– Я там родился, – сказал я. – Но мои родители, а также бабушка и дедушка тоже жили в Сибири.
Она вновь на меня уставилась и коротко спросила:
– За что?
11 января
Не могу припомнить, как я ответил Лори на её вопрос, но вскоре наша первая встреча и моё первое лондонское чаепитие закончились. Лори неожиданно сказала:
– Вообще-то я редко принимаю постояльцев. После определённых событий я предпочитаю жить одна. Совсем одна. Последний постоялец у меня был три года назад. Это он подарил мне эти диваны. Очень симпатичный человек. Гей. Работал на телевидении. У него был только один недостаток – он хотел много разговаривать, а я этого не люблю. По этой причине он часто здесь плакал. Он купил эти диваны и этот ковёр, чтобы ему было чем любоваться. Мы неплохо ладили. Но потом он неожиданно стал очень счастливым, потому что повстречал долгожданного друга. Я была категорически против, чтобы он его сюда водил и уж тем более здесь с ним жил. Ему пришлось уйти. Он забрал свои книги, пластинки и одежду. Ковёр и диваны остались. Видимо, ему было на что полюбоваться. С тех пор мы не виделись. А теперь, Юджин, я покажу тебе кухню и твою комнату.
Она мне показала большую, светлую кухню, в которой не чувствовалось никакого запаха еды и как-то было ясно, что здесь давно ничего не готовят. Потом сопроводила меня в мою каморку и, увидев моё изумлённое выражение лица при виде малюсенькой тёмной комнатки, чуть приподняв подбородок, сказала:
– Добро пожаловать в Лондон! В этом прекрасном городе нечего сидеть дома. Здесь можно найти занятие поинтереснее, чем разговаривать с одинокой злобной старухой. Да, и в Лондоне можно выпить чего-нибудь получше чая с молоком. Вот тебе ключ, и будь как можно самостоятельнее.
С этими словами она развернулась и ушла в свои чертоги, в которых я никогда не побывал.
В течение тех почти трёх недель, которые я у неё прожил, мы общались с Лори не каждый день. И даже не каждый день виделись. Я просыпался не очень рано, к этому времени её уже дома не было. Куда она уходила, не знаю. Она точно нигде не работала. Дома она не ела и не пила ничего, кроме хереса. Даже кофе и воду, кажется, она пила в небольшом кафе неподалёку от дома. Для меня она покупала чай и молоко. Ещё она поставила на кухонный стол вазочку с сильно засохшим изюмом и пачку печенья, из которой я съел лишь одно. Оно было солоноватым и сильно крошилось. Когда я возвращался ночью после спектаклей, Лори, как правило, уже спала.
Несколько раз я оставался дома часов до пяти вечера. Читал необходимую, привезённую с собой литературу и разбирал отксерокопированные в архивах документы для спектакля «Дредноуты». В эти дни неизвестно в какую рань ушедшая Лори возвращалась домой после одиннадцати, а в полдень к ней приходил плотник. Всегда один и тот же. Долговязый, рыжий с сединой дядька, лет семидесяти пяти, звали его Мюррей. Это был медленный, худой, скрипучий каждым суставом, большерукий лентяй. Первым делом он закуривал у окна сигарету. Курили они вместе с Лори и что-то обсуждали. Потом он шёл ремонтировать дверь в ту часть квартиры, где обитала Лори, и только она. Он всегда ремонтировал только эту дверь. Дверь после него то закрывалась слишком туго и наперекосяк, что не устраивало хозяйку, то после его следующего визита дверь болталась и не закрывалась плотно, хлопая от сквозняков. Лори это также не устраивало, и она снова вызывала Мюррея. Не знаю, приходил ли он, когда я отсутствовал днём. Но у меня создалось ощущение, что он приходил каждый день, кроме выходных.
В то время когда Мюррей, бормоча и насвистывая какой-то мотивчик, медленно ковырялся с дверью, меняя на длинном носу очки и громыхая инструментами в своём чемоданчике, Лори заходила в мою каморку и громким, заговорщицким шёпотом говорила, взглядом указывая в направлении Мюррея:
– Эти английские мужчины ничего не умеют делать руками. Они умеют только рассуждать.
В один из дней я купил себе первые в своей жизни настоящие английские ботинки ручной работы. Купил их на свой гонорар и был страшно этим доволен. Они стояли возле моей кровати, я сидел за секретером, писал и периодически на них поглядывал. Я любовался. А в это время пришёл Мюррей, и Лори зашла ко мне и опять сообщила, что английские мужчины ничего не умеют делать. Я тогда впервые ей возразил. Я показал на эти ботинки и сказал, что английская обувь славится давно и является эталоном обуви. Лори трагически улыбнулась, посмотрела на меня так, как взрослые смотрят на детей, и печально сказала:
– Всё хорошее, что делается руками на этих несчастных островах, это – индусы, всё – индусы.
Как я уже говорил, играл я в театре, который находился на Ноттинг-хилле. Это скорее на юге. А Мейда-Вейл находится скорее на севере. Спектакли начинались в восемь вечера, заканчивались в десять. Часа полтора потом я проводил в пабе и в полночь отправлялся «домой». Мне нравился этот маршрут. Он занимал у меня около часа, а если я пытался поэкспериментировать, то и больше. Приходил я на Мейда-Вейл во втором часу, тихонечко проходил в свою каморку, немного читал или, если выпитое не выветривалось за время прогулки, засыпал, не читая. Лори было не видно и не слышно.
После третьего моего спектакля я вернулся домой в половине второго ночи, изрядно выпившим и счастливым. За день до этого вышла «Дейли телеграф», где мой спектакль был назван событием и критики поставили ему пять звёзд. Кировский балет в той же газете удостоился только трёх. После выхода газеты все билеты на мои спектакли были раскуплены. То есть повод выпить был. Я по привычке как можно тише открыл дверь, вошёл и увидел, что в гостиной горит свет и Лори сидит на диване, но не спиной ко входу, а лицом.
– Юджин заставляет себя ждать. Что думает известный актёр о рюмке хереса в столь поздний час?
Когда подошёл к ней, я увидел на столике бутылку, два бокала и газету «Дейли телеграф». Бутылка была выпита больше чем наполовину. Она щедро налила мне и себе, закурила и сказала:
– Технический администратор театра, в котором ты работаешь, моя младшая дочь Сара. Не сомневаюсь, что она может найти для меня билет на твой спектакль. Но я привыкла, что в театр меня приглашают. Я доверяю оценкам «Дейли телеграф» и буду ждать приглашения. – Она в три глотка осушила свой бокал и нетвёрдой походкой удалилась, уже издалека сказав: – Спокойной ночи! И выключи свет, когда закончишь.
Лори посмотрела мой спектакль через пару дней. После его окончания она подошла ко мне, строгая, но нарядная, даже с накрашенными тёмно-бордовыми губами. Я видел, что она взволнованна и не знает, как начать говорить. Без лишних слов она крепко пожала мне руку и сказала, что приглашает в субботу на ужин. Ресторан она выберет сама.
Это был весьма странный ужин. Лори пригласила меня в индийский ресторан, а я тогда ничего не понимал в индийской еде, да и сейчас я в ней не особенно разбираюсь. Свой выбор она объяснила тем, что английской еды не существует как таковой, потому что английские мужчины научились только пить, а к еде они относятся так же, как к женщинам. То есть безразлично. Перед ужином Лори куда-то сходила или съездила, сделала себе причёску и оделась в костюм тёмно-бордового цвета. Под пиджаком была ярко-синяя шёлковая блузка. Синяя, «вырви глаз», с маленькими головами Медузы горгоны на золотых пуговках.
– Подарок, – сказала она, и подмигнула.
Такой нарядной я её ни до, ни после не видел. Она заехала за мной в условленное место на кэбе. Помимо запаха духов, от неё уже немножко пахло алкоголем и сигаретами. Всю дорогу до ресторана она разговаривала с индусом таксистом, разговаривала любезно и, видимо, остроумно, потому что кэбмен постоянно хохотал и бил рукой по рулю. Но я не мог понять, что говорит Лори, потому что говорила она быстро и как-то очень по-лондонски. Когда мы доехали до места, она вышла из такси первой, потом дождалась меня и решительно ухватила меня под руку.
