Ермак, бывший не у дел, унес Якимку к себе и качал на руках, укутав в одеяло. Но Якимка вертелся и высовывался, не желая спать, как гусеница из кокона. Его уже тянуло на слезы от перевозбуждения, а Ермак, как назло, думал о чем-то своем.

– Крестный! – сказал Якимка. – Что ты все молчишь! Хоть сказку скажи, а то я реветь буду.

– Ну, сказку так сказку… – тряхнув кудрями, сказал атаман. – Вот, слушай. Раз шел волк – половодье из логова выгнало. Голодный, страшный. Три дня ничего не ел, живот к спине прирос. Степь вся затоплена – овраги водой полны. У волка от сырости ноги болят, ноет нога перебитая, спина, стрелой траченная…

– Бедный волк! – сказал Якимка. – Тебе его жалко?

– Жалко. Дальше слушай. Вот бежит собака -хвост бубликом веселая! «Здорово, волчок!» «Здорово». – «Гдей-то ты ходишь, где гуляешь?» – «Пропитания ищу. Может, кость какую найду; может, мышами пообедаю». – «Фу, мерзость какая! – говорит собака. – Это все потому, что ты, волчок, не служивый! Был бы ты служивый, шло бы тебе жалование – горя бы не знал». – «Как это?» – «Я вот у хозяина живу – двор стерегу!» «И я бы мог!» – «Я вот овец пасти помогаю», – говорит собака. «И я бы мог. Разлюбезное дело». – «На охоту хожу». – «Да лучше нас, волков, и охотников нет!» «А за то меня хозяин кормит. Конуру построил, а хозяйка то косточку бросит, то потрошков каких…» «Собака, собака! Определи и меня на службу, – говорит волк, – старый я стал по степям да лесам таскаться… Я отслужу!» – «Да с дорогой душой! – собака отвечает. – Будем вместе жить. Конура у меня просторная, на первых порах поместимся, а потом, ежели твоя служба хозяину понравится, он тебе новую сделает. Только служи!» «Веди!» говорит волк. Вильнула собачонка хвостом, побежала, и волк за ней поплелся. «Собака, собака, – говорит, – а что это у тебя хвост повыдранный?» – – «А это, – говорит собака, – один мальчик, Якимка, меня за хвост таскал!»

– Неправда! Брешет! – закричал Якимка. – Я никогда собак за хвосты не таскаю! Еще кусит!

– Значит, это другой Якимка был. «А что это, -волк спрашивает, – у тебя бок подпаленный?» «Да это, – говорит, – меня хозяйка варом обдала, когда я на мальчонку тявкнула. На того, что мне хвост драл!» – – «А что это у тебя на шее?» волк спрашивает. «Это – – ошейник. Я же не уличная какая-нибудь! Это мой чин!» «Стой! – кричит волк. – Знаем мы эти чины да звания! На цепи сидишь, тебя и щиплют, и шпарят, а ты еще радуешься! Воистину жизнь собачья! По мне лучше в степи на воле помереть, да чтобы только никто над тобой не куражился!» И пошли они с собакой врозь…

– Плохая сказка! – сказал Якимка. – Больше ты мне такую не рассказывай!

– Это не сказка! – вздохнул Ермак. – Это быль!

– Все равно боле не рассказывай! Давай лучше про гусика!

– Завтра про гусика! Спи скорее! Завтра что-то тебе будет!

– Хорошее?

– Тебе понравится! – Атаман перекрестил мальчонку, укрыл, а когда тот уснул – снес на женскую половину к матери.

Он долго лежал, вглядываясь в темноту, слышал, как приходили славильщики, как под утро кричали в курятнике петухи. Неотвязные мысли о том, что он потерял свою волю – единственное достояние, которое получил он от предков. Волю – то есть право свободного выбора. И теперь им помыкают, как холопом… Хотят – в Пермь, хотят – в острог, словно он смерд, а не казак.

– Есть одна воля – Божья! – шептал он. – На этой воле мир стоит, а воля царская мне не указ! Выбрал по воле службу – служу! Но только то, о чем уговаривались. Мною помыкать нельзя. Меня костью в конуру не заманишь. Ну и что, что я всю жизнь служу, – я казак, но Царю союзник, а не подданный… Все опутали, заковали. Сижу тут в Москве и выехать не могу – везде засеки да заставы, без подорожной не проехать..: Как на Москве легко людей в хомут берут – раз, два -и нет воли…

Он забылся сном под утро и проснулся, когда по всей Москве звонили колокола, гудел Иван Великий, рассыпались мелкими пташечками окрестные замоскворецкие, еще закопченные, иные без куполов, но уже с колоколами церквушки…

Всем семейством чинно тронулись в храм. Впереди девчонки, потом Алимова жена и снохи, затем Алим и Ермак, а за ними казаки. Улица полыхала оранжевыми тулупами, пестротою шалей, искрилась инеем на шапках и меховых опушках…

В храмах – и богатых кремлевских, и в малых, стоящих чуть не на каждой улице, еще закопченных, с голыми стенами и бедными иконостасами, – соловьями заливались певчие, рычали басы, и запах ладана рождал ощущение праздника и безусловной победы над всеми супротивными…

Возвращались из церкви в самый полдень, когда солнце, отраженное сугробами, слепило и даже пригревало, садились за широкие столы чинно и степенно, а столы ломились от жареных поросят и от плоток утиных, гусиных, от куропаток и тетеревов…

– Ну, брат Алим, живешь по-царски! – похвалил Ермак хозяина.

Трапезовали обильно. Запивали квасами многоразличными и медами ставлеными. Чуть прихмелились от обильной еды и питья, отвалились от стола после благодарственной молитвы. Вот тут-то и настал торжественный момент. Казак принес переметную суму атамана, и Ермак стал доставать оттуда шали, полушалки, головные заморские платки, набрасывал на плечи всем многочисленным женщинам и девушкам семейства Алима, всех троекратно целовал, щекоча кудрявой бородой. Наконец, когда все зардевшиеся женщины и хихикающие девчонки вновь расселись по лавкам, а посреди горницы остался один Якимка, в новой рубашке до колен и в новых расписных сафьяновых сапожках, с огорченным от несбывшихся ожиданий лицом, Ермак спросил казака:

– Все, что ль, подарки?

– Все! – ответил казак, показывая пустую суму.

Якимка, подавив тяжелый вздох, грустно понурил голову, пошел к бабушке и притулился к ее боку.

– Вот, – сказал Ермак, провожая его глазами. – Вот он, казак истинный, как обиду терпить! Ни тебе словечушком, ни вздохом. Вот, сестры, глядите на братишку и учитесь – дому голова и надежа растет. Вот он, хозяин и защитник! Ходи сюды, Якимушка! Ходи, мой родной! Да нешто я свово крестника забуду!? А это вот кому?

Он достал из-за пазухи сверток.

– Да что же у нас тута такое? Якимушка, как думаешь?

– Не знаю! – задохнувшись от счастья, ответил мальчонка.

– Вот вы все спали, а я по-стариковски не спал -караул держал. Вот слышу ночью, топ-топ-топ – лисичка бежит. Унюхала, что баушка всякой всячины наготовила – своровать решила. А я изловчился, ее за хвост – хвать! Она ну вырываться, ну проситься: «Пусти меня, казак, к малым детушкам!» – «Какой за себя выкуп дашь?» – «Поймала я лебедя, поймала я белого, во темнице держу. Если ты меня отпустишь, и я лебедя отпущу…»

– Лебедь – казак, наша птица, надоть выкупить, – солидно сказал Якимка.

– И я так думаю! Отпустил я лисичку, а утром: тук-тук-тук… В окно лебедь стучится…

– Жареный! – не выдержал есаул и заржал. – Ну, атаман, мастак сказки складывать.

– Сам не слушай, а врать не мешай! – сказал Ермак. – «Спасибо, – говорит лебедь, – что меня выкупили. Чем я вас отблагодарю?..» «Лети, говорю, лебедушка, в Старое поле, на реку Хопер, там травы цветут шелковые, там реки текут медовые. Сыщи подарок крестнику моему Якимушке – чего его душа просит». Вот он и принес. Как ты думаешь, что?

– Штаны! – ахнул Якимка.

– Истинные казачьи шаровары! Облекайся и вертайся! – сказал атаман, разворачивая платок и вынимая специально сшитые для Якимки широкие шаровары. – Чтоб никто не говорил, что тут мальчик маленький беспортошный. У нас – казак. Заступа!

Якимка тут же скинул сапоги и под хохот казаков натянул шаровары.

– Во! Во! – ахал он, не в силах выразить полноты радости.

– Ну что, Алим, – вот тебе и казак.

– Так, – согласился Алим. – С весны станем учить правильной езде да сабле, а там и до огненного боя недолго…

Мать Якимкина кинулась к нему, не сдерживая слез, поскольку вырос ее мальчик, и не сегодня-завтра поведут его на мужскую половину дома в тяжкую, воинскую, мужскую жизнь.

Расчувствовавшиеся казаки затянули песню про Добрынюшку и добавили матери слез: потому песня была прощальная, выездная…