– Что именно пытался вызнать у тебя магистр? – спросил Корибут Ольгердович, сверля Пересвета пытливым взглядом.

Пересвет почесал в затылке, припоминая, потом ответил, не пряча глаз:

– Перво-наперво магистр хотел узнать численность всего Ольгердова войска, а также имена всех литовских воевод и русских князей, пришедших к Рудавскому замку под знаменами Ольгерда. Помимо этого магистр выспрашивал у меня сведения о Кейстуте и его жемайтийской рати. Ладит ли Кейстут с Ольгердом? Кого из сыновей Кейстут взял с собой в этот поход? Велика ли дружина у Кейстута? Ну и всякое такое…

– И ты ничего не сказал магистру? – спросил Ердень у Пересвета с оттенком недоверия в голосе.

– Ничего не сказал, – без колебаний проговорил Пересвет.

– Совсем ничего? – Ердень подозрительно прищурил свои бледно-голубые глаза.

– Ничего, – твердо промолвил Пересвет, глядя на гридничего прямым взором.

Ердень шумно вздохнул, бросив на Корибута Ольгердовича многозначительный взгляд. Мол, ты думай, что хочешь, а я этому молодцу не верю!

Корибут Ольгердович попросил гридничего удалиться из шатра. Ердень беспрекословно повиновался. Проходя мимо Пересвета, сидящего на скамье, Ердень похлопал его по плечу, как бы говоря этим жестом: «Хотя бы наедине с князем будь честен до конца, младень!»

– Ну вот, друг мой, мы теперь одни, – сказал Корибут Ольгердович, присев на скамью рядом с Пересветом. – Теперь ты можешь поведать мне всю правду, как бы горька она ни была. Что ты выболтал магистру на допросе?

Задавая этот вопрос, Корибут Ольгердович намеренно не смотрел в глаза Пересвету, дабы тому было легче сознаться в своем малодушии.

Однако Пересвет стоял на своем, заявляя, что он не передал немцам никаких сведений, даже имени своего им не назвал.

– Почто ты мне не веришь, князь? – обиженно воскликнул Пересвет. – Иль ты меня мало знаешь?

– Верно, друже, во лжи ты допрежь уличен не был ни разу, – заметил Корибут Ольгердович, – но дело в том, что странно получается: ты немцам ничего не рассказал, а они тебя взяли и отпустили с Богом. В таких случаях немцы обычно пленников бьют и пытают, чтобы вызнать у них хоть что-то. После пыток пленника либо добивают, либо обменивают его на кого-то из немцев, оказавшихся в неволе у литовцев. Твой случай, Пересвет, какой-то из ряда вон выходящий, прости за прямоту. Ты или чего-то недоговариваешь, или твой ангел-хранитель опекает тебя уж слишком усердно. Скажи мне истину, друже! – Князь взял Пересвета за руку. – Обещаю, я буду молчать. Сними камень с души! Ведь недомолвок между нами никогда не бывало.

– Нету у меня на душе ни камня, ни камешка, княже. – Пересвет сердито отнял свою руку. – Я поведал тебе все, как было. Почто немцы проявили ко мне милосердие, сие и для меня загадка. А верить или не верить, это уже дело твое, князь.

– Ладно, ступай! – сухо бросил Пересвету Корибут Ольгердович, поднявшись со скамьи и подойдя к столу. – С тобой еще твой отец перемолвиться хочет. Иди к нему, друже. Да не мели языком среди наших ратников о том, что в немецком плену побывал!

Боярин Станимир Иванович не скрывал своего взволнованно-озабоченного состояния, когда завел разговор с Пересветом, уединившись с ним в своем шатре. Ему тоже не верилось, что его сын ни за что ни про что был освобожден немцами из плена.

– Ну, сын мой, садись и выкладывай мне все начистоту, отчего это крестоносцы явили тебе такую неслыханную милость! – промолвил Станимир Иванович, усадив Пересвета на табурет и тщательно задернув дверной полог. – Да молви негромко, дабы посторонние уши этого не услышали и по всему нашему стану не разнесли.

Боярин сел на другой табурет, поставив его напротив Пересвета.

Пытливый требовательный взгляд отца вывел Пересвета из себя. Ему сразу стало понятно: его отец тоже убежден в том, что он не мог так легко и просто выбраться из тевтонского плена, не запятнав свою совесть нечестивым поступком.

– Отец, вынужден разочаровать тебя, – сдерживая себя от резких слов, заговорил Пересвет. – Никаких клятв и обещаний я немцам не давал, ничего лишнего им не выболтал, в ногах у них не валялся. Меня допрашивал сам магистр Тевтонского ордена, но ничего он от меня не добился, Бог свидетель.

– Сам магистр впустую потратил на тебя время, после чего отпустил тебя на волю без всякого выкупа. – Станимир Иванович покачал головой и всплеснул руками. – Диво, да и только, сынок!

– Согласен с тобой, отец, – хмуро обронил Пересвет. – Надеюсь, моей вины в этом нет?

– Ежели ты рассказал все без утайки, тогда винить тебя не в чем, – с тяжелым вздохом произнес Станимир Иванович, – но коль ты солгал…

– Я поведал чистую правду! – невольно вырвалось у Пересвета. – Почто ты мне не веришь, отец? Почто мне никто не верит?

– Не бывало такого сроду, сын мой, чтобы тевтонцы просто так отпускали из плена хоть славянина, хоть литовца, хоть земгала… – сказал Станимир Иванович, поглаживая свою русую бороду. – Это и порождает недоверие. Ердень и вовсе считает, что ты сам в плен сдался, когда Ярец и Пустовит пали от тевтонских стрел. Гридни из твоей полусотни отыскали по следам их тела в лесу. Они-то и поведали нам, что вы трое наткнулись на вражескую засаду.

– Так все и было, – кивнул Пересвет. – Мы искали копны сена в чаще леса, а немцы обстреляли нас из арбалетов, затаившись в тростниковых зарослях. Я успел вовремя щитом прикрыться, потому и уцелел. – Пересвет помолчал и мрачно добавил: – Но лучше бы мне было пасть тогда от немецкой стрелы, чем терпеть все это недоверие.

Станимир Иванович велел сыну не выходить покуда из его шатра, а сам боярин отправился к Корибуту Ольгердовичу. Было видно, что он идет туда с тяжелым сердцем.

Пересвет прилег на ложе и не заметил, как задремал. От дремы его пробудила отцовская рука.

– Значит, так, сын мой, – невесело проговорил Станимир Иванович, стараясь не встречаться взглядом с Пересветом. – Корибут Ольгердович снимает тебя с должности полусотника, будешь отныне простым дружинником. Помимо этого Корибут Ольгердович приказывает тебе говорить всем, будто ты сам сбежал из плена. Все равно в милосердие и бескорыстность немцев никто не поверит. Лишь нехорошие подозрения на себя навлечешь. По-моему, князь прав.

– Прав князь или не прав, его воля для меня закон, – пробурчал Пересвет. – Хорошо хоть из дружины князь не прогнал меня в шею!

Окрестности близ Рудавского замка были малопригодны для столкновения крупных воинских полчищ. На обоих берегах покрытой льдом реки Рудавы стеной стоял густой лес, лишь кое-где прорезанный небольшими пустошами и болотистыми низинами. На одной из таких низин, по которой пролегала дорога от Рудавы до Немана, князь Ольгерд выстроил для битвы свои конные и пешие полки. Сигнал для сражения был дан отрядам Ольгерда и Кейстута сразу, едва к Рудавскому замку подошло войско крестоносцев. Тевтонцы значительно уступали в численности литовско-русскому воинству, тем не менее магистр Винрих фон Книпроде отправил к Ольгерду своего герольда с двумя мечами, что являлось прямым вызовом литовского князя на бой. Ольгерд был только рад такому быстрому развитию событий, поскольку у него не было возможности надолго задерживаться в Пруссии из-за острой нехватки продовольствия.

На фоне желто-бурых стволов сосен войско крестоносцев смотрелось живописно и грозно. Рыцари в железных латах с ног до головы, в белых плащах с чернеющими на них крестами, рыцарские кони, также защищенные металлической броней и укрытые длинными белыми попонами чуть не до земли с такими же черными крестами, – это зрелище робких наполняло страхом, а в смельчаках пробуждало ретивое желание доказать своим соратникам и себе самому, что и они не лыком шиты.

Конные полки Ольгерда и Кейстута развернулись широким фронтом на заснеженной луговине, упираясь одним из флангов в чащу леса, а другим в крутой берег реки. Позади конных дружин встала плотная масса литовско-русской пехоты с реющими над островерхими шлемами черно-красными стягами. На другом конце заснеженного поля над длинными шеренгами рыцарей и кнехтов трепетали на ветру бело-черные и желто-черные знамена крестоносцев. В прохладном февральском воздухе далеко по округе разносились хриплые протяжные сигналы боевых немецких труб.