Всегда отзывчивый на чужую беду, Волошин надеялся, что в Крыму Сергей поправит здоровье и развеется – благо волошинский дом вечно был полон людьми: известными и не очень деятелями русской культуры. Там всегда было интересно и весело.
В письмах Марины к Волошину, написанных из Гурзуфа, незадолго до приезда в Коктебель, – тоже тоска, одиночество («Оставаться человеком… – вечно тосковать…», «…одиночество, одиночество, одиночество…», «…я мучаюсь и не нахожу себе места»). Конечно, отчасти – это дань моде, отчасти типично юношеский максимализм, отрицающий ценности обыденной «взрослой» жизни. Но только отчасти. Душа юной Марины требует всеохватывающего чувства, которого пока нет и потребности в котором она пока не осознает.
Она запоем читает и мир литературных героев предпочитает миру реальных людей. «Книги мне дали больше, чем люди. Воспоминание о человеке всегда бледнеет перед воспоминанием о книге <…> Я мысленно все пережила, все взяла <…> Значит, я не могу быть счастливой?»
Пройдет всего 17 дней – и она будет счастлива.
Это была любовь с первого взгляда. Оба нуждались в любви. В их биографиях было много общего – оба рано потеряли мать. Оба жили напряженной духовной жизнью. Оба – при внешнем благополучии – испытывали внутренний дискомфорт. Оба не любили развлечений молодости. Кроме того, у восемнадцатилетней Марины, как оказалось, сильна потребность опекать и заботиться. А у семнадцатилетнего Сергея – потребность в заботе и опеке. В чувстве Марины Цветаевой к Сергею Эфрону, как замечают все современники, было много материнского. Вот «Сережа, усталый, уснул под лучами восходящего солнца. Марина <…> смотрит на него спящего, и вся страсть Жалости, Верности, Любованья, вся Преданность и вся Печаль Мира – в ее похудевшем <…> лице», – вспоминает Анастасия Цветаева.
Уже в первые дни знакомства Марина Цветаева пишет стихи с посвящением Сергею Эфрону – «Бабушкин внучек», «Венера», «Контрабандисты и бандиты». Это очень несовершенные стихи, но в них образ – символ человека (или, точнее, сверхчеловека), парящего над землей. («Темнокудрый мальчуган, / Он недаром смотрит в небо!», «Он странно-дик, ему из школы / Не ждать похвального листа. / Что бедный лист, когда мечта – <…> Конрабандисты и бандиты…».) То, что перед этими стихами стоит посвящение – «Сереже», еще, конечно, не означает тождества их намеренно романтизированного лирического героя с реальным Сергеем Эфроном. Но стихи навеяны встречей с ним. С первых дней их знакомства ему выпала редкая для мужчины роль Музы.
Проведя в Коктебеле чуть больше двух месяцев, Цветаева и Эфрон уезжают в Уфимскую губернию – лечить Сережин туберкулез кумысом… И еще, наверное, для того, чтобы быть только вдвоем, уйти от опеки Сережиных сестер, а может быть, и Макса Волошина, который, при всей своей внимательности к людям, «с Сережей за все лето слова не сказал». «Ты, так интересующуйся каждым, вдруг пропустил Сережу», – недоумевает Марина Цветаева в письме к Волошину уже после отъезда из Коктебеля. Она предполагает, что причиной тому сестры Сергея – Лиля и Вера, которые его «так же мало знают, как папа меня». Быть может, и так, а быть может – и подсознательная ревность или и то и другое вместе.
Судя по письмам Цветаевой к сестрам Эфрона в Коктебель из Усть-Иванского завода (так назывался поселок, где остановились юные влюбленные), Марина тщательно следит за здоровьем Сергея – отпаивает его не только кумысом, но и сливками (по две бутылки в день), «пичкает» рисом (где-то прочитала, что жены султанов едят рис, чтобы потолстеть). Увы, Сережа по-прежнему худ, что немало огорчает Цветаеву. Она занимается с ним языками – ведь Сергей еще не кончил гимназии. Впрочем, так же, как и Марина. Но французским и немецким она владеет в совершенстве – в детстве с больной матерью подолгу жила в Германии, в 16 лет – в Париже, где слушала лекции по французской литературе. Она считает свое образование законченным. Ему же еще предстоит сдавать экзамены за гимназический курс.
В сентябре Цветаева и Эфрон возвращаются в Москву. Анастасия Цветаева намекает: в это время между ними еще не было близости – очень юные и целомудренные, они не решались перейти этот порог.
Они хотят жить вдвоем, только вдвоем и перед возвращением отца Марины – Ивана Владимировича Цветаева – из-за границы снимают квартиру на Сивцевом Вражке. Правда, «вдвоем» все равно не получилось. Лиля больна и не может жить одна. В результате сестры Эфрон поселяются в той же – просторной – квартире, которую облюбовали Марина и Сергей. И сама квартира, и обстановка, и жизнь в ней – все очень нравится Марине. «…я <…> думала, что глупо быть счастливой, даже неприлично! Глупо и неприлично так думать, – вот мое сегодня», – пишет она Максу Волошину.
С легкой руки Алексея Толстого квартира зовется «обормотником»: там вечно стоит дым коромыслом – от обилия людей, не обремененных ни службой, ни – по большей части – семьей. «У Эфронов гости <…> Сейчас все забавляются граммофоном, гадают по нем. Теперь играют на пьянино…» – писала сыну Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина, приехавшая в Москву осенью 1911 года. Правда, в этом же письме она добавляет: «Мне очень жаль Сережу: выбился он из колеи, гимназию бросил, ничем не занимается; Марине, думаю, он скоро прискучит, бросит она игру с ним в любовь». Но сам Сергей, если бы прочитал эти строки, наверное, только бы рассмеялся. Отношения между влюбленными – пока – безоблачны.
Они с Мариной твердо решили пожениться, о чем и сообщают всем родным и знакомым. Никто, кроме младшей сестры Марины – Аси, этого не одобряет. Ни Иван Владимирович Цветаев, ни сестры Сергея, ни Макс Волошин. Иван Владимирович возмущен прежде всего тем, что дочь приняла столь важное решение, не посоветовавшись с ним. (На что Марина резонно отвечает: «Как же я могла с тобой советоваться? Ты бы непременно стал мне отсоветовать».) Кроме того, он не представляет себе ее юного избранника в роли отца семейства. Очевидно, его не слишком обрадовало и то, что Сергей Яковлевич – наполовину еврей, хотя и крещеный. Иван Владимирович не был оголтелым антисемитом, как его брат Дмитрий Владимирович Цветаев, член «Союза русского народа», или тесть по первому браку историк Д. Иловайский, издававший антисемитскую газету «Кремль». Но евреев недолюбливал (об этом свидетельствует одно из его писем к Иловайскому).
Сестры Сергея были в ужасе, что их брат, которого они держали за мальчика, не окончивший даже гимназии, никогда еще не заработавший ни рубля, собирается жениться. Да и Марина Цветаева, как им казалось, не будет хорошей женой – слишком взбалмошна, капризна, витает в облаках.
Макс Волошин в ответ на приглашение на свадьбу прислал скорее соболезнование, чем поздравление. Он писал, что и Марина, и Сережа слишком настоящие для такой лживой формы отношений, как брак. И вообще он считал, что все это несерьезно. В письме матери – «Свадьба Марины и Сережи представляется мне лишь «эпизодом» и очень кратковременным».
Ответ Цветаевой Волошину свидетельствует о том, что она-то как раз думала о предстоящем браке как о самом главном событии своей жизни. Даже горячо любимому Максу, которому была обязана знакомством с Сергеем, она не может простить такого отношения: «Ваше письмо большая ошибка. Есть области, где шутка неуместна, о которых нужно говорить с уважением или совсем молчать за отсутствием этого чувства вообще. В Вашем издевательстве виновата, конечно, я, допустившая слишком короткое обращение. Спасибо за урок!» (На гневные слова Марины Волошин ответил спокойно-любящим письмом – и отношения быстро восстановились.)
Венчание состоялось 27 января 1912 года. Иван Владимирович, сначала отказавшийся присутствовать на свадьбе дочери, сменил гнев на милость. Сестра Ася была в это время за границей – и потому мы ничего не знаем о том, как прошла свадьба, – ведь ее «Воспоминания» – основной источник наших сведений о детстве и юности Марины. Но, очевидно, именно в этот день молодые обменялись кольцами: на внутренней стороне одного из них было выгравировано имя «Марина», на другом – «Сергей», и на каждом дата свадьбы. (Кольцо с именем «Марина» сохранилось до наших дней и ныне находится в Государственном литературном музее в Москве.) «Его» кольцо потом не раз возникнет в стихах Цветаевой.
