— Держи, Кириэль, — он протянул лист, на котором юная чернокудрая эльфийка всматривалась в будущее и отчётливо видела как пышное ликование победы, так и мучительную тоску расставания. Кира обомлела, затем подняла на Архипова сияющий взгляд и сделала жест со вполне очевидным значением.

— Пожалуйста, — сказал Архипов. — Ты пока здесь побудь, а я пойду в больницу звякну — спрошу, когда можно будет навестить твоего папу.

Он взял мобильник и вышел из комнаты.

…Пальцы, набиравшие номер, дрожали вовсе не от усталости, а от волнения и бесконечно дурного предчувствия…

Тимофей Гермогенович скончался два часа назад от субарахноидального кровоизлияния.

Архипова бросило в жар — мгновенно отхлынувший, но успевший выжечь все мысли и чувства. Гулкий ледяной вакуум, образовавшийся на месте Архипова, выключил телефон, не спеша вошёл в гостиную и присел на корточки напротив Киры.

— Даже не знаю, как тебе и сказать… — пробормотал вакуум, стараясь не глядеть на неё. — В общем, твоего отца больше нет.

Кира сорвалась со стула, прижалась к Архипову, обняв его за шею, и страшно, беззвучно разревелась. «А с другой стороны, — сердито рассудил он, похлопывая Киру по содрогающейся спине, — лучше сейчас, чем лет через десять, когда я бы уже успел забыть про своё дурацкое обещание и обзавестись женой и детьми!.. Это только в американском кино приличная семья может спокойно держать дома хоть инопланетянина, хоть снежного человека, а вот в российской действительности — вряд ли!..»

— Вот такие дела, племяшка, — выдохнул Архипов, изо всех сил цепляясь за спасительную для рассудка мысль, что Кира и вправду его осиротевшая родственница. — Такие дела…

…Кира, обессиленная долгими рыданиями, спала на диване, свернувшись калачиком так, как умеют только несчастные дети и счастливые кошки, а Архипов стоял у вечереющего окна и прикидывал, во сколько обойдётся погребение Тимофея Гермогеновича по более-менее пристойному разряду. В дверь тихонько, словно догадываясь о спящем ребёнке, постучали. Надеюсь, Кира подтвердит, если будет нужно, что я её дядя, подумал Архипов, открывая.

Он сразу и без особого удивления понял, кто̀ перед ним — по сливочно-белому, оттенка слоновой кости, цвету кожи незнакомки.

— Не гадай, о смертный, — промолвила Галатея вместо приветствия, — откуда мне известен твой язык, ибо я свободно владею всеми наречиями, на коих когда-либо говорили уста хотя бы одного скульптора…

— Вы за Кирой пришли? — перебил Архипов. — Тогда вам придётся подождать, потому что я не хочу будить её… Или, — внезапно испугался он, — вы хотите превратить её обратно в куклу, раз умер тот, кому она заменяла погибшую дочь?..

— Отнимать чью-либо жизнь — не в моей власти, — торжественно произнесла Галатея. — Ты понял верно: я пришла, дабы забрать Киру с собой. Так будет лучше и для неё, и для тебя…

— Наверное… — согласился Архипов — и вскипел неожиданно для себя самого: — Только знаете что? Может, она и кукла, оживлённая вашей магией, но попрощаться с отцом она должна по-человечески! До его похорон я вам её не отдам! А после — забирайте хоть на Парнас, хоть на Олимп, хоть в Аид!..

— Хорошо, — просто сказала Галатея, развернулась и ушла, плавно покачивая бёдрами в бежевых джинсах. А задница у неё действительно ничего, подумал Архипов.

Архипов вернулся в гостиную. Кира, разбуженная его громовым голосом, сделала несколько жестов.

— Да так, — догадался он об их смысле, — тётенька одна. На тебя похожа, кстати — такая же бледненькая… Я тебе про неё завтра расскажу, а пока спи давай…

Он принёс Кире подушку и лёгкое одеяло, выключил свет и ушёл в спальню.

На следующее утро он вспомнил всё, что знал про Галатею от Сефериадиса и из других источников, и как сумел изложил Кире.

— Ну что, с ней пойдёшь?

Кира сразу же согласилась.

— Или всё-таки со мной останешься? — спросил Архипов — сам не зная, в шутку или всерьёз.

Кира немножко подумала и застенчиво отказалась.

— Ну вот и славно! — постановил он, услышав в своём голосе не только облегчение, но и лёгкое сожаление.

Посадив Киру, чтобы та не скучала и не грустила, за компьютер и включив ей своих любимых «Унесённых призраками», удачно отыскавшихся в лапинской дискотеке, Архипов ушёл. Он направился в крематорий, резонно предположив, что навещать могилу Сефериадиса и ухаживать за ней будет некому, а прах Кира сможет забрать с собой… чтобы смешать его с каолином и вылепить себе фарфорового папу, угрюмо подумал он. По дороге домой он зашёл в квартиру, которую снимал Тимофей Гермогенович и, чувствуя себя конченым мародёром, нашёл там потёртый бумажник. Взяв оттуда ровно столько, сколько было нужно, чтобы покрыть расходы на кремацию, Архипов торопливо ушёл.

Отвлекая Киру от мучительной тоски по отцу, Архипов все три дня перед похоронной церемонией водил её в цирк, катал на дурацких аттракционах луна-парка, крутил мультики Миядзаки… Это помогало, но только лишь на время — по утрам она веселилась, а по вечерам плакала до тех пор, пока не засыпала от усталости. Утешать её Архипов даже не пытался — знал, что ничего не выйдет. Один раз он к своему стыду даже пожалел, что не разрешил Галатее сразу забрать Киру.

Архипов отчего-то решил, что Галатея тоже придёт проводить Сефериадиса — земляк всё-таки! — в последний путь, но ошибся.

Церемония прошла нормально. Кира даже сумела не заплакать.

— А вот и вы, — кисло сказал Архипов, выйдя из такси вслед за насупленной Кирой и увидев Галатею, сидящую на лавочке у подъезда. — Держите! — Он вручил ей урну. — Я думаю, старику будет приятно, если вы развеете его пепел над склонами Парнаса — или где вы там обитаете…

— Прощай, смертный, — прохладно сказала ему Галатея, вставая с лавочки и беря Киру за руку.

— Подождите немного!.. — спохватился Архипов. — Я сейчас!..

Он забежал в подъезд — и вернулся менее чем через минуту.

— Чуть было не забыл!.. — он протянул Кире её заламинированный портрет.

Кира немедленно показала его Галатее: смотри, какая я здесь красивая.

— А ты неплохо рисуешь, — оценила та мастерство Архипова. — Я попрошу Мусагета, чтобы он не жалел для тебя вдохновения.

— Спасибо, — сказал Архипов. — Очень рад был с вами познакомиться. Прощай, Кира! Может, ещё увидимся.

Кира кивнула и помахала ему. Архипов не стал смотреть, как они уходят.

На следующее утро, злобно страдая от тяжёлого похмелья, Архипов надумал истребить все свои наброски к так и не придуманной манге о малолетней вампирше и её престарелом слуге — но вместо ножниц почему-то взял ластик и карандаш. Что это я делаю, изумлялся он, аккуратно удаляя анимешной Кире клыки и затем рисуя на белом лице несколько тонких шрамообразных трещинок — тех, что иногда образовываются на фарфоре во время обжига…

«Наверное, любой художник или писатель, если только он не убеждённый атеист, согласится, что Большой Взрыв, породивший Вселенную, был не чем иным, как озарением Творца, — много позже заявит Архипов в интервью Томашевича. — В тот момент я не только с ослепительной ясностью понял, каким будет сюжет моей манги, но и необычайно отчётливо представил её себе от первой до последней страницы, так что мне оставалось только перенести её с минимальными искажениями из воображения на бумагу, к чему я немедленно и приступил».

За вдохновенной работой время шло быстро и незаметно. Лето прогорело. Бархат облысел, принялся шелушиться и грозил превратиться в наждачную бумагу. Отдыхающие стремительно иссякали, туземные хреномазы ссорились из-за каждого клиента, а бородатый и загорелый Архипов начал скучать по Москве. Понаслаждавшись пару недель йодистой гнильцой приморской ранней осени и томительной сладостью больше-никому-ненужности, сгустившейся над пустыми лежаками, он вручил ключи от лапинской квартиры соседке и покинул неотвратимо отцветающий, облетающий, засыпающий на зиму курорт.

«Принцессу Ямакидзу» Архипов завершил уже дома. Отсканировав её и выложив на свой сайт, он послал ссылку Лапину. Тот не ответил, но через пару ночей в квартире Архипова раздался настойчивый телефонный звонок.