Прикиньте? Дьявол! Он открывал свою здоровенную пасть и глотал дома, церкви и людей. Ох, здорово же было быть 8-летним малышом на этих собраниях!
Каждое утро я просыпался с мыслью: "Что ж, вот я и пережил ещё один день. Но что меня ждёт сегодня?" У вас такого не было в детстве, когда вы зацикливались на какой-то одной вещи? То есть, улавливаете не всю историю, а какой-то отдельный её момент. Вот со мной так и было. Я слышал только одно – миру пришёл конец, мы все умрём. Не знаю когда, но точно скоро. Уходя в школу, я был уверен, что больше никогда не увижу ни братьев, ни родителей. Я стал просто невероятно нервным и раздражительным.
Всё потеряло смысл. У нас дома было запрещено праздновать дни рожденья и Рождество, но я всё равно отмечал его. Я искренне не понимал, почему мы не наряжали ёлку и у нас не свисали чулки с камина, которые были столь заботливо развешаны у всех моих друзей. Впрочем, если у нас были хоть какие-то деньги, отец всегда старался хоть что-нибудь организовать. Нет, конечно же, не на само Рождество, иначе моя мама бы с ума сошла. Но на рождественские праздники он покупал нам краги или какую-нибудь игру, вроде "Монополии" и ни с того, ни с сего приносил всё это домой.
Когда мои друзья праздновали дни рожденья, они рассылали приглашения и устраивали вечеринки, но меня на них редко приглашали. Все знали, что у меня мама Свидетель Иеговы и всё равно вряд ли меня отпустит. Я до сих пор ненавижу свой день рожденья. Просто не-на-ви-жу. Ненавижу, когда мне дарят подарки. Сам их дарить обожаю, но получать – ни в коем случае. Это странно. В глубине души я понимаю, что это неправильно.
Глава 2. Порез
В финальном матче на турнире в Миннедосе (пр. Манитоба) наша команда, "Расселл Рэмс", буквально уничтожила главного претендента на победу – "Портэйдж Ла Прэри". В Портэйдже не могли в это поверить. Как они могли проиграть какой-то заштатной команде, в которой играют 12- и 13-летние пацаны из Расселла? Как-никак, население Портэйджа составляло 13 тысяч человек, а наш город был в 10 раз меньше. Они посчитали, что это была чистой воды случайность и через пару недель пригласили нас на двухдневный турнир, в рамках которого мы должны были провести два матча.
Первая игра состоялась 21-го марта 1981-го года. До конца второго периода оставалось 11 секунд, мы выходили из своей зоны, и мой дружбан Грэг Сливчак (тот самый, с которым я и начинал играть в хоккей) отдал пас из-за собственных ворот, чтобы начать атаку. Я же сразу улетел вперёд под чужую синию линию, значительно опережая события, а потому мне пришлось возвращаться назад за шайбой. Когда же я её, наконец, получил, защитник соперника, накатывавшийся на меня, неожиданно спотыкнулся, упал на задницу и полетел со скоростью ракеты. Его нога поднялась вверх, и он порезал меня коньком под правой рукой.
Публика дружно охнула, а я даже и не понял, что произошло. Я почувствовал, что по моему бицепсу течёт что-то тёплое, сбросил левую крагу и задрал рукав, чтобы посмотреть в чём дело. А там был огромный порез. Я увидел свои мускулы. Такое ощущение было, что перед глазами просто сырое мясо какое-то. И тут вдруг кто-то будто бы дал напор воды в шланг. Я хлестал кровью во все стороны, а к скамейке я бежал словно по зыбучему песку. Наш тренер Фаулер сорвал с меня майку, тут же откуда ни возьмись появилась его жена, Буэлла, скомкала свой шарф и засунула мие его под руку. Затем тренер наложил мне жгут чуть ниже бицепса, а одна из маминых подруг, миссис Петц, зафиксировала руку.
Тренер взял меня на руки, как младенца, и побежал к машине. В машину меня укладывал он, миссис Петц, и их сын (мой партнёр по команде) Тэд. Газ на полную – и мы помчались в главный госпиталь Портэйджа. Пресс и жгут помогли остановить кровотечение, а потому медперсонал сначала решил оказать помощь маленькому мальчику с серьёзными ожогами.
Вот если бы вам было 12 лет, и вы бы попали в такую ситуацию, о чём бы вы думали? У меня в голове была только одна мысль: "Так, сейчас мне швы наложат, и, по идее, я успею вернуться к третьему периоду".
Минут 20 спустя, наконец-то, пришёл доктор и сразу положил мне два пальца на запястье, чтобы проверить пульс. Он весь в лице преобразился, сдавлено кашлянул и сказал: "Вы должны обратиться в детскую больницу в Виннипеге. Сейчас же!". У меня не было пульса. У меня была серьёзно задета брахиальная артерия – я был на волоске от смерти.
Тренер поехал обратно на арену, а миссис Петц повезла меня в Виннипег. Я ей говорил, мол, что я знаю, что уже не успею вернуться до конца первого матча, но вот если мы поторопимся, то смогу сыграть во втором. Портэйдж Ла Прэри располагается на пересечении трасс номер 1 и 16 (та, что ведёт в Йеллоухэд) на юге Манитобы, милях в 50 западнее Виннипега. В те времена машины и дороги были не такими, как сейчас. Всё было покрыто льдом и снегом, поэтому нас немного помотало, но доехали в итоге за два часа.
К счастью, дети фермеров часто оказываются в детской больнице Виннипега. С ними часто происходят несчастные случаи. 20% этих несчастных случаев связаны с сельскохозяйственной техникой – они попадают под трактор, или какой-нибудь механизм зажёвывает их одежду, волосы и руки. Не часто встретишь фермера, у которого на руках целы все десять пальцев.
Доктор Робертсон на своём веку пришил обратно не одну руку, а потому, несмотря на нехватку времени, вместе со своими коллегами он придумал блестящий план. Он увеличили изначальный порез от двух дюймов до девяти (примерно от 5 до 23 см, прим. АО), закатали назад кожу и сделали мне так называемый "венозный трансплантат". Вместе с артерией у меня был задет и лучевой нерв. Этот нерв идёт вниз по руке к большому, указательному и частично к среднему пальцу.
Локтевой же нерв идёт к пальцам сразу несколькими путями. Так вот врачи отрезали часть локтевого нерва и поставили его на место повреждённого лучевого. Таким образом, нерв должен был срастись, и я бы вновь смог чувствовать нижнюю часть руки, а также указательный и средний палец. Операцию проводили под микроскопом в течение шести часов. Я левша, но до этого случая во всех видах спорта я пользовался правой рукой. После операции я стал одинаково хорошо владеть обеими руками. Я до сих пор могу совершенно спокойно менять ракетку из одной руки в другую, когда играю в настольный теннис.
На протяжении целого года мне нужно было ездить к доктору Робертсону раз в месяц. Он входил в комнату и втыкал мне здоровенную иголку, длиной в два с половиной дюйма (чуть больше шести сантиметров, прим. АО), в перепонку между большим и указательным пальцем. И всё это без какого бы то ни было наркоза. Каждый раз, когда доктор Робертсон собирался уколоть меня, я закрывал глаза и молил Господа о том, чтобы мне не было больно. Иголка была подсоединена к электромиограмме (ЭМГ). Эта машина выдавала график электроактивности в мышце и определяла рост нерва. Иголка в данном случае была своеобразной антенной, которая определяла колебания электроволн на поверхности определённых мышечных клеток.
