Он оказался в освещенном факелом коридоре, настолько узком, что идти двоим рядом не было никакой возможности.

— Здесь я обычно становлюсь особенно вежливым, — рассмеялся Фицко. — Всегда пропускаю своего попутчика вперед. Но ты вполне заслужил, чтоб я не избавил тебя от подобной обходительности. Остановись!

Он сделал еще несколько шагов и опустил на пол кувшин из-под вина, который нес из застенка, потом вернулся и пропустил слесаря вперед. Отойдя примерно на метр от кувшина, он сказал:

— Стой и хорошенько обопрись о стену, потому как увидишь нечто, чего еще не видывал. И смотри, чтоб голова не закружилась, а то враз достанешься крысам на обед, ха-ха!

Едва слесарь оперся о стену, как пол перед ним разверзся, рухнувший участок грозно загудел, и у его ног открылся темный проем. Затем он услыхал, как на дне пропасти кувшин разлетелся вдребезги.

— Видал? Если б не твоя смекалка, разбился бы ты, что твой кувшин, — расхохотался Фицко.

Из глубины повеяло трупным смрадом. Фицко явно наслаждался произведенным впечатлением.

— Только твоя сговорчивость тебя спасла, приятель, продолжал дружеским тоном горбун, однако тут же пригрозил — Но эту сговорчивость ты должен довести до конца, не то у нас найдется еще несколько таких пропастей, готовых проглотить любого, кто взбунтуется, будет угрожать или не сможет держать язык за зубами.

Фицко дернул рычаг, укрытый в стене, дверь поднялась, и Павел Ледерер зашагал за горбуном Глаза у него снова были завязаны.

Когда Фицко наконец сорвал черный платок с его глаз, он увидел, что находится в комнате с черными стенами и давно немытым полом. Все ее убранство составляли топчан, лавка и сундук из неотесанных досок.

5. Бой под градом, виселица на площади

Все обитатели ада

Фицко сразу удалился. Грязь нового логовища вызывала у Павла Ледерера такое отвращение, что он не мог заставить себя даже сесть. Чтобы прогнать тоску, он подошел к окошку.

Оказалось, смотреть было на что.

Двор был полон людей, мужчин и женщин, гайдуков и челядинцев. Они возбужденно о чем-то толковали, но, заметив Фицко, стали испуганно разбредаться. Фицко подозвал гайдуков, тоже вознамерившихся скрыться. На вопросы Фицко они что-то отвечали, но робко, уклончиво. Фицко был вне себя. Он так орал, что стало слышно даже Ледереру, прыгал, словно за пазуху влез шмель, и яростно махал руками.

Тут ворота замка открылись, и во двор влетела на Вихре чахтицкая госпожа, возвратившаяся с утренней прогулки. Лицо у нее пылало, движения были так стремительно легки, что Павел Ледерер, жадно следивший за ней, не переставал удивляться. Она остановила коня у ватаги, окружавшей Фицко, и взволнованно спросила:

— Что случилось? На улицах полно людей, а перед церковью такая толпа, что я с трудом пробилась.

Она не все при этом сказала. Дело было не столько в большом скоплении народа, сколько в том, что от него исходила явная угроза: в первый момент ей показалось, будто тысячи глаз впиваются в нее с ужасом и невыразимой ненавистью. Но когда она яростно пришпорила Вихря, люди безмолвно расступились. В дверях церкви она увидела Яна Поницена. Он стоял там, словно изваяние, воплощенный укор. Благородно поднятая голова не склонилась в приветствии…

— Страшные вещи творятся, госпожа, — ответил Фицко, который лишь минутой назад узнал о ночных событиях. — Сегодня утром нашли открытой гробницу Орсага, а в церкви девять открытых гробов с девятью мертвыми девушками…

Графиня изменилась в лице.

— Кто это сделал? — взорвалась она.

— Говорят, сама земля извергла их, поэтому…

— Меня не волнует болтовня тупиц! — раздосадованно перебила она его, хотя сперва, будучи достаточно суеверной, готова была поверить, что тут не обошлось без вмешательства тайной, неземной силы.

У Фицко мелькнула вдруг спасительная мысль, он весь просиял.

— Это работа Яна Калины и разбойников! — победоносно воскликнул он. Ему было все равно, чья это проделка. Лишь бы госпожа закипела яростью и приказала устроить на разбойников лютую охоту. Тут уж ни Калина, ни Дрозд не увернутся! Калина и так у него в руках, но теперь он поймает и Дрозда, надо только немного пораскинуть мозгами.

— Сегодня же достать мне Калину, живого или мертвого! — выкрикнула госпожа хриплым от ярости голосом. — Не приведешь его — пеняй на себя!

Фицко рявкнул на людей, собравшихся на дворе, приказал заняться своим делом. Гайдуки, служанки и подданные кинулись врассыпную.

Потом Фицко поведал госпоже, какого искусного слесаря и ловкача помощника он нашел, и обсудил с ней план поимки разбойников, а там придет и черед Калины.

— Хорошо! — согласилась госпожа. — Поступай со слесарем как знаешь. За Калину, живого или мертвого, получишь двести золотых. Передай в ближние округа мой приказ прислать в Чахтицы всех наемников, без которых они смогут несколько дней обойтись. А из моих сел призови половину гайдуков. Надо, чтобы охота удалась!

Вскоре двор снова стал походить на муравейник. Фицко отдавал распоряжения, гонцы — верхом и пешком — заспешили во все направления, чтобы собрать в Чахтицы гайдуков и наемников.

Когда Фицко воротился в свое логово, Ледерер все еще стоял у окна, удивленный новой лихорадочной суетой.

— Поздравляю тебя, приятель, — обратился к нему Фицко, — да и себя тоже. Тебе привалила такая удача, что кусочек, видать, и мне перепадет. С этой минуты ты — слесарь при замке. Старый мастер уже покинул свое жилище, чтобы уступить его тебе. А коли нынче схватим Калину, ты сызнова получишь свои двести золотых. Впрочем, только сто, хе-хе, остальные — мои.

Вместе с Фицко рассмеялся и Ледерер.

Но смех у него получился вынужденный и горький: верный ли он выбрал путь? Не погибнет ли Калина по его вине?

Эти сомнения грызли Павла все больше и больше. А на дворе уже кишмя кишели гайдуки и наемники из окрестных сел.

Красные униформы шевелились там, словно волны кровавого моря. Шпоры звякали, оружие бряцало, взмыленные кони ржали, стражи порядка и спокойствия злобно переругивались, готовясь к предстоящему бою с разбойниками.

Одно слово — и они ринутся со двора на охоту, точно стая демонов из самого ада…

Павел Ледерер сновал по новому жилищу, расстроенный мыслью о своем предшественнике, слесаре Петре Духоровиче, поседевшем на службе у чахтицких господ и вынужденном теперь оставить место столь незамедлительно.

Он устало опустился на пустой ящик. Но тут из задумчивости вывел его мягкий и одновременно невеселый голос:

— Сынок, прости, что так называю тебя, ибо не знаю честного имени твоего. Я ухожу, чтобы освободить тебе место. Но забыл одну вещь, не серчай за то, что я за ней воротился.

И старый мастер снял со стены деревянный крест и маленькую лампадку, горевшую под ним.

Павел Ледерер растроганно посмотрел на старика, такого доброго с виду. Совесть его взбунтовалась. Он встал и собрался было протянуть старику руку, попросить прощения, сказать, что не в силах лишить его хлеба. Уж лучше сам пойдет поищет где-нибудь работу!

Но вдруг лицо его, словно от удара бича, исказилось ухмылкой, и на мастера обрушились безжалостные слова:

— Да ну тебя, старый дурак!

В дверях стоял Фицко — он тут же загоготал, а вместе с ним и Павел.

Старик печально взглянул на них и, прижав деревянный крест к груди, молча вышел.

— Он маленько чокнутый. — Фицко хлопнул Ледерера но плечу. — Интересно, поможет ли Спаситель теперь, когда ему негде главы приклонить, да что там — некуда инструмент деть. Он еще приютил шестерых осиротелых внучат, чтобы они вместе с ним молились да голодали. Но с господского двора он должен в два счета убраться. Глядишь, где-нибудь под старой ивой сам черт заместо Спасителя найдет его со всеми его сопливыми внучатами. Ха-ха!

В ловушке

Из своего укрытия на вершине Плешивца Андрей Дрозд внимательно оглядывал большак и проселки, которыми ездили господа.