Болгаров настроил прибор, поднес зонд к моей груди. Стрелка даже не шелохнулась.

– Вот видите, первый поддиапазон молчит, – с безмятежным видом прокомментировал он. – Что ж, перейдем на миллирентгены.

Он щелкнул переключателем, но стрелка осталась на месте. И с третьего раза ничего не получилось. И только когда он перешел на четвертый поддиапазон, стрелка поднялась до половины шкалы.

– Ну вот, всего двадцать пять миллирентген. Жить будете, товарищ… Я не совсем понял, кто вы по званию…

– Майор, – подсказал я.

– Жить будете, товарищ майор.

– А двадцать пять миллирентген – это опасно?

– Нет, это вполне допустимая доза.

«Капитан» успокоил не только меня, но всех моих товарищей по несчастью, что находились за мной. Все они жадно и с волнением внимали специалисту.

– А это, санитарную обработку проводить надо? – спросил «моряк». – Ну, помыться там, одежду выстирать…

– Если только заражение обмундирования и кожных покровов составит пятьсот миллирентген в час. У вас и пятидесяти не наберется… Но коли есть желание принять душ и постирать одежду, возражать не буду. Запас воды у нас приличный, при разумном расходовании хватит на несколько месяцев…

– А до этого у нас закончится провизия, – озадаченно протянул «гаваец».

– Так через две недели можно будет на поверхность выйти. А там и еда, и вода… – «Моряк» озадаченно почесал затылок. – Только я чего-то не пойму. Излучение действует несколько секунд, и все? Тогда почему на поверхность выходить нельзя?

– Потому что там излучение, – ответил «капитан». – Но уже не от самого взрыва, а от выпавших радиоактивных веществ. Это продукты деления атомного горючего, оставшиеся после взрыва части ядерного заряда, а также радиоактивные изотопы, образовавшиеся во внешней среде под воздействием нейтронов… Все это сейчас очень сильно фонит, создавая угрозу для жизни. Радиоактивная пыль может попасть на одежду, на кожу, вызывая ионизацию клеток. Но самое страшное, если альфа-частицы попадут в организм с водой или едой… Так что прежде чем выйти на поверхность, нужно дождаться, когда понизится уровень радиации. А понижается он с кратностью в семь часов. Через семь часов после взрыва он должен уменьшиться в десять раз, через четырнадцать – в двадцать, через сорок девять часов – в сто раз, через две недели – в тысячу раз… Должен уменьшиться в тысячу раз, а как будет на самом деле, покажет время… Выйдем на поверхность, сделаем замеры – прибор «ДП-5» у нас работает, защита есть, противогазы тоже…

– А противогазы в рабочем состоянии?

– Э-э… – замялся Болгаров. – Думаю, что да…

– Хлорпикрин есть?

– Нет, нет, нет! – замахал руками «капитан», радуясь тому, что нет возможности создать газовую камеру, где бы он на себе проверил работоспособность противогазов. – Да и не нужно это!

– Как это не нужно?

– Трудней задержать химическое вещество, а радиоактивную пыль задержит даже неисправный противогаз…

– А если нас еще и химией начнут травить? – спросил «моряк».

– Э-э… Ну все, конечно, может быть…

– Хреново ты к войне подготовился, капитан!

– А кто ж знал, что так будет?

– Создали тут бутафорию!

– Так нам только за это деньги и платили… Надо наверх пробиваться, в третий блок, там все на случай войны… Только я не знаю, захотят ли они поделиться с нами. Пока все нормально, пока хотят договариваться, а что будет через две недели, я не знаю. Может, они с ума к этому времени сойдут! Может, вырежут нас всех к чертовой матери!

«Капитана» затрясло от собственного пророчества. Мне даже показалось, что сейчас он еще и расплачется… Да, неважный попался нам командир. Вроде бы и умный мужик, а толку от него никакого. Но и мне вовсе не хотелось брать на себя его обязанности. Пусть он дальше руководит процессом, а я буду сдерживать толпу, в роли добровольного жандарма.

Я стоял у плаката с изображением рентгенометра «ПД-5». Лампочка под сводчатым в разводах потолком едва теплилась, но все же я смог прочесть информацию о его назначении. Измеритель мощности дозы являлся основным прибором для измерения уровня радиации и радиоактивной зараженности различных предметов по гамма-излучению. По гамма-излучению!

А ведь я чувствовал какой-то подвох. Поэтому и пришел в пункт дозиметрического контроля. Проснулся среди ночи; тьма вокруг, а в ней разлита тревога, и она тяжелыми каплями скатывалась на сознание, лишая меня покоя. Я чувствовал радиацию, я ощущал, как она разъедает меня изнутри, как разлагает мозг, сердце, легкие, печень, почки. А Болгаров уверял, что ничего страшного не происходит. Что-то не то было в его объяснениях, что-то не то…

«Капитан» сейчас спал. Отсек, в котором он обитал, оборудован был железной дверью, и не так-то просто до него добраться.

Кубрик этот находился в конце полутемного коридора, у аварийного входа. У тяжелой сейфовой двери я увидел «моряка», Сергея Павловича Князьева, как он мне представился, и еще одного дневального из дежурной смены. Они стояли на полусогнутых ногах, чуть наклонившись вперед. И лицом друг к другу. Но смотрели куда-то вверх, навострив уши.

Услышав мои шаги, «моряк» протянул ко мне руку, требуя тишины. Я замер, прислушался. За дверью, где-то под потолком, раздавался странный звук. Как будто гигантская крыса разрывала лапами землю.

– Что там такое? – шепотом спросил я.

– Не знаю, – пожал плечами «моряк». – Как будто кто-то скребется.

– Кто?

– Спроси что-нибудь полегче.

– Может, сверху к нам кто-то продирается?

– Запросто… Они там дизель экономят, напряжение в сети совсем никакое. Мы для них лишние. Может, вырезать нас хотят?

– Зачем? Им проще провод к нам отрезать, – логически рассудил я.

Но все же тревога в душе усилилась. Не к добру этот шум за дверью аварийного входа.

У нас была связь с третьим блоком – Болгаров часто разговаривал с начальником гражданского бомбоубежища, спрашивал радиационную обстановку, просил повысить напряжение в сети; и вроде бы общение проходило бесконфликтно. Иногда до нас доносились звуки сверху – то дверь с силой откроется, стукнувшись о стену, то что-нибудь упадет. Этажи разделяли не только плиты перекрытия, но и слой земли, поэтому мы не могли слышать шаги какого-нибудь тяжеловеса. Зато легко улавливались звуки воды, льющейся сверху по трубам за стеной умывальника. Это указывало на то, что над нами бурлила жизнь.

Ну а вдруг обитателям третьего блока не хватает жизненного пространства, вдруг им нужны наши просторы, не заселенные и на десять процентов? Что, если поэтому они готовят диверсию?.. Но ведь можно просто договориться? Мы пустим их сюда, а они поделятся с нами продовольственными запасами… А если они не хотят делиться? Вдруг мы для них настолько чужие, что нас уже приговорили к смерти?

Все эти мысли противоречили здравому смыслу, но тревога становилась все сильней. И шум за дверью сгущал ее, а еще, также извне, в мое сознание, казалось, вплывали телепатические волны, внушающие мне беспокойство. Мало-помалу я становился неврастеником, и меня уже пугало все – и ядерное пепелище на месте Москвы, и эта невыносимая толща земли со всех сторон. Казалось, еще чуть-чуть – и меня накроет приступ клаустрофобии.

И не было уже никаких сомнений в том, что я стал жертвой ядерной войны. Почти никаких… Сомнения заменило чувство тревоги, и оно, казалось, сводило меня с ума. А ведь шла всего третья ночь нашего заточения. Неужели через неделю я стану законченным психом?

Шум за дверью вдруг стих. Но теперь тревога исходила от самой тишины, вязкой, гнетуще-тяжелой.

– Кажется, успокоились, – безрадостно прошептал «моряк».

Сергей Павлович действительно был акционером нескольких металлургических заводов, миллионером. Но, поскольку непосредственного участия в управлении этими предприятиями он не принимал, то врагов у него, как ему хотелось на это надеяться, не было, поэтому жилось ему спокойно и опасения за собственную жизнь не донимали. Поэтому и не пользовался услугами телохранителей, которых мог бы взять с собой сюда, под землю. И это хорошо, иначе бы мне пришлось иметь дело с ними за то, что я наехал на их босса.