Причин для приподнятого настроения было много. Накануне состоялась свадьба моих друзей Олега Тогоева и Маши Варденга. Там-то я и познакомился с некоей девушкой по имени Лена. Честно говоря, в тот период я был весьма озабочен, хотя не скажу, чтоб уж прям сексуально, но всё-таки в плане поиска второй половины. Маша, старая сводница, давно прочила мне в «подружки» какую-то Лену, но я никогда не любил «сводничества», да + к тому меня пугало, что эта Лена на пять лет старше меня, что означало, что если у нас всё «срастётся», то придётся слать на хуй всю музыку, всё искусство, всю мою социальную полуактивность и тупо зарабатывать деньги, ибо когда девочке почти двадцать шесть, думал я, в чём, конечно, был прав, это не игрушки, – надо строить гнездо и рожать.

Но седьмого августа всё изменилось. Та самая Лена, которую я увидел, оказалась не той Леной, что рисовалась мне по росказням Маши, а настолько привлекательным существом, что о мотиве «сводничества» я забыл напрочь, хотя и был предупрежден о её присутствии, и она, надо полагать, тоже наслушалась рассказов о том, что, мол, придёт такой рыжий Макс и что он, мол, хороший.

Видимо, Господь, в которого, как выяснилось позже, очень веровала Лена, и впрямь решил чему-то нас с ней научить, ибо, мало того, что мы неплохо сблизились с ней на свадьбе, так мы ещё и опоздали на метро (я, конечно, вызвался ее провожать и, конечно, она не была против), в результате чего нам пришлось вернуться обратно, где мы были уложены спать, естественно, в разных комнатах (я, например, на кухне).

В середине ночи ко мне пришла Лена, у которой вообще долгое время были проблемы со сном, и я стал читать ей вслух «Золотой ключик» г-на Алексея Толстого.

Я почитал ей этот грёбаный «ключик», и ровно в 4.30 утра мы вместе ушли. Я проводил её до её подъезда. Метров за сто до него мы решили сходить вместе на выставку Матисса в Пушкинский музей. Уже у дверей, я сказал, что, мол, ах-ах, а как же мы пойдём, если у меня нет её телефона , и роман начался.

Впрочем, все несколько последних абзацев написаны лишь затем, чтобы объяснить, почему ранним утром 8-го августа 1993-го года я находился в том самом вышеупомянутом возбуждённом и приподнятом настроении.

Да и даже не затем, а затем, чтобы рассказать вам, что где-то в районе того самого места, где ко мне сегодня подошла Девочка с Фотоаппаратом, меня тогда, в девяносто третьем, посетила странная мысль.

Я подумал, какая классная девочка Лена! Я хочу её. Дай-ка я напишу о нас с ней красивую сказку. О том, как мы познакомились, и как всё у нас потом замечательно вышло. А потом, когда всё у нас действительно выйдет «по-настоящему», эту сказку я покажу ей, и оба мы посмеёмся...

Хочу повторить лейтмотив: я ни о чём не жалею. Решительно ни о чём. Возможно, потому у нас с Леной и получилась такая невнятная история, не обошедшаяся, кстати сказать, даже без бракосочетания и развода, что я всё-таки не написал загодя никакой сказки. Но я всё равно ни о чем не жалею. Ни о начале, ни о середине, ни о конце...

(Маленькое замечание. Только что мимо меня прошла светловолосая девушка в шортах и в тёмных очках. Когда мы смерили друг дружку вгзлядами, очки упали с неё, но я точно знаю, что это обычное совпадение, и я не имею к этому ни малейшего отношения.)

6.

ВЕРЕСКОВЫЙ МЁД

Из вереска напиток

забыт давным-давно.

А был он слаще мёда,

пьянее, чем вино.

В котлах его варили

и пили всей семьёй

малютки-медовары

в пещерах под землёй.

Пришел король шотландский,

безжалостный к врагам,

погнал он бедных пиктов

к скалистым берегам.

На вересковом поле,

на поле боевом,

лежал живой на мёртвом

и мёртвый на живом.

Лето в стране настало,

вереск опять цветёт,

но некому готовить

вересковый мёд.

В своих могилках тесных,

в горах родной земли

малютки-медовары

приют себе нашли.

Король по склону едет

над морем на коне,

а рядом реют чайки

с дорогой наравне.

Король глядит угрюмо:

"Опять в краю моём

цветет медвяный вереск,

а мёда мы не пьём!"

Но вот его вассалы

приметили двоих

последних медоваров,

оставшихся в живых.

Вышли они из-под камня,

щурясь на белый свет,

– старый горбатый карлик

и мальчик пятнадцати лет.

К берегу моря крутому

их привели на допрос,

но ни один из пленных

слова не произнёс.

Сидел король шотландский,

не шевелясь, в седле.

а маленькие люди

стояли на земле.

Гневно король промолвил:

«Пытка обоих ждет,

если не скажете, черти,

как вы готовили мёд!»

Сын и отец молчали,

стоя у края скалы.

Вереск звенел над ними,

в море - катились валы.

И вдруг голосок раздался:

«Слушай, шотландский король,

поговорить с тобою

с глазу на глаз позволь!

Старость боится смерти.

Жизнь я изменой куплю,

выдам заветную тайну!»

– карлик сказал королю.

Голос его воробьиный

резко и четко звучал:

«Тайну давно бы я выдал,

если бы сын не мешал!

Мальчику жизни не жалко,

гибель ему нипочём.

Мне продавать свою совесть

совестно будет при нём.

Пускай его крепко свяжут

и бросят в пучину вод,

а я научу шотландцев

готовить старинный мёд!»

Сильный шотландский воин

мальчика крепко связал

и бросил в открытое море

с прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись.

Замер последний крик...

И эхом ему ответил

с обрыва отец-старик:

«Правду сказал я, шотландцы,

от сына я ждал беды.

Не верил я в стойкость юных,

не бреющих бороды.

А мне костер не страшен.

Пускай со мной умрёт

моя святая тайна

– мой вересковый мёд!..

Роберт Луис Стивенсон.

(Перевод Самуила Маршака).

7.

На исходе седьмой недели довольно невнятных моральных страданий, связанных с освобождением от героиновой зависимости, я снова пришёл к моей несчастной матери и сказал: «Мама, я не могу больше! Помоги мне лечь в больницу. У меня больше нет сил...»

Я действительно устал жрать в оптовых количествах «Сонапакс», спать по семнадцать часов в сутки, принимать на ночь по пять колес «Феназепама» и читать какую-то околесицу про гномов и гоблинов, ибо ничего другого я вообще тогда не воспринимал.

Это была уже вторая больница за последние четыре месяца. 1-я была 19-ой. «Наркологичкой» в районе Текстилей. Там, кстати, было очень весело. Примерно по трём причинам.

Во-первых, мне нравилось, что я своими руками вынимаю себя из так сказать Ада и то, что я лёг туда, уже пережив очередные ломки, вследствие чего меня, к моему сожалению, не стали вводить в так называемое «коматозное состояние», каковое весьма похоже на торч.

Во-вторых, поскольку мне было на тот момент почти двадцать шесть, лечили меня за немалые деньги, и именно потому в подростковом отделении. Таких великовозрастных уродов вроде меня там было человек пять. Остальные же были сущие дети от четырнадцати до семнадцати лет.