— Без лупы вижу. Но ваши трещинки… Растолкуйте ему, Ирочка.

— Есть несколько мошеннических приемов, с помощью которых можно быстро состарить полотно, — объясняет женщина. — Например, пишут картину в тепле, потом выставляют за окно, потом снова в тепло. Иногда откроют холодильник и прямо к нему привяжут. Естественно, краски трескаются, но трещинки другие. Это, — указывает она на «Инфанту», — не след веков, а холодильное производство.

— Не могу поверить, такая красивая!

Пчелкин немного оправился от пережитого потрясения и, сидя в кабинете Зыкова, намерен упорно защищаться.

— Ну теперь я жду подробного и правдивого, подчеркиваю — правдивого, рассказа о том, как стало возможным, что в музее произошла кража, — строго начинает Зыков.

— Не знаю, как стало возможным. Моей вины тут нет.

— Разве не на вас лежит забота о сохранности музейного имущества?

— Я ли не заботился! — всплескивает руками Пчелкин. — До меня был один сторож, при мне — два, дневной и ночной. Вы представляете, что такое выбить лишнюю ставку? Я выбил!

— Проверим.

— Проверяйте. И сигнализацию, кстати, я выбил. Заставил купить новейшую усовершенствованную систему. Целый год докладные строчил.

— И потом монтировали ее при всем честном народе.

— Да никто не обращал внимания!

— Детский разговор, товарищ Пчелкин. Повторяю: почему вы не закрыли музей для посетителей на время работ?

— Чтобы не закрывать его для посетителей.

— Вы считаете ответ достаточен для протокола?

— Да поймите, товарищ следователь, бригада из областного центра возилась три дня, а тут разгар сезона, то и дело экскурсии. Наш музей — обязательный пункт туристского маршрута. И вдруг мы запрем двери, и десятки людей, многие издалека…

— Иностранные туристы тоже были?

— Т-тоже, — с заминкой выдавливает Пчелкин.

— Весьма характерно. И не исключено, товарищ Пчелкин, что именно вследствие этой халатности воры получили доступ к картинам. Следующий вопрос: с какой целью вы замяли историю с кражей?

— С целью оградить репутацию музея и вообще… не будоражить общественное мнение.

— Я предупреждал, что жду от вас правды, товарищ Пчелкин. Где и кем вы работали прежде?

— Завотделом в области, в Управлении культуры.

— Назначение директором музея — понижение?

— Ну… отчасти, — мнется Пчелкин.

— За что вас сняли?

— Ну… не поладил с начальством.

— Повторяю, с какой формулировкой вас сняли?

— Строгий выговор за нарушение финансовой дисциплины. Но это сплошь интриги!

— Да?

Пчелкин клятвенным жестом прижимает ладонь к сердцу.

Однако на Зыкова клятвы не действуют.

— Если бы Управление было поставлено в известность о происшествии, вам угрожало бы новое взыскание, не так ли?..

— Они, конечно, рады придраться, — злится Пчелкин. — Могли бы загнать в деревню. Сельский Дом культуры.

— То-то же! Не о чести города вы пеклись — о собственной карьере. А в результате следствие началось полгода спустя. Вы оказали ворам неоценимую услугу своим молчанием, товарищ Пчелкин! Надеюсь, неумышленно.

— Надеетесь? — вскидывается Пчелкин. — То есть, вы не уверены, что я… Это уж слишком! Возможно, человек оплошал, однако это не дает вам права сомневаться в моей порядочности!

— Отчего же? Такое право у меня есть.

— Но… нелепо же подозревать, будто я сам у себя взял и…

— А чем может быть опровергнуто такое, к примеру, допущение, что подмена в музее была произведена давно? И что имитация кражи послужила лишь средством замести следы?

Пчелкин ошарашенно молчит.

— А, товарищ Пчелкин? Жду ответа.

От отчаянности ситуации Пчелкин обретает даже некое спокойствие.

— Если на то пошло, — заявляет он, — чем вы докажете, что эта замазанная «Инфанта» была украдена из музея? Может, у нас с самого начала висела копия с цинковыми белилами! Когда картины принимали, их не просвечивали кварцем! Таланов мог сам заблуждаться относительно подлинности Веласкеса!

— Ход неглупый, товарищ Пчелкин, — сухо усмехается Зыков.

— Вы могли бы на этом поиграть. Но есть одно досадное обстоятельство. Мы послали в музей группу экспертов, и сегодня утром мне сообщили, что из восьми похищенных полотен возвратились лишь два настоящих. Все остальные — подделка. Таким образом, украдено шесть картин.

— Шесть? — шепчет Пчелкин.

— Шесть, товарищ директор, шесть. Кто-то славно потрудился, заготавливая фальшивки для подмены. И, между прочим, на ваших глазах. Да-да, на глазах! Точную копию по памяти не напишешь, надо сидеть в музее. Вспоминайте, кто сидел.

— Я постараюсь вспомнить… Надо собраться с мыслями… сейчас не могу…

— Вы не фиксируете, кто допускается в зал для копирования? — изумляется Зыков.

— Нет, у нас не принято…

— Мне придется писать целую поэму в Министерство культуры.

— В Министерство культуры… — эхом вторит Пчелкин. — И вы напишете, что во всем виноват я!

— Я изложу факты.

— Послушайте, я ведь уже и так пострадал! У меня лично тоже украли, я только не говорил. Замшевый пиджак был в кабинете. Блок сигарет «ВТ». Журнал иностранный, один турист мне оставил. Совершенно потрясный… для мужчин, понимаете? И еще несколько книг.

Зыков немедленно берет на вооружение новую информацию.

— Пиджак? Размер, цвет, особые приметы?

— Пятидесятый, коричневый, прорезные карманы. Болгарский. Почти не ношеный.

— Книги какие?

Зыков спрашивает и одновременно быстро записывает:

— Каталоги живописи. И одна очень дорогая: «Искусство Фаберже». Редчайшая книга!

— Год выпуска, формат?

— Лондонское издание семьдесят второго года. На английском языке. Мелованная бумага, шикарные иллюстрации. Роскошная книга.

— Как она к вам попала?

— Наш местный художник подарил, Шапошников. Привез из поездки.

— Проверим, проверим. А теперь последний на сегодня вопрос. Картины, переданные музею Талановым, находились все вместе?

— В одном зале.

— И висели подряд?

— Да, под общей табличкой. Две стены целиком.

— Их расположение было неизменно?

— В общем, да.

— Что значит «в общем»?

— Ну, однажды я кое-что перевесил…

— Перевесили? — настораживается Зыков. — Что именно и куда?

— Врубеля и Венецианова поднял повыше, — устало отвечает Пчелкин, — а двух испанцев загнал вниз. Просто поменял местами в экспозиции.

— В чьем присутствии перевешивались картины?

— Антипыч помогал, сторож, и еще кто-то был… Какая разница?..

— Большая разница, товарищ Пчелкин. Это может стать единственным свидетельством в вашу пользу.

— Не понимаю.

— Понимать не обязательно. Но постарайтесь точно вспомнить, когда вы перевешивали испанцев?

Первый, кому Зыков сообщает о результатах допроса, это Томин.

— Значит, две из восьми картин не поменяли? — задумчиво произносит тот.

— Меня это уже навело на размышления, Александр Николаевич. Надо отдать должное ворам: кража спланирована и выполнена отлично. И вдруг — глупая неувязка. Вывод я сделал такой: непосредственно в музее орудовал кто-то некомпетентный. Он имел инструкцию брать определенные картины в соответствии с их расположением. Но что-то он напутал. И вот вам ответ на загадку: по инициативе Пчелкина за пять дней до кражи две картины были перевешены!

— Минутку, у меня фотографии, — Томин достает два фотоснимка. — Собрание Таланова — две стены. Что куда перевесили?

— Насколько я понял, эти — вот сюда, а эти — на их место.

— То есть, испанцев взяли по ошибке, считая за Венецианова и Врубеля?

— Вы уже наизусть помните, Александр Николаевич!

— Куда деваться.

— Да, безусловно, по ошибке. А в котельной начали разбираться — копии-то испанцев не заготовлены. Ну и оставили.

— Логично. Но тогда, боюсь, пан директор нас ни на кого не выведет. Соучастник не стал бы подкладывать друзьям свинью… Мне нужен список вещей — что у него там стащили.