Васе плохо было слышно, он боялся темноты и чужого голоса сестры. Он посмотрел на сестру, на отца и почему-то заплакал…

А в доме Анны между тем разгорелся скандал. Виктор, так и не сумевший найти выхода своей ярости и выпустить пар, зато успевший хорошенько опохмелиться, по какому-то пустяку прицепился к женщине. Но она и сама была зла и раздражена из-за того, что дети сбежали, и виновником этого считала сожителя. Сначала они вяло переругивались, затем Виктору это надоело, и он дал ей оплеуху. Анна терпеть не стала и, схватив первое, что попалось под руку – какую-то миску, швырнула ее в сожителя, попав ему точно в лоб. В Викторе тут же проснулся зверь. Анна отлетела к стене, а затем кубарем покатилась по горнице.

Он начал пинать ее, вкладывая в эти удары всю накопившуюся злость. Она пыталась руками закрыть живот – но безуспешно, он метил именно туда. Наконец, Анна доползла до кровати, забилась под нее и затихла. Виктор не стал преследовать свою добычу, он устал. Выпив залпом стакан водки, рухнул на кровать. Грузно поворочавшись, он вскоре захрапел на весь дом.

Только через час Анна, вытирая слезы, осторожно выбралась из-под кровати и, поглядев с ненавистью на Виктора, вышла, оставляя за собой кровавые следы.

Под утро она подошла к храпящему сожителю и долго смотрела на него, сжимая в руке большой кухонный нож.

С приходом детей в жизни Ивана произошли перемены, да такие, что, скажи ему кто раньше, – он ни за что бы не поверил.

Начать хотя бы с того, что на следующий день Иван проснулся не как обычно – за полдень с похмельной тяжестью в висках, а ранним утром, когда еще и петухи не пропели. Нет, голова болеть-то болела, и во рту словно кто нагадил, но вот в теле появились какие-то новые ощущения. Он разом открыл глаза и с удивлением понял, что сна у него ни в одном глазу. В башке хоть и гудело, но ум был ясный, как будто промыли его изнутри и вынули оттуда всю скверну.

Иван был так удивлен этими переменами, что не сразу даже сообразил, кто он и где находится. Потом немного пришел в себя, покрутил головой и увидел лежавших на старой скамье детей, укрывшихся грязными тряпками и прижавшихся друг к другу. Утром в старом доме было особенно зябко, и они дрожали во сне от холода. Он совершенно не помнил, откуда они тут взялись, и сперва почему-то испугался.

Иван с трудом приподнялся на кровати – все тело ломило. Он попытался прокрутить в памяти вчерашний день – может, подрался вчера с кем? Да нет, вроде из дома не выходил. Или упал и расшибся – такое ведь тоже бывало?

Поискал глазами на столе – не осталось ли после вчерашнего на дне бутылки? И вправду осталось – глотка на два. Но, как ни странно, вид спиртного не вселил обычного возбуждения, пить ему не хотелось. Вместо этого он отправился в сени, зачерпнул ковшом ледяной воды из ведра, глотнул и тут же выскочил из избы. Его выворачивало наизнанку, живот скрутила острая боль, будто бы он глотнул не воды, а расплавленного железа. Организм, привыкший к отраве, воспринял воду как яд.

Никогда ему еще не было так худо – даже в самое страшное похмелье.

«Помираю, – подумал Иван, – допился…» Ему стало жаль свою пропащую жизнь, хотя одновременно он испытывал нечто вроде облегчения. Сейчас отпустит…

Но он ошибался. Его скрутила очередная судорога, затрясло, и он потерял сознание. Очнулся Иван примерно через час. Казалось, в нем не было живого места – болело все. Желудок скрутил сильный спазм, и Ивана вырвало. Рвота не прекращалась несколько минут. Когда, наконец, приступ прошел, он глубоко вздохнул и застонал – раньше казалось, что хуже уже быть не могло, так нет же, оказывается, могло.

Но с этого момента неведомая напасть стала отпускать его – минут через десять он нашел в себе силы встать на четвереньки, потом поднялся, хватаясь за изгородь. Боль потихоньку отпускала, тошнота уходила.

Вместе с рвотой из него точно вышла вся скопившаяся внутри грязь. Несмотря на слабость, он чувствовал неимоверное облегчение. И все же он боялся разжать руки, вцепившиеся в изгородь, его шатало.

По улице прошел пастух, гнавший на выпас коров. Он неодобрительно посмотрел на Ивана и, не поздоровавшись, покачал головой.

А Ивану неожиданно становилось все лучше и лучше – уже на твердых ногах он подошел к колодцу, с удовольствием окатил себя ледяной водой и отправился в избу. Проходя мимо старого зеркала, запыленного и потемневшего от времени, он впервые за долгое время бросил мимолетный взгляд на свое отражение и ужаснулся – помятый, небритый, с мутными глазами, он выглядел лет на десять старше своего возраста. В доме он сел на стул и долго сидел, не шевелясь, погруженный в раздумья.

Сзади раздался какой-то шорох, Иван вздрогнул и обернулся. Он совсем забыл про детей. Вася спал, причмокивая во сне, а вот Оля уже проснулась и, улыбаясь, глядела на отца.

– Касатка? – Иван прочистил горло, ему было неловко. – И давно ты за мной подглядываешь?

Оля молча кивнула и опять заговорщицки улыбнулась, словно проведала какую-то отцову тайну.

Он посмотрел ей в глаза, и ему показалось, что она знает все, что с ним произошло. Его даже передернуло при этой мысли. Еще не хватало…

– Пап, ты не будешь больше пить? – даже как будто утвердительно спросила Оля.

– Нет, – легко ответил Иван и сам удивился – что это он такое говорит? Почему не будет? И понял – нет, не будет. Мысли о выпивке теперь вызывали у него отвращение, пить не хотелось так, как не хотелось бы выпить касторки или рыбьего жиру.

– Посмотри-ка в зеркало, – вдруг попросила Оля.

– Зачем? – оторопел Иван. – Да я только что смотрел. Ничего хорошего не увидел…

– А ты еще раз глянь, – лукаво улыбнулась дочь.

Он с сомнением усмехнулся, подошел к зеркалу, смахнул пыль и обмер. Еще недавно почти старик, теперь он выглядел свежим и молодым. Даже цвет лица был как у младенца, глаза стали ясными, плечи распрямились, морщины разгладились. Иван недоуменно застыл, точно прислушиваясь к своим ощущениям, потом обернулся и увидел счастливые глаза Оли. Она засмеялась:

– Ты почаще в зеркало смотри.

От ее звонкого смеха проснулся Вася, он потянулся, протер глаза и, увидев смеющихся отца и сестру, тоже невольно заулыбался.

– Говоришь, обижает вас мамкин хахаль? – почему-то весело спросил Иван.

Оля утвердительно кивнула.

– Ну, тогда идите жить ко мне. Будем вместе с хозяйством управляться. Заживем, ребятушки! – дурашливо закричал он и, схватив сына, подкинул его вверх. Мальчишка заверещал от восторга.

– Разбалуешь. Он меня не слушается, – насмешливо пожаловалась девочка. – Вот я обещала тебя к отцу свести, – сказала она Васе, – он тебе воспитание устроит.

– А я слушаюсь, – возразил Вася, – а теперь, с батей, буду еще лучше слушаться.

– Не будете по мамке скучать? – серьезно спросил Иван.

– Наверно, будем, куда от этого деться, – рассудительно заметила Оля, – да только ей сейчас лучше без нас. А тебе лучше с нами.

Иван внимательно посмотрел на дочь:

– Задумала, хитрюга, что-то и молчит. Ну, ладно. По-моему, пора завтракать, – возвестил он, и ответом был ему счастливый визг детей.

Довольно быстро Иван привел дом в порядок. Теперь, когда он забыл о пьянстве, оказалось, что у него высвободилось много времени, и он с утроенной энергией принялся за дела.

«Она высасывала жизнь из меня, треклятая, сил лишала…» – рассказывал он дружкам, заходившим в гости. Те только недоверчиво переглядывались и косились на хлопотавшую по хозяйству Олю. А потом как-то быстро прощались и уходили.

Девочка почти полностью взяла на себя хозяйство, уже приученная, она легко с ним справлялась. Днем она прибегала из школы и тут же бралась за дело.

Школа была в Лошаково, в старом бревенчатом доме. Там же, при школе, жила и учительница – Надежда Захаровна, молодая и энергичная. Она давала Оле книги из своей библиотеки, рассказывала о Москве, где училась, показывала фотографии и открытки с видами столицы. Вот-вот в деревне должны были открыть новую школу – десятилетку, а пока Надежда Захаровна была одна за всех: учила и читать, и писать, и рисовать, преподавала и историю, и географию. Оля была ее любимицей. Несмотря на домашние хлопоты, девочка хорошо училась, много читала, внимательно слушала рассказы Надежды Захаровны и все запоминала.