— Думаете, удастся?

Томин наклонился к собеседнице и «посвятил ее в тайну»:

— Есть идея. Надо ему кое-что передать с верным человеком. Костя скрылся, когда меня услали в командировку — я уже говорил, — и вот…

— Сначала я не вполне вам поверила, извините. Скажу, пожалуй. Действуйте через Раечку. Вы знакомы?

У Томина зачастил пульс.

— Да ведь он последнее время с Тоней, а до того с Катей! Раечкиного у меня даже телефона нет!

— Тогда я предупрежу. Вот ее адрес. Часов в пять вас устроит?

— Да, спасибо, — он поднялся, собираясь отчалить, но вспомнил: — Вера Георгиевна, мне бы напечатать конфиденциальную бумажку. У вас машинки нет?

Тетушка развела руками.

В половине пятого в дверь к Раечке позвонили, и она отперла. Бесцеремонно втиснулся рослый мужчина лет тридцати с мясистым красным носом.

— Если не ошибаюсь — Рая?

Та кивнула.

— Мне к вам посоветовали. Я старый друг Константина Шутикова.

— Можете не шептать, соседи в кино. Проходите, Вера Георгиевна меня предупредила.

— Вера Георгиевна? — он пытался скрыть замешательство. — А-а, ну да… Понимаете, мне надо срочно встретиться с Константином. Ради его же блага.

— А как ему сказать — кто хочет встретиться?

— Видите ли… он поймет… Разрешите? — мужчина поспешно закурил — трусил.

— Да?.. Кажется, вы что-то хотели ему послать? — озадаченно спросила она.

— Послать? А-а, ну да, — достал две бумажки по двадцать пять рублей. — Вот. Но главное — надо встретиться!

Та машинально взяла деньги.

— Зайдите завтра. В это же время, хорошо?

— Непременно!

Сунул недокуренную сигарету в пепельницу и был таков.

Девушка все еще с сомнением разглядывала деньги выпуклыми овечьими глазами, а он уже звонил из автомата:

— Михал Борисыч? Порядок, нашел девку, которая знает. Завтра обещала сказать. Но это мне стоило… сто рублей.

Голос Шахова ответил:

— Можешь дать еще, но никаких «завтра»! Она его спугнет! Добейся ответа немедленно! Любыми средствами!

Между тем к Раечке пожаловал Томин — весь благожелательность и обаяние. Услыхав, что он тоже друг Коли, Раечка уставилась подозрительно.

— Разве Вера Георгиевна… она ведь обещала предупредить.

Раечка испуганно ощупала в кармане деньги.

— Про вас?!

— Ну, конечно. Ровно пять. Я был в длительной командировке и ничем не мог помочь, даже не знал. Но теперь… — он замолк перед явной растерянностью девушки, потом заметил тлеющий окурок, осенило: — К вам кто-то приходил? И вы решили, что это я?

— Никто ко мне не приходил! Какое вам дело? — закричала она.

— Вы дали ему Костин адрес? — ахнул Томин.

— Ничего я не давала, ничего не знаю! И вообще, не впутывайте меня! Разбирайтесь сами! — Она перешла в наступление: — Кто вы такой? Я вас никогда не видела! Как вас зовут?

— Поймите, Косте угрожает опасность! Я — его друг, у меня есть доказательства! — Томин старался быть предельно убедительным, он выудил ту же фотографию, что понравилась Вере Георгиевне.

Раечка не глядела.

— У него со всех сторон опасности! Я тут ни при чем! Я вам не верю!

Томин шел прочь в отвратительном расположении духа. То с Химиком прокололся, теперь эта девица вытолкала…

Если б он задержался хоть минут на пять возле двери, откуда был изгнан, то увидел бы красноносого верзилу, которого Раечка встретила паническим возгласом:

— Зачем вы снова?!

Однако Томин не задержался. У него, правда, мелькнула мыслишка, что за Раечкой нужен бы присмотр, потому что наверняка она видится с Шутиковым. Но она не была единственной ведшей к нему ниточкой. А кроме того, для слежки Томин оделся бы менее броско, чем для роли Костиного друга (Костя слыл великим пижоном).

На следующий день к вечеру втроем сошлись у Знаменского. Кибрит выложила ворох соображений, которые касались разных заполненных от руки документов (почерковедческие экспертизы — ее конек). Томин вынужден был признать, что розыски пока безрезультатны.

— Одна старушка клюнула на прелестную фотографию, которую я раздобыл у Шутиковой сестры. Было совсем горячо и вдруг сорвалось… при сомнительных обстоятельствах. Но, по крайней мере, я убедился, что он жив. Держу пари, что некая Раечка еще вчера общалась со своим Костей.

— И то хлеб, — вздохнул Знаменский.

— А меня уже, между прочим, спрашивали, как это ЗнаТоКи сели в лужу? — обвиняюще воззрилась на него Кибрит, и янтарные глаза потемнели.

Кто-то на Петровке придумал друзьям прозвище, составленное из начальных слогов фамилий. Как утверждала Кибрит, «Зна» — был корень, «То» — вроде суффикса, а «Ки» — окончание. Словечко звонкое — чуть шутливое, чуть завистливое — приклеилось, сами уже подчас употребляли.

— Саша, что автор писем?

— Под рубрикой «Факты, догадки, открытия». В том самом районе — между тремя почтовыми отделениями — живет особа, которая близко знает Шахова и присутствовала на суде. Она его терпеть не может и открыто величает проходимцем. Ныне на пенсии, в прошлом секретарь-машинистка. Вы будете смеяться, но это родная теща Михал Борисыча!

— Блондинка, брюнетка?

— Еще не видел, Зинуля, новость прямо со сковородки.

Томин встал, Кибрит взяла сумочку.

— Жаль мне вас отягощать, но надо сегодня-завтра провести у Шахова повторный обыск, — сказал Знаменский. — Он, конечно, допускает, что мы можем появиться, так что ничего особенного дома не держит. Во всяком случае, в открытую.

— Завтра у подруги день рождения, — вспомнила Кибрит.

— Поедем сейчас, — решил Томин. — Только чур заскочим в буфет.

— Сработайте там попроще. А ты, Зиночка, погляди орлиным оком, где возможны тайники, чтобы знать, какую потом брать технику. Через неделю нагрянем еще разок — и уже по-серьезному.

Далека была та пора, когда по казенной надобности они будут ездить на машине. Им еще не хватало чинов, а Петровке — автотранспорта. Двинулись на троллейбусе. Москву выбелил мелкий снежок, и здания словно переоделись, а деревья расцвели и стали заметны на улицах, почти как весной.

Пока Кибрит и Томин добирались до резиденции Шахова, там пировали гости. Вокруг празднично накрытого стола сидели родичи Михаила Борисовича и нужные люди. Хозяин за сверкающим роялем наигрывал популярные песенки, ему подтягивали. Розовый чистенький старичок ухаживал за молодой соседкой:

— Я что-то затрудняюсь, прошлый раз вы были рыжая или шатенка?

— Скорей, рыжая. Так все меняется.

— Ах, не говорите!

Шахов счел, что настало время для главного тоста.

— У всех налито? Тогда разрешите мне… — он говорил стоя и с неподдельным пафосом. — Когда я гляжу сейчас на этот стол, на всех вас, я минутами вдруг думаю: а не сон ли? Или, наоборот, дурной сон то, что было: камера, потом тебя ведут на допрос, руки назад… Да, много пережито. Так вот, я прошу вас поднять бокалы за того человека, кто вывел меня из темницы! За того, благодаря кому мы снова встретились! За его здоровье, за ум мудреца, за смелость юноши!

Все чокнулись от души и обратились к закускам.

— Правильно, добро надо помнить, — промолвил сонный деляга средних лет с бородавкой на лбу.

— Сегодня ты мне, завтра я тебе, — эту сентенцию изрек красноносый верзила, навещавший Раечку.

— Растрогал ты меня, Миша, — старичок хитро помаргивал выцветшими глазками. — Не знаю, за кого пьем, но чувствую — хороший человек.

Чем-то он напоминал Шахова. То ли холеностью, то ли манерой помаргивать. И действительно, они состояли в родстве: старичок доводился хозяину дядюшкой.

— Лиза, где вы такую шерсть достали? — спросила Шахова женщину, одетую в кофточку замысловатой воздушной вязки.

— Артем из Таиланда привез.

— Не из Таиланда, а из Марселя, — поправил красноносый. — Кстати, в Марселе была история…

Лиза прервала:

— У него скоро опять круиз, обещает платье вот такое, — она что-то изобразила вокруг плеч.

— Когда отплываешь? — обернулся Шахов.