И вот тут-то выяснилось, что у многих бояр уже имеется другой претендент. Не Дмитрий, не Юрий, а Владимир Старицкий. Он, правда, был очень молод, но руководство взяла на себя его мать Ефросинья. Причем она и ее сын вели себя настолько откровенно, словно были уверены — царь уже не поднимется. Вызвали из уделов свои дружины, собирали детей боярских и подкупали их, раздавая деньги. Дом Старицких переполнился вооруженными людьми, которых щедро поили. Даже некоторые вельможи, симпатизирующие Владимиру, укоряли его, что негоже устраивать попойки, когда государь при смерти. Сторону Старицких приняли Иван Шуйский, Петр Щенятев, Иван Пронский-Турунтай, Дмитрий Немой-Оболенский, Семен Ростовский, Булгаковы и еще целый ряд сановников. Они и их подручные в полный голос славили по Москве Владимира Андреевича.
Бояре отказывались служить «пеленочнику», а когда Владимир Воротынский, принимавший присягу Дмитрию, сунулся к Старицкому, тот грубо обругал его и сыпал неприкрытые угрозы. Тесть царского брата Юрия, видный военачальник Палецкий присягу Дмитрию принес, но в это же время договаривался со Старицкими — если они дадут Юрию большой удел, Палецкий поможет возвести Владимира на престол. Часть знати изменников не поддержала, но и от присяги царевичу уклонялась, объявив себя больными. Выжидала. А Адашев и Сильвестр оставались около царя. Но даже почитатель Сильвестра Карамзин признал, что он «тайно доброхотствовал стороне Владимира Андреевича, связанного с ним дружбою». Адашев был не менее тесно «связан с ним дружбою», и отец государева любимца активно действовал в лагере Старицких. Назревал самый натуральный переворот [69, 119].
Народ был в ужасе, скорбно молился. Говорили: «Грехи наши должны быть безмерны, если Небо отнимает у нас такого самодержца». А противостояние накалялось. Иван Васильевич понимал, что умирает, но страшился не за себя, а за свою семью. Какова будет ее участь, он представлял вполне отчетливо. Придя в себя после очередного приступа, напоминал приближенным о присяге «умереть за меня и за сына моего». Умолял, когда его не станет, спасти царевича, если даже придется бежать с ним за границу, «куда Бог укажет вам путь». Обращался к родственникам жены: «А вы, Захарьины, чего испужались? Али чаете, бояре вас пощадят? Вы от бояр первые мертвецы будете. И вы б за сына моего и за его матерь умерли, а жены моей на поругание боярам не дали!» Те, кто сохранил верность Ивану Васильевичу — Мстиславский, Воротынский, Шереметев, Захарьины, Морозовы, заняли круговую оборону во дворце…
Но произошло чудо. Кризис миновал и царь почувствовал себя лучше. А коли так, на его сторону стали переходить колеблющиеся и выжидавшие развития событий. Тогда и заговорщики поджали хвосты, потянулись приносить присягу. Поняв, что дело проиграно, во дворец явился каяться Владимир Андреевич. Бояре, охранявшие царя, не пускали его. И вот тут-то вмешался Сильвестр! С начала болезни царя он вел себя на удивление скромно. Вертелся в стороночке, ни разу не попытавшись вступиться в поддержку Анастасии и ребенка. Зато Старицкого принялся защищать очень горячо и решительно. Владимира обязали клятвенной грамотой «не думать о царстве». Но его мать даже и сейчас не сдавалась. Не желала приложить к этой грамоте княжескую печать, хранившуюся у нее. Лишь после настойчивых требований бояр и митрополита все же пришлепнула печать, однако не удержалась от насмешливого комментария: «Что значит присяга невольная?» [49]
Что ж, так или иначе оппозицию подавили. Признаки преступления были налицо: неповиновение царю, заговор, подготовка вооруженного мятежа. На законном основании можно было предать виновных суду и казнить. Но нет, Иван Васильевич не желал жестокости. Он все еще стремился быть таким, как учили его святитель Макарий, Максим Грек (и Сильвестр тоже): являть подданным мир, любовь, «милосердие согрещающим». И, оправившись от болезни, он всех бунтовщиков… простил. Всех без исключения. Обласкал Владимира Андреевича. Не лишил доверия своих советников. Адашева еще и повысил, пожаловал в окольничие, а его отца в бояре. Получили повышения и некоторые другие участники бунта. Царь действовал истинно по-христиански: «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим…»
Увы, «избранная рада» была настроена совершенно иначе. И очень быстро осмелела. В болезни Иван Васильевич дал обет, если останется жив, совершить паломничество по святым местам. Но опять начались странности. Сильвестр и его товарищи с какой-то стати взялись настойчиво и упорно отговаривать царя. Он не согласился и в мае 1535 г. со всей семьей отправился в путь. Начал с Троице-Сергиева монастыря, посетил там престарелого св. Максима Грека. Но когда уже поехали дальше, Адашев и Курбский предприняли еще одну попытку остановить царя! Солгали, будто преподобный Максим передал через них страшное пророчество. Если Иван Васильевич не повернет назад, погибнет царевич Дмитрий. Государь прерывать поездку не стал. Добрались до Дмитрова, побывали в Николаево-Пешношском монастыре. Оттуда по рекам отплыли в Кирилло-Белозерскую обитель. И предсказание вдруг исполнилось… На одной из стоянок, поднимаясь по сходням в струг, кормилица каким-то образом уронила младенца в реку, он утонул.
Совпадение? Ох, не верится в такие совпадения! Что же это за кормилица, которая так небрежно держала царского сына? Если бы как следует прижимала к груди, упала бы вместе с ним, но не выронила. И почему те, кто был рядом, сразу не кинулись в реку за младенцем? Кстати, и в само «пророчество» позволительно не верить. Зачем стал бы св. Максим передавать столь деликатное предупреждение через Курбского и Адашева, если перед этим беседовал с царем и мог ему все сказать лично? Зато «пророчество» очень уж четко совпало с желаниями Сильвестра. Вот и возникает еще одна загадка. С какой стати священник, наставлявший царя в благочестии, препятствовал паломничеству?
Может быть, это объяснялось маршрутом поездки. В Николаево-Пешношском монастыре государь встретился с бывшим епископом Коломенским Вассианом Топорковым. Курбский в последующих работах очень уж сильно обхаял его. Обвинял, что именно Вассиан заронил в сердце Ивана IV семена «зла», научил его не держать советников «мудрее себя». Это, конечно, чепуха. Потому что после встречи со старцем государь, к сожалению, приближенных не сменил. Но Вассиан был племянником св. Иосифа Волоцкого, советником Василия III, а в монастырь его сослали Шуйские, когда захватили власть. Он очень многое мог рассказать государю об истинной политике его отца, о прежних оппозиционерах, еретиках.
Однако была и другая причина жутких «пророчеств». Ведь погиб не только Дмитрий. Как уже отмечалось, умерла первая дочь Ивана IV, Анна. И вторая, Мария, преставилась совсем крошкой. Но ее в реку не роняли. Она была отравлена. Родители этого не знали и даже не заподозрили, это выяснилось лишь при современном химическом анализе останков [69, 83, 84]. А в переписке с Курбским Иван Грозный вспоминал — Сильвестр использовал эти факты, убеждая царя, будто над его родом тяготеет проклятие [37]. Государь начал выходить из повиновения советникам, вести себя самостоятельно. Вот и требовалось запугать его, как это получилось в 1547 г. Деморализовать, задавить, чтобы он комплексовал, выискивал за собой грехи, и можно было восстановить полную власть над ним.
Но нет, на этот раз сломать государя не удалось. И Анастасию тоже. Авторы плана не учли их великую любовь. Они были едины, и они вместе, поддерживая друг друга, перенесли удар. Стойкость царя и царицы просто поражает. Вы только представьте себе состояние совсем молодых супругов (Ивану было 22 года!), теряющих детей одного за другим. Пару месяцев назад чуть не умер муж. Малютка сын принес столько радости — и его не стало… Но погиб не просто ребенок, погиб наследник. Значит, требовалось дать России нового. Невзирая ни на что! Отбросив и подавив свою беду, переживания, стрессы. Собрать волю и преодолеть. Трупик Дмитрия еще не был похоронен, а на обратном пути, в Переславле, остановились в крохотном монастыре св. Никиты Столпника, где жило всего 6 монахов. И здесь Иван и Анастасия зачали ребенка. Это было никак не легкомыслие, не бездумный порыв плоти, это был высший долг. В XVI в. менталитет русского человека очень отличался от нашего с вами, и такие вещи оценивали совсем иначе. Царь и царица уединились, приложившись к мощам св. Никиты, а в это время 6 монахов монастыря молились о даровании сына. Ради державы, ради будущего!
