– Возмечтал!

– И напрасно, братец, – маститый партнер сделал ответный ход, разрушивший все Колькины построениями

– А где же твой Граф? – задержалась рядом мать.

– Твой Граф! – горячо и неискренне возразил Колька.

– Хорошо, примем компромиссный вариант – наш Граф.

– Наш Граф наелся и спит без задних ног.

– Луж было много?

– Было и похуже. Но я все доблестно ликвидировал и каждый раз мыл руки.

– Образцовый ребенок! – мать подмигнула, указав незащищенное место в обороне противника, и Колька снова ринулся в атаку.

Кто-то затеял танцы под мелодии двадцатилетней давности. Пожилые танцы, лишенные прыти, танцы-воспоминания, молодившие этих женщин и мужчин, дома зачастую уже перешедших в разряд бабушек и де­душек.

Пал Палыч покружился с Зиночкой в вальсе, осчаст­ливил скучноватую дальнюю родственницу бодрым фок­стротом и вдохновенно провел мать сквозь сложные фи­гуры танго.

Номер был сольным и заслужил аплодисменты, сразу после которых Пал Палыч направился в переднюю, набрал 02 и попросил дежурного по городу. Всех их он знал по голосам и тотчас определил: Дайков. Этот много раз выручал.

– Добрый вечер, Григорий Иваныч, Знаменский. С личной просьбой можно? Запропал где-то в Еловске один мой друг-приятель. Некто Томин… Да, из МУРа. Нельзя ли поинтересоваться, когда он выехал в Москву?.. Есть, жду.

Он присел у телефона. Не потому что ждать предстоя­ло долго, но шнур от трубки до аппарата был довольно коротким, и – если на ногах – приходилось гнуться. Машинально Знаменский отметил, что сиденье стула теплое. Только что кто-то долго с кем-то разговаривал.

Из комнаты Кольки вышел сонный Граф, присел, открыл крантик. По полу растеклась внушительная лужа и, найдя где-то уклон, побежала ручейком в сторону ванной. Ручеек истончился и иссяк, протянувшись санти­метров на тридцать. Следственная привычка фиксировать пустяки.

– Алло! Слушаете?

Дайков так поспешно передал сведения из Еловска, что Пал Палыч не успел и поблагодарить. Суббота, про­исшествий в столице, конечно, хватает.

Выглянула Зиночка, оценила ситуацию и призвала Кольку с его тряпками.

– Не будет Саши, – сказал ей Пал Палыч. – Поехал брать Багрова. А я-то держал для него заветный кусок судака и три дюжины пельменей на холоду – только в кипяток бросить.

– И держи. Завтра вернется – первым делом про пель­мени спросит.

– Точно, – улыбнулся Пал Палыч.

«Явится с рассказами, как выслеживал и хватал Баг­рова, и примется уплетать пельмени. Сядем на кухне, по-­семейному…»

Но мысль эта ничем не подкрепилась в воображении. Пельмени были реальны, а Сашу почему-то не удавалось поместить в кухне и попотчевать этими реальными, горя­чими, с маслом и горчицей, как он любил.

Озадаченно созерцал Пал Палыч пустоту, не желав­шую заполняться Томиным. Чего проще? Завтра воскре­сенье, он свободен. Придет, как всегда, голодный, снача­ла съест заливного судака, потом… Нет, не приходил. И в понедельник не приходил. Странно.

Между тем народ снова потянулся к столу, где расставляли чашки и сладости.

– Павлуша! – окликнул старейший друг дома, застав Пал Палыча в задумчивости у телефона. – Можно подумать, гости тебе глубоко опротивели!

Пал Палыч сбросил вялость и присоединился к oбществу. Первым делом он ссадил Графа с Колькиных колен, приказав не портить собаку. Затем помог пажескому корпусу с включением электросамовара (его кто-то преподнес сегодня Маргарите Николаевне): шнур не доставал до розетки, требовался удлинитель. Следую­щим номером стало спасение Зиночки от посягательств Афанасия Николаевича. Сей милейший профессор на покое, пенсионер с незапамятных времен, пускался бурно ухаживать за женщинами, едва пригубив сухого винца.

– Спасибо, Пал Палыч, – потирая зацелованную до локтя руку, смеялась Зиночка. – Он уверял, что я напоминаю ему «утраченную в юные годы» мать… Слушай, как жаль, что Шурика нет. И спеть некому. Или сам рискнешь?

Знаменский, случалось, подпевал и аккомпанировал другу, благо гитарой владел отлично – еще отец обучил и пристрастил. И голосом Пал Палыча Бог не обидел. Но, поскольку своего он не сочинял, то при Томине держал­ся в тени. Теперь же, не раздумывая, снял со стены семиструнную.

– Только для тебя, Зиночка!

Но запел не для нее и отнюдь не то, чего она ожида­ла – не из Сашиного репертуара, а из отцовского. Тот любил полузабытые народные песни минорного или шут­ливого толка.

Вниз по Во-олге реке

С Нижня Новгорода

Снаряжен стру-ужо-о-ок,

Как стрела-а-а летит… –

протяжно начал Пал Палыч и увидел осветившееся не­жностью лицо Маргариты Николаевны.

Песня неспешно излагала убедительную просьбу од­ного из гребцов к товарищам: «Уж вы бросьте меня в Волгу-матушку».

Маргарита Николаевна осторожно поставила блюдо с пирогом и заслушалась. Ни родные, ни друзья не пред­ставляли себе, какую брешь в ее душе пробила смерть Пашки-большого, как сам себя именовал в кругу семьи Павел Викентьевич Знаменский. Всегда бодрая, привет­ливая, любившая посмеяться, Маргарита Николаевна сиротствовала по мужу втайне, не ища сочувствия, нико­го не отягощая своей печалью. Она не потеряла вкуса к жизни, не хлюпала ночами в подушку – нет, но знала, что до последнего вздоха будет ощущать себя вдовой.

А вот, оказывается, Павлик – Пашка-маленький – чувствовал ее вдовство. Как бережно выводит мелодию, повторяя отца даже в интонациях… Только не задрожать подбородком!

Но Пал Палыч тоже уловил опасность и концовку пропел утрированно, с расчетом на юмористический эффект:

Лучше в Во-олге мне быть

У-утопи-има-аму,

Чем на свете мне жи-и-ить

Нелюби-и-има-аму!

При этом он адресовался к Зиночке, переключив на нее общее внимание.

Водворив на место гитару, Пал Палыч принялся по­казывать фокусы с колодой карт, с яблоком, исчезавшим под шляпой. И коронный: потолкавшись меж гостей, выложил перед ними носовые платки, авторучки, записные книжки – все, что повытащил из карманов. Публика обомлела и заставила шуточное воровство повторить. Тут уж все бдительнейше оберегали свое имущество, но два-три отвлекающих приема позволили Пал Палычу даже умножить добычу.

Подобным штукам обучил его не так давно один карманник, косвенно проходивший по делу о разбойном нападении. В ответ на изумленные восклицания окружающих Пал Палыч торжественно пообещал не использовать своих способностей в условиях городского транспорта и пояснил, откуда сии способности взялись.

Возник дружный интерес к его работе. Собравшиеся очень далекие от повседневных занятий Пал Палыча – предлагали либо чересчур серьезные либо чересчур наивные вопросы. Что им расскажешь?..

За чаем Пал Палыч воспроизвел допрос «подзалетевшего» ревизора, с которым толковал накануне. Сценка была разыграна на два голоса, Знаменский пародировал и себя и подследственного. Сам был сочувственно-вежлив, добродушен и мягок. Собеседника изображал сумрачным упрямцем.

– Анатолий Иванович, свидетели вот утверждают, знаете ли, что после проверки магазинов вы еле стояли на ногах.

– Просто старательно исполнял свою службу.

– Если вас не затруднит, поконкретнее.

– Тщательно проверял кондиционность продуктов.

– Ну, однако, не с макарон же вас шатало, Анатолий Иванович?

– Что я, по-вашему, мышь, чтобы макароны грызть? В первую очередь проверяешь ценные продукты.

– То есть, видимо, напитки? Вполне вас понимаю. И как же вы проверяете?

– Научно. Сначала органолептически.

– Простите мое невежество. Проще говоря, нюхаете?

– А как же иначе? Определяю букет. А уж дальше перорально.

– Перорально… То бишь внутрь?

– Внутрь.

– Ага, с этим ясно. А еще вот говорят, Анатолий Иванович, свертки вы с собой выносили. С рыбой, с ветчиной.

– Что значит – свертки? Контрольные образцы! От­чет пишешь вечером, вдруг какую деталь надо припом­нить. Тогда повторно дегустирую.