— Да какая разница, я сама случайно познакомилась. На встрече Нового года в Торговом центре.

— Так вы встречали Новый год в Торговом центре?

— Вы спрашиваете так, будто… «значит, ты была на маскараде?»

— В какой-то мере. Но возвращаюсь к своему вопросу, — Знаменский приподнимает за уголок «макет» будущей справки.

Разговор обострился, и Чугунникова решается на крутой поворот.

— Разумеется, если вы настаиваете… Но коли пошло на откровенность, я вам без всяких документов скажу: акты о недостачах при железнодорожных поставках вообще фиктивные!

— Так прямо и скажете?

— Прямо так. Филькины грамоты. Что у нас, что на любой базе. И по-другому быть не может! Удивила?

— Я внимательно слушаю.

— Послушайте, вам полезно. Люди расписываются, будто видели то, чего не видели. И присутствовали, когда их не было. По-вашему выражаясь, они лжесвидетели. Хорошенькую картинку рисую?

— Занимательную.

— Но если я или другой на моем месте попробует это изменить, мы подпишем себе смертный приговор. База возьмет ответственность за все недогрузы поставщика, взломанные вагоны, неисправную тару. Через две недели мы будем в таких долгах, что век не расквитаться!

— И выход один — фальсифицировать документы?

— Да!

— Давайте разберемся, Антонина Михайловна.

— Давайте, Пал Палыч.

— По порядку.

— По порядку.

— Вот пришли вагоны. Внешне все сохранно.

— Инструкция диктует: «Назначенные лица вскрывают вагон».

— То есть, кладовщик говорит грузчикам: «Ребята, давай!»

— Совершенно верно. Ребята вытаскивают двадцать пять полных ящиков, а под ними обнаруживают десяток пустых.

— Тогда?

— Полагается прекратить приемку и составить комиссию.

— Ее функции?

— Определить причины и размер недостачи. И тут, Пал Палыч, начинается юмор.

— Почему?

— Потому, что по инструкции те, кто обнаружил недостачу, не имеют права входить в комиссию. Они, видите ли, заинтересованные лица. Нужны незаинтересованные. Но эти незаинтересованные должны подписаться, будто вагоны при них осмотрели, сняли пломбы и начали разгружать! Понимаете?

— Это уж не юмор — нелепость.

— Между тем только такие акты убедительны для арбитража. Иначе недостачу вешают на нас.

— Найдется у вас экземпляр инструкции?

— С удовольствием! — Чугунникова вынимает из шкафа и подает Знаменскому брошюрку. — Который год ее ругают, но никто не чешется.[1]

Этот раунд Чугунникова выиграла и чувствует себя уверенней.

— Ладно, на досуге… — Знаменский прячет инструкцию в папку. — А теперь еще один вопрос. На проходной отменена проверка сумок. А многие из них, я заметил, груженые.

— Ну и пусть идут! — задорно отзывается Чугунникова. — Честное слово, заслужили!

— Атмосферу это вряд ли освежает.

— Зато забор не ломают и не тащат больше. В наших условиях, Пал Палыч, таков принцип материальной заинтересованности.

— Смелая трактовка, товарищ директор.

— Я просто откровеннее других.

— Что же тогда Васькина заклеймили с его бананами?

— Так то в стенной газете! — удивляется Чугунникова. — Приезжает начальство, посторонние… Но мы-то с вами понимаем, что в пределах нормы убыли можно свободно сгноить тонну бананов. А можно не сгноить, что труднее. У меня убыль минимальная, люди работают на совесть.

— Извините, Антонина Михайловна… — включается переговорник.

— Погоди, Зоя!.. Пал Палыч, положа руку на сердце — если кладовщик сбережет обществу тонну, я закрою глаза, что он снесет детям два кило.

— Вы готовы защищать свое мнение в открытую? На любом уровне?

— Да кого интересует мнение завбазой! — уклоняется Чугунникова и спрашивает секретаршу: — Что у тебя, Зоя?

— Подполковник Саковин из МВД спрашивал Знаменского.

Знаменский заметно удивлен.

— Что-нибудь передал? — спрашивает Чугунникова.

— Я записала: «Срочно явиться в комнату номер триста шесть».

В комнате триста шесть, на стуле, где недавно сидел Томин, теперь Знаменский, еще не подозревающий, какой сюрприз его ждет.

— Попрошу подробно: все, что вам удалось выяснить на базе, — говорит Саковин. — Предполагаемый криминал, возможные доказательства. Фигуранты. — Саковин кладет перед собой лист бумаги, вооружается авторучкой.

— Полной ясности пока нет.

— Это не важно. Прошу…

Тем временем Томин, взволнованный и негодующий, объясняется с не менее взволнованной Кибрит.

— Как чувствовала, что-то назревает, какая-то пакость! Ну как чувствовала!.. Зря за человеком не таскаются, Шурик. Если бы ты к этой слежке отнесся серьезно…

— Если бы да кабы… Что угодно мог предположить, только не такое. — Томин кидает взгляд на часы. — Бедный Паша! Уже сорок минут!

— И ты его не предупредил?

— Дал слово Саковину.

— Мало ли что! Пал Палыч хоть бы чуточку подготовился.

— Это, знаешь, палка о двух концах. А если бы Саковин учуял его подготовленность?

— Тоже верно, — вздыхает Кибрит. — Насколько я помню Женю Саковина, — через некоторое время нерешительно говорит она, стараясь подбодрить себя и Томина, — парень был спокойный и не вредный.

— Вредный, не вредный… Задача у него — разложить нас с Пашей на атомы и каждый изучить в отдельности.

В триста шестой комнате продолжается разговор.

— Почему, собственно, вы уверены, что Малахов не крал вагонов? — медленно спрашивает Саковин.

— У меня сложилось твердое впечатление.

Саковин выдерживает паузу и кладет на стол фотографию.

— Малахов и Томин? — изумляется Знаменский. — Они знакомы?

— Томин отрицает. Но хотел бы услышать ваши соображения на этот счет.

— У меня нет соображений. Можно без загадок? — начинает подспудно злиться Пал Палыч.

— Хорошо. Поднимем забрало. Мы получили сигнал, в котором излагается такая версия: работники базы, причастные к хищениям, установили контакт с вашим ближайшим другом. Он согласился посредничать при получении вами взятки.

Пал Палыч смотрит на Саковина, осмысливая услышанное. Обвинение настолько мерзко, что… что остается только взять себя в руки и спокойно защищаться.

— Двое поздоровались на улице. Разве отсюда вытекает, что один — посредник, другой — взяткодатель?

— Скажите, у вас есть документы, написанные рукой Малахова?

— Накладные, акты…

— Хорошо. А сберкнижка у вас есть.

— Да. Мне, как и многим в отделе, переводят зарплату в сберкассу.

— Это я знаю. А еще какие вклады поступали в последние дни? Был кто-нибудь должен вам крупную сумму?

— Нет.

— В таком случае, как вы объясните поступление на ваш счет двух тысяч пятисот рублей?

— Есть такой вклад? — спрашивает Пал Палыч ровным голосом.

— Поедемте в сберкассу, посмотрим вместе, — встает Саковин…

Они возвращаются час спустя.

— Садитесь, — бросает Саковин и довольно долго молча копошится в столе, перебирая какие-то бумаги. — Ну, Пал Палыч?

— Все это фальшивка, — отрывисто говорит Знаменский. — Провокация.

— Но деньги-то реальные, с этим приходится считаться.

— Если человеку «дают на лапу», с ним хотя бы договариваются.

— А может быть, все-таки были предложения, намеки? Какая-нибудь записочка: пожалейте наших деток, отблагодарим?

— Ничего подобного не было!

— Допустим, я верю. Но это еще не очко в вашу пользу. Раз, согласно сигналу, посредничал Томин, прямой разговор с вами вовсе не обязателен.

— Евгений Николаевич, вы — следователь, и я — следователь. Ну зачем давать взятку через левое ухо? Выяснять, что у меня есть задушевный друг в уголовном розыске, налаживать с ним контакт, и без моего ведома… Нелепо!

— Не так уж нелепо, если учесть, что у Томина есть на базе старинный знакомый. Уже по моим, проверенным, сведениями.

— Но не Малахов же? — вырывается у ошеломленного Знаменского.

— Чуть легче, но тоже радости мало — подручный Малахова.