Марк взял свое охотничье ружье, сел на скамью и, насвистывая что-то, принялся чистить его.

Фиб ополоснула на улице в тазу с дождевой водой пивные кружки, вытерла их до блеска и поставила на шкафчик, чувствуя, что не может справиться с волнением. Потом она подложила в очаг веток и, решившись, обратилась к мужу:

— Марк...

Он кивнул, увлеченный своим занятием.

— Пока тебя не было, мы подружились с леди Арбеллой...

Марк щелкнул курком и нахмурился.

— Так я и думал, раз ты упала на ее крыльце. Меня злит твое упрямство.

Фиб вздохнула и попробовала зайти с другой стороны:

— Разве тебе не понравился мистер Джонсон? Вы с ним так много путешествовали...

Марк пожал плечами:

— Он достаточно хорош для ханжей из восточного графства. Слишком много говорит о благодати.

— Если бы мы поселились в Бостоне по соседству с ними, он вскоре отдал бы тебе предпочтение. Ты бы сразу вошел в число знатных граждан. Нет, подожди, дорогой, Фиб заметила, что муж сердится. — Я только хочу, чтобы ты понял одну вещь: они, конечно, могут тебе помочь, но и ты можешь помочь им. На новой земле им нужны будут настоящие мужчины, вроде тебя.

— Это еще что за штучки, Фиб? Думаешь, я не чую, что здесь бабий заговор? Вы сговорились, ты и твоя леди, сующая нос не в своедело.

Фиб разозлилась было, но смотрела на упрямое лицо мужа, на его волосы, закрывающие изуродованное ухо, и злость прошла. Тогда она тихо сказала:

— Наш ребенок должен родиться почти в одно время с ребенком Джонсонов, Марк. Я думаю сейчас о детях, а не о нас самих.

Марк отпустил ружье и повернул голову.

— Черт побери, я забыл о ребенке! — Он слегка ущипнул жену за щеку, почувствовав невольную жалость. — Бедная девочка, не мудрено, что ты так волнуешься!

Марк встал и направился к выходу. Ребенок был обстоятельством, которого он не мог учесть, принимая предложение Алертона. Он до сих пор не думал об опасности положения Фиб, о том, как быть с ней, пока нет постоянного места жительства. В ней было столько нежности и тепла. Она всегда была так мила с ним, но Марк знал, что эти нежные губы способны были и на страстные поцелуи.

— Может быть, — сказал он легко, — Мраморная гавань и вовсе не подойдет мне. Забудем пока об этом.

Утром он отплыл с Алертоном на «Белом Ангеле», и тут произошло событие, решившее их сомнения. В тот же вечер леди Арбелла умерла на руках мужа. В дом Джонсонов набилось много народа, и Фиб оказалась в дальнем углу комнаты. За ней еще раньше послал сам мистер Джонсон. У Арбеллы был страшный приступ, потом боль исчезла. Щеки молодой женщины стали бледно-желтыми, как воск. Доктора Гейджера, который сам хворал, принесли к ее постели и унесли снова. Он узнал симптомы, которых ожидал у себя самого. Надежды на выживание уже не было. Арбелла пришла в сознание и поняла, что ждет ее. Прежде чем у нее началась агония, она по-прежнему приветливо улыбнулась, увидев Фиб.

— Теперь мы не можем вместе думать о будущем наших детей, — прошептала она, — так как Господь по-своему решил судьбу мою и моего ребенка. Нет, не плачь, Фиб. Я подчиняюсь Его воле, это доступный жребий для человека, милая.

Этому Фиб, охваченная ужасом и чувством протеста, не могла поверить. Она пыталась молиться со всеми, с мистером Джонсоном, подавленным горем, который все же молился, с мистером Скелтоном, мистером Эндикоттом, с притихшими соседями, собравшимися в комнате. Фиб завидовала их способности пробиться сквозь железную стену смерти, к горному свету и утешению, но, помогая обряжать тело горячо любимой подруги, она не находила утешения.

Леди Арбеллу похоронили на кургане рядом с мистером Хиггинсоном. На могилу положили большую каменную глыбу, чтобы тело не достали волки. Фиб была среди провожавших, она чувствовала горечь и отвращение к жизни. Везде виднелись свежие могильные холмики, и даже сейчас, во время похорон, двое слуг ждали с лопатами — нужно было вырыть еще не одну могилу. Умерли доктор Гейджер и миссис Филипс, а Молли, горничная Арбеллы, пережила хозяйку всего лишь на час. Дядюшка Бернетт, тетушка Джеймс и тетушка Тернет, мистер Шипли и еще несколько слуг — все они умерли на этой неделе.

И ради чего все это, думала Фиб. Что они нашли здесь? Где теперь отвага и красота Арбеллы и где ее дитя, которое могло провести счастливое детство в замке своих предков? Нужно вернуться домой, думала она. Я должна убедить Марка, а если не удастся — поеду одна. Никто не заставит меня родить несчастного ребенка на этой враждебной земле. Фиб повернулась и пошла по тропинке в поле. Дойдя до какого-то дерева, она остановилась и прислонилась к нему, но перед глазами ее была не пустошь, а прекрасное видение. Она видела отца и мать, с улыбкой протягивавших к ней руки. Видела сзади них большой зал, украшенный зеленью и цветами в честь дня святого Иоанна, слышала пение сестер за прялками. Она как будто ощутила свежесть простынина резной дубовой кровати, на которой лежит она, Фиб, и рядом с ней ребенок. Они в безопасности, под надежной опекой матери и бабушки, а лучи солнца, не здешнего, палящего, а ласкового, пробиваются сквозь оконные стекла. Фиб вдруг зарыдала и, спотыкаясь, пошла по тропе, пока кто-то не коснулся ее плеча.

Она подняла голову и увидела мистера Джонсона. Щеки его стали впалыми и бледными, волосы были растрепаны. По траурному обычаю, он срезал все пуговицы и шнурки на своей одежде.

— Миссис Ханивуд, — с трудом проговорил он, — не зайдете ли вы ко мне? Я должен кое-что передать вам.

Фиб кивнула, и они молча пошли в дом Джонсонов. Бросив взгляд на постель умершей, Фиб отвернулась.

Исаак Джонсон открыл ящик стола.

— Она очень любила вас, — сказал он севшим голосом так, что Фиб пришлось наклониться, чтобы его расслышать.

— И я ее любила, сэр.

Джонсон порылся в каких-то бумагах.

— Я теперь еду в Бостон. Там много работы, и я сомневаюсь, что у меня будет много времени, прежде чем мы увидимся с Арбеллой снова. Болезнь вцепилась в меня крепко. Это воля Божья. Вот, моя жена оставила несколько писем, одно из них касается вас, и я должен отдать вам его.

Он вручил Фиб письмо, а она, развернув его, молча смотрела на строчки, написанные красивым почерком.

— Я не могу его прочесть, сэр, — чуть слышно сказала Фиб.

— Ах да... конечно... — Джонсон забрал у нее письмо; Фиб видела, что он хочет побыстрее остаться наедине со своим горем.

— Оно предназначалось ее сестре, леди Сьюзэн Хэмфри, но так и не было закончено. — Он начал читать, стараясь, чтобы голос его звучал ровно.

«Не получав ни строки из дома, я решила написать тебе снова, дорогая сестра, пользуясь случаем передать письмо с капитаном «Льва». Я стараюсь не думать о возвращении, но это мне, к моему стыду, не всегда удается. Здесь есть люди мужественнее меня.

Болезнь все наступает, и я тревожусь за ребенка, которого я ношу под сердцем. Я очень одинока и черпаю силы в вере в Бога, чей промысел привел нас сюда. В утешение он послал мне друга. Это женщина, Фиб Ханивуд, жена одного из искателей приключений, дочь простого йомена, но она очень мужественная и очень добрая. Она не так одарена благодатью, как мне бы хотелось... — Исаак умолк на минуту, видимо, он хотел что-то сказать, но вздохнул и продолжил: — Но у нее добрая и любящая душа, и она ближе к Богу, чем ей самой кажется. Она, признаюсь, вдохновляет меня своей силой духа и мужественной решимостью следовать за своим избранником повсюду, чтобы обрести здесь свой дом.

О дорогая сестра! Именно она способна выстоять, чтобы воплотить нашу мечту о новой свободной земле, и ее дети родятся здесь, чтобы дать начало новому народу, тогда как я слишком слабодушная...»

Голос Исаака дрогнул.

— Это все. — Он снова подал письмо Фиб. — Храните на память о ней.

Фиб не могла поднять глаз, вся красная от смущения, по ее щекам текли слезы.