… Полны иронии три рассказа, составляющие первый цикл первого тома «Новых арабских ночей» – «Клуб самоубийц». Здесь преобладают … антипессимистические мотивы. «История молодого человека и пирожных с кремом» (Стивенсон придал герою черты сходства со своим другом и кузеном Бобом) представляет собой смешную пародию на модный пессимизм, на тех, кто щеголяет мировой скорбью á la Шопенгауэр.

… Таинственные свидания, блестящие дамы с сомнительной репутацией, дуэли и смерти, превращение целого этажа обыкновенного нежилого дома в сверкающий огнями бальный зал, неожиданные разоблачения, трупы в сундуках, извозчики, везущие неизвестных пассажиров в неизвестных направлениях, – весь этот набор клише из приключенческого романа демонстрируется весело, непринужденно, с нескрываемой иронией.

За этим маскарадом скрываются мрачные загадки реальной жизни, которую Стивенсон, в соответствии со своими эстетическими убеждениями, не хочет пускать на страницы рассказов иначе как в преображенном, фантасмагорическом освещении. Фантасмагория делает ненавязчивыми моральные цели автора, его желание внушить веру в честность, порядочность, в ценность личности и ее предназначение.

Эндрю Лэнг (1844–1912), шотландский писатель, переводчик, историк и этнограф

Возможно, первейшее качество таких многочисленных и разнообразных сочинений мистера Стивенсона, которое поражает читателя, – это жизнерадостность, сохранившийся в нем ребенок. Он не раз говорил миру, в прозе и стихах, как ярки его воспоминания о собственном детстве. … Характерной чертой мистера Стивенсона было не только то, что он был фантастическим ребенком и сохранил в зрелом возрасте эту фантазию, развившуюся в воображение, он также сохранил привычку драматизировать все, играть полусознательно много ролей, превращать мир в «нереальное волшебное место». Из-за такого склада ума его творчество кажется иногда довольно странным. Так, в туманах и ужасах Лондона он играет роль арабского сказочника, и его «Новые арабские ночи» – это новый вид романтизма – восточный, причудливый, как работа ребенка-эльфа. …

Первые опубликованные рассказы мистера Стивенсона, «Новые арабские ночи», впервые появились в странном еженедельнике, который никто не читал, или никто, кроме его авторов. Они приняли причудливые истории с радостью; но, возможно, только один из них предвидел, что сильной стороной мистера Стивенсона должна была стать художественная литература, а не эссеистика; что он будет с успехом обращаться к широкой публике, а не к узкому кругу эссеиста. Не казалось вероятным, что наша бесчисленная публика почувствовала себя уютно в тех фантастических местах, которые воображение мистера Стивенсона открыло в окрестностях Стрэнда. Невозможный «Молодой человек с кремовыми пирожными», ужасные веселья «Клуба самоубийц», восточные причуды «Извозчичьей пролетки» – кто мог предвидеть, что они придутся по вкусу обществу! Это правда, что воображение мистера Стивенсона создало президента Клуба и его трусливого участника мистера Мальтуса такими же реальными, как и ужасными. Его история всегда шла рука об руку с действительностью. … Мир увидел это и аплодировал «Ночам принца Флоризеля» в сказочном Лондоне.

Ричард Олдингтон (1892–1962), английский писатель

…В те дни широкий рынок принадлежал беллетристике, которая не маскировалась ни подо что другое, поэтому с практической точки зрения Фэнни (жена Стивенсона) была абсолютно права, когда поощряла Луиса превратить фантастическую идею Боба о клубе самоубийц в занимательный рассказ и написать еще ряд других в том же духе. Название книги, равно как и образ принца Флоризеля, в котором читатели и без помощи Фэнни, раскрывшей впоследствии, кто служил ему прототипом, узнали сильно приукрашенного принца Уэльского, должно было снискать «Новым сказкам Шехерезады» широкую популярность.

Бирдж Харрисон, Century Magazine, декабрь 1916 г.

Луис … делал пометки, и несколько рассказов, которые позже появились в «Новых арабских ночах» и должным образом посвящены там «моему кузену Роберту Моубрею Стивенсону», были подсказаны последним. … Первым из них является знаменитый «Клуб самоубийц», к которому, однако, Стивенсон сам добавил самый оригинальный и эффектный штрих – случай молодого человека с кремовыми пирожными. Жуткая идея основного сюжета выросла из негодующего протеста Боба против высказанного его кузеном мнения о том, что с точки зрения морали люди не могут действовать свободно, и что ни один человек не имеет права распоряжаться собственной жизнью, так же как он не имеет права распоряжаться жизнью своего друга или ближнего. Боб в ответ процитировал стихотворение Омара [Хайяма] … и горячо доказывал, что так как с нами не советовались, когда так грубо и без нашего согласия бросили нас в жизнь, нам, без сомнения, принадлежит право выбора, когда и каким способом покинуть ее. За этим последовал неизбежный монолог, который постепенно развился в сюжет «Клуба самоубийц», как он напечатан в «Новых арабских ночах», и в котором Боб высказывает собственные мысли о самом подходящем способе избавления от мирской суеты.

Вильям Грей (1952), автор книги о Стивенсоне, 2004 г.

Первое и самое знаменитое сочинение «Позднейших арабских ночей», под названием «Клуб самоубийц», открывается абсурдной сценой в кабачке неподалеку от Лестер-сквера, где эксцентричный молодой человек раздает пирожные с кремом всем подряд, прежде чем открыть свою душу принцу Богемии Флоризелю (под именем Теофилуса Годола) и полковнику Джеральдину (под именем майора Альфреда Хаммерсмита). В то время как действие некоторых из этих странных сказок происходит в Париже, оно также помещено в Лондоне, с одним из персонажей, несчастным Бартоломью Мальтусом, проживавшим в доме номер 16 на площади Чепстоу.

Иван Александрович Кашкин (1899–1963), советский переводчик, литературовед

«Новые сказки Шехеразады» («New Arabian Nights», 1882, написаны в 1878 году) по самому заглавию своему являются продолжением старой традиции фабульного рассказа. Это одновременно и попытка внести романтику в обыденную жизнь, и сатира на общество, изжившее себя и пытающееся вернуть вкус к жизни, играя с опасностью и смертью. В «Клубе самоубийц» ставкой азартной игры служит жизнь, а организатор клуба услужливо освобождает своих клиентов от излишних колебаний, связанных с расплатой, заставляя их убивать друг друга. В таком гротескном преломлении осуществляется провозглашенный Стивенсоном девиз: «Жить надо опасно». Вместе с тем явственно проглядывает ирония Стивенсона. Ироничен Лондон, принимающий очертания какого-то сказочного Багдада, где подвизается некий принц Флоризель – не то мудрый Гарун-аль-Рашид, восстанавливающий справедливость, не то косвенная пародия на Эдуарда принца Уэльского, как раз в те годы забавлявшегося инкогнито по столицам Европы, прежде чем стать королем Эдуардом VII.

Нина Яковлевна Дьяконова (1915), российский литературовед

Журнал “Young Folk” завершил публикацию «Острова сокровищ» 28 января 1882 года, и уже в следующем году там же стал печататься новый роман «Черная стрела» (“The Black arrow”), который не в пример предшествующим сразу очень понравился, хотя сам Стивенсон никогда не придавал ему никакого значения и откровенно называл «образчиком псевдоархаизации». (Это приблизительный перевод придуманного самим Стивенсоном словечка tushery; оно происходит от архаического восклицания tush! (тьфу!), с помощью которого авторы псевдоисторических романов пытались создать колорит эпохи. – Примечание Н. Я. Дьяконовой.) Он так мало интересовался своим новым произведением, что опубликовал его в виде книги лишь в 1888 году.

Суровое суждение автора совпало с еще более суровым мнением его жены: она объявила, что не в силах даже дочитать эту чепуху. Поэтому писатель посвятил книгу ей, «чтобы не упустить возможности проявить свое чувство юмора». Однако читатели продолжали увлекаться романом, и он выдержал огромное число изданий и переизданий. Образцами Стивенсону служили романы Александра Дюма, с одной стороны, и Вальтера Скотта – с другой. У француза он научился искусству вести интригу, создавать поражающие воображение ситуации, у шотландца – умению сплетать частные судьбы героев с выдающимися историческими событиями. При этом от Дюма его отличает выбор очень юных, неискушенных, чистых душою и помыслами героев, естественное восприятие которых становится для него точкой отсчета, а от Скотта – несравненно меньший интерес к истории, ее тайнам и законам. Если он и подражал, то подражал, повинуясь собственному мироощущению и пониманию вещей, несходному с пониманием его учителей.