Съезжаются туда люди и из дальних земель. Многие действуют скрытно, как бы стыдясь того, что ищут помощи в таинственных родниках. Пятнадцать лет назад, в 1599 году, мир был удивлен тем, сколько там лечилось народу. Турки, которые тогда вторглись в Пьештяны, убили в лечебницах на левом берегу Вага тридцать больных и примерно столько же взяли в плен.

— Когда ты хочешь отправиться в Пьештяны? — спросил священник.

— Завтра же утром. В седле, к сожалению, я долго не продержусь, поэтому хочу просить у тебя пролетку. Надеюсь, из Пьештян я уже смогу поехать верхом.

Едва Ян Поницен сел в соседней комнате за стол, как до его слуха со двора донесся раздраженный голос жены:

— Я дала вам кусок хлеба, чего же вам еще надобно?

— Хочу поговорить с его преподобием!

— Его преподобия нет дома!

— Так с вашего разрешения я подожду его.

Пасторша собралась было выгнать настырного попрошайку, но тут в кухню вошел Ян Поницен. Он увидел сгорбленного нищего, опиравшегося на костыли, голова у него свисала на грудь, будто шея была сломана.

— Что вам угодно? — строго спросил священник.

Нищий, не поднимая головы, пожелал доброго вечера, отбросил костыли в угол, выпрямился и сорвал шляпу, закрывавшую лицо.

— Ян! — воскликнул священник и подскочил к столь внезапно изменившемуся гостю, чтобы обнять его.

— Я вижу, что стоит мне пожелать — и меня не узнают даже лучшие друзья. Я ведь в замке тоже был. Вот взгляните, у меня есть динарий, который мне дал Павел Ледерер. У него доброе сердце, он очень щедр. Но у него плохое зрение, чему, собственно, я могу только радоваться, иначе я мог бы запросто погореть. Не знаю, сумел бы он скрыть изумление, если бы узнал меня.

— А почему ты так легкомысленно подвергаешь себя опасности? — озабоченно попенял ему священник. — Ты едва избежал верной смерти и уже снова рискуешь жизнью!

— Святой отец, я так счастлив, что не могу не поделиться с близкими людьми. А о моих друзьях ни слуху ни духу — вот я и пришел к вам!

И он стал рассказывать, как встретился с пропавшей сестрой, которая сейчас вместе с его невестой, с Барборой Репашовой и со старым отцом Павла Ледерера находится у тетки в Старой Туре. Там он на недолгий срок нашел для них весьма удобное убежище. Он отыщет друзей, приведет мать с гор, а потом найдет для своих любимых новый, безопасный дом.

— Все это замечательно, сын мой, — похвалил его священник. — Но на что они будут жить?

Калина рассмеялся.

— У кого в семье разбойник, тот с голоду не помрет!

Яну Поницену было не до смеху, Калина, сам того не желая, напомнил ему о странной его роли: он, пастор, — союзник разбойника. Хотя и стал им поневоле. У него чистая совесть. Но никого другого своей связью с разбойником он не должен подвергать опасности.

— Сын мой, я знаю, что твоя радость и желание поделиться с кем-нибудь не единственный повод твоего прихода. Поскорее завершай что задумал. В Чахтицах ты словно в осином гнезде: и оглянуться не успеешь, как с какой-нибудь стороны в тебя вопьется смертоносное жало. И для тебя, и для нашего дела будет лучше, если нас не застигнут вместе.

— Вы правы, святой отец. Я пришел еще и ради того, чтобы узнать, когда отправляется кастелян в Прешпорок. Я хотел бы незаметно сопровождать его, чтобы загонщики Алжбеты Батори ему не навредили.

— Это хорошо, сын мой. В твоей помощи он нуждается главным образом сейчас!

Глаза Яна озарились радостью, когда священник рассказал ему, как геройски вел себя Микулаш Лошонский утром в замке и как неузнаваемо изменился.

— Я жизнь за него готов отдать! — вырвалось у Калины.

Пасторша, с интересом слушавшая их разговор, вдруг слабо вскрикнула и приложила палец к губам:

— Кто-то ходит под окнами кухни! — испуганно прошептала она.

Ян Калина надел шляпу, поднял брошенные костыли, зажал их под мышками, ссутулился и снова стал похож на того нищего, который явился в дом.

В окне показалось озорное, улыбчивое лицо человека, которого так испугалась пасторша. Священник и разбойник облегченно рассмеялись. Ян Поницен побежал к двери и, открыв ее, тепло встретил Павла Ледерера, человека, которого еще перед восходом солнца презирал как предателя.

Гость был оживлен и радостен. Весь день мысли его устремлялись к спасенному отцу. Он мечтал про себя, какой поставит новый домик, и пытался представить, где он будет стоять, на склоне ли чудесного холма или на равнине, открытой как дружеское сердце, и эти мечтания приятно возбуждали его фантазию. Он почитал бы себя самым счастливым человеком, будь жива его мать. Но что-то подсказывало ему, что ее уже нет в живых. Правда, накатывала печаль и когда он вспоминал о Барборе Репашовой. Как он ни старался изгнать ее из души и мыслей, она упорно оживала в них снова и снова…

— Выбрось этот нищенский наряд! — крикнул он Яну Калине. — Все равно из него вылезают отнюдь не нищенские рожки! Тебе повезло, друг, что в замке тебя видели одни бабки. Горбун узнал бы тебя с первого взгляда, как и я.

— Ты узнал меня?

— А то нет! Ты же не умеешь ходить на костылях, старина: шагал на своих двоих, а костыли только таскал за собой.

— Скажи, Павел, что нового в замке?

— Мне бы сперва спросить тебя, что нового здесь, и приходе, поскольку именно с этой целью меня сюда послали Илона с Анной, мои «подружки», черти бы их взяли. Они хотят, чтобы я узнал все и как можно быстрее. А сами с нетерпением ждут моего возвращения. Собственно, это я все так подстроил: не плохо бы, дескать, поглядеть на этого попика, какие такие у него дела? А они на это: сам и ступай, тебя там еще не знают, наймись на какую работу и хорошенько все разузнай. А то на нас там спустят собаку.

— Вот уж и впрямь спустила бы! — заметила пасторша.

— Что ж, я дал уговорить себя и вот явился шпионить. Прежде всего, однако, считаю своим долгом, святой отец, упредить вас насчет дворовых служанок. Дора еще до того, как узнала, что поедет с госпожой в Прешпорок, заглянула как-то ко мне в кузню и, хлопнув по спине так, что она у меня еще и сейчас саднит, сказала: «Ты мне правишься, слесарь. И коли хочешь, чтобы я когда-нибудь оказала тебе услугу, помоги и ты мне». — «А что я должен делать?»— спрашиваю. «Хорошенько следи за пастором, узнай, что затевает, и прощупай его прислугу, не пожелает ли кто за вознаграждение оказать госпоже небольшую любезность. Какую любезность, это пока тайна. Сделай только, что я от тебя требую!» Потом и Анна и Илона захотели того же. Кажется мне, эти бабищи задумали неладное.

Пасторша, всплеснув руками, запричитала.

Павел Ледерер стал рассказывать, какое настроение царит в замке. Прислуга и подданные задышали свободней, шутят, всюду раздается смех. Один Фицко лежит, покинутый, в своей каморке. Никого к себе не допускает, только Майорову из Миявы, что варит ему целебные травы, смазывает его мазями, шепчет над ним таинственные заклинания. С того часа, как его распластали на «кобыле», он никому не показывается на глаза, никто не видал его ухмыляющейся рожи, не слыхал его хохота. Майорова — самая подходящая для него подружка. Тоже всегда хмурая и мрачная. Уже сейчас трясется от страху, что с ней сделает госпожа, когда вернется из Прешпорка. Она уверяла ее, что тамошний чудо-лекарь исцелит ее рану так, что и следа от нее не останется, хотя она-то хорошо знает, что нет на свете врачевателя, который бы такую рану смог исцелить без следа.

На дворе уже смеркалось, тучи густели и по временам погромыхивало.

— А бабищи в замке веселее всех, — закончил свой рассказ Павел Ледерер. — Друг перед другом выставляются, сколько кто наймет девушек и кто из них больше заработает…

Ян Поницен напомнил гостям, что пора расходиться. Осторожность, мол, никогда не может повредить.

— Преподобный отец, — сказал Ян Калина на прощание, — за весь день я не встретил ни дворянина, ни гайдука или вершника-пандура, поэтому придется мне, к сожалению, воспользоваться собственным конем.

Они условились, что пастор пошлет батрака на лошади за Вишневое, где его будет ждать Калина, переодетый нищим. Батрак отправится верхом, словно везет кому-то известие.