Самолет этот всего несколько дней назад прибыл с ремонтного завода, находившегося при школе на одной из окраин аэродрома. Причину установки эрзац-клина работники завода наивно пытались объяснить малоопытностью рабочих, которые якобы, сорвав резьбу у ранее стоявшего клина и не найдя замены испорченному, поставили вместо него другой, выточенный из обычной железной болванки. Они полагали, что ничего страшного нет, если один из четырех болтов, с помощью которых крыло крепилось к центроплану, будет не хромансилевый, а просто железный.

За неделю до этого вернулся из зоны Р-5. У машины в момент выполнения глубокого виража элероны отказались повиноваться летчику. Командир звена не растерялся. Он ухватился руками за провисшие тросы элеронов, сумел вывести самолет в нормальное положение и с помощью второго члена экипажа совершить нормальную посадку. До этого Р-5 находился на том же ремзаводе. Ослабление тросов элеронов произошло вследствие слабого натяжения расчалок между верхними и нижними плоскостями, установленными там.

Слухи о низком качестве ремонта на этом предприятии доходили до нас и раньше, но, к сожалению, мы были всего лишь курсантами и никак не могли повлиять на улучшение качества ремонта. На работу завода смотрели, как на самую настоящую халтуру, поругивали начальников, знавших о положении дел, но не принимавших никаких мер по наведению порядка. Тогда мы не знали, что соответствующие службы уже обратили внимание на работу этого завода, а также другие неприятности, происходившие в гарнизоне в последние месяцы. Возник вопрос: не являются ли они взаимосвязанными и не проводятся ли кем-то в школе преднамеренно?

В это время в гарнизоне случилась беда, повлекшая наказание совсем невиновных людей. Примерно за месяц до начала войны накануне выходного дня убывший в Тамбов начальник школы полковник Тихомиров оставил за себя начальника штаба полковника Демона. Неожиданно для нас он дал указание, которому мы не сразу поверили: разрешить всему курсантскому составу увольнение в предвыходной и выходной день. Это означало, что практически каждый желающий мог покинуть пределы военного городка. После полугодового запрета увольнений мало кто из нас не воспользовался возможностью пойти в город, хорошо понимая, что после возвращения Тихомирова увольнения будут снова отменены, как уже не раз бывало. За время пребывания в школе (около 11 месяцев) я ни разу не был в увольнении. Город удалось посмотреть только на первомайском параде, когда маршировал в составе школьной колонны. Узнав о полученном разрешении, я тоже записался в список, желая побродить по городу, посмотреть на гражданскую жизнь, от которой стал отвыкать.

Мне также хотелось посмотреть в гарнизонном Доме Красной Армии выступление артистов одного из областных театров, приехавших сюда на гастроли. Уже больше часа нахожусь в ДК. Давно прошло время начала концерта, а артистов все нет. Чтобы скоротать время, решил подняться в библиотеку и почитать журналы. Просматриваю журналы и слушаю звуки оркестра, доносившиеся снизу. Зачитавшись, не заметил, что музыка стихла. Спохватившись, заглянул в зрительный зал и вижу, что он абсолютно пуст. Тут же быстро спускаюсь в фойе. Здесь также никого. Не могу понять, что происходят. Уж не война ли?

Выбегаю на улицу и вижу бегущих в одном направлении военных и гражданских. Спрашиваю: «Что случилось?» В ответ слышу: «На аэродроме что-то горит». Не раздумывая, побежал вместе со всеми. За углом ДК увидел небольшой язык пламени с черными клубами дыма, высоко поднимавшимися над ним. Непонятно, что именно горит. Когда дорожка, по которой мы бежали, круто ушла вправо, мы отлично увидели, что горит крайняя секция ангара, где стояли самолеты Р-5 нашей эскадрильи. Рванули туда. Около него вижу группу курсантов ШМАСа. Их казармы находились ближе наших, поэтому они раньше других прибежали к месту пожара.

Не видно ни пожарных, ни командиров, которые могли бы возглавить борьбу с пожаром, эвакуацию машин и имущества из горящего помещения. Курсанты ШМАСа еще совсем молодые, только что призванные на службу в армию. Они ни разу не были на аэродроме и не знали, как у него открываются кассеты или, проще говоря, двери, оказавшиеся закрытыми. Стремясь открыть их, курсанты навалились на массивные двери, пытаясь хотя бы сдвинуть их с места, но толкали не в ту сторону. Я знал, как их открывать, поэтому стал подавать команды, и дело пошло.

Открыв секцию, мы поняли, что старались напрасно: укротить огонь и спасти еще целые самолеты не сможем – больше половины машин уже горит. Из треснувших топливных баков горящий бензин быстро растекался по цементному полу, и от него, словно спички, вспыхивали самолеты. Мгновение, и в считаные секунды перкаль крыльев и фюзеляжа вспыхивает, обнажая конструктивный скелет машины. Полыхают деревянные детали. Большой жар все дальше отодвигал нас от ангара, хотя мы пытались что-то сделать. Ругали тех, кто умудрился напихать в ангар столько машин. Их устанавливали так называемой «елочкой».

В пространство между стабилизатором и плоскостью одного самолета ставили другой и так далее, пока последний не упирался в замыкающую кассету, от которой их потом могли по одному выкатывать из ангара. Этот последний самолет являлся как бы своего рода пробкой, закрывавшей бутылку. Досадно, что первым в этой секции загорелся именно этот, угловой, самолет, не позволивший выкатить остальные. После открытия кассеты из-за высокой температуры мы не смогли подойти ни к одному из самолетов, да и крыша ангара, прогорев в некоторых местах, стала обваливаться.

Нам все же удалось открыть кассеты двух остальных, еще не успевших загореться секций ангара. Однако самолетов в них оказалось меньше, чем в горевшей. Ребята бегом на руках быстро выкатили все оставшиеся самолеты на безопасное расстояние в поле. На руках же откатили туда и все СБ, стоявшие около ангаров. Закончив эвакуацию, глянули на горящий ангар. Зрелище страшное. Даже во время войны я не видел такого большого пожара. В это время от высокой температуры, словно фугасные бомбы, стали рваться баллоны со сжатым воздухом. В одном из углов ангара находилось около 30 баллонов.

Раскаленные осколки разлетались на 300 и более метров. Один баллон, видимо, со стравленным воздухом, раздулся до размеров большого шара и взрывной волной был выброшен из ангара. С шипением, постоянно меняя направление от встречавшихся на его пути неровностей, укатился метров на сто от ангара, изрядно напугав людей, находившихся поблизости.

Поглазеть на пожар сбежалось немало любопытных из города. Многих из нас, в том числе и меня, срочно поставили в оцепление. Незнакомый командир, взявший на себя руководство, увидев на моей груди редко встречавшийся красивый значок «Союзосвод», членом которого я был на гражданке, очевидно, подумал, что парень с таким значком заметнее остальных, и назначил старшим. Для нашей группы он отвел участок протяженностью более ста метров. Прибывшие пожарные и паровоз, с которого тоже подавалась вода, ничего не могли сделать с огнем. Лужи воды, поверх которых находился горевший бензин, растекались в разные стороны, создавая угрозу возгорания другим объектам. Часть прорвавшихся горожан вместо оказания помощи, пользуясь наступившей темнотой, стала заниматься мародерством.

Их внимание привлек парашютный склад. Пользуясь суматохой и отсутствием охраны, они под предлогом спасения имущества сорвали замки с дверей и хлынули внутрь. С помощью подоспевших курсантов нам удалось спасти склад от разграбления. Почти до утра мы вылавливали непрошеных добровольцев и выпроваживали их с территории аэродрома. Среди ночи в свете огня я увидел начальника школы полковника Тихомирова. Без головного убора, с расстегнутым воротом гимнастерки, полностью потеряв голос, он кричал что-то невразумительное. Глядя на него, я был поражен, что такой грозный для нас начальник в критическую минуту выглядел жалким и беспомощным. Начальника штаба на пожаре вообще никто не видел, как, впрочем, и комиссара полковника Иванцова.