− Ахъ, за-чѣ-эмъ эта но-очь… Эй, кто ты тамъ есь? Вылазь…
Огонекъ остановился и метнулся далеко въ сторону − упалъ.
− А-а… Василiю… почетъ-уваженiе! Свои люди. Парнишка тутъ канителится, Прошка…
− Много васъ тутъ своихъ… Мало ему влили, опять заявился… А ты руки покажъ!
− Да на! − вытянулъ солдатъ руки. − Хрещеные, чай…
− Ттуъ вашего трепла тоже… шляется…
Работникъ присѣлъ на грядку къ солдату.
− Та-акъ вли-ли!..
− А что?
− Ишь, свиститъ… Всѣ со свистомъ, не знай какой бѣжать… Вчерась дѣвчонку свою въ кровь излупилъ… Ну, ужъ и напая-а-ли!..
− Съ чего жъ онъ такъ?
− А прахъ его разберетъ… Выволочилъ и почалъ. Смотрѣть, что ль, будемъ! Намедни какъ тоже конторщика напоили… будемъ мы смотрѣть!
− У чайника-то когда запираютъ? − спросилъ солдатъ, тревожно поглядывая на огонекъ въ деревнѣ.
− Бу-удемъ мы смотрѣть! Тутъ ихъ, кобелей, водится… портютъ… Смотрѣть, что ль будемъ! Такъ излупи-илъ… А намедни хвасталъ… Въ сортировшшики поступлю, вѣнчаться буду… Ну, и… влили…
Лаяли собаки у сараевъ. На зарѣ четко вырѣзались двѣ колышащiяся тѣни. Шли въ обнимку, наперекосокъ по грядамъ, въ сторону плотины.
− Прошка никакъ! − сказалъ солдатъ, тревожно двигая головой. − Онъ, онъ…
− Будемъ мы смотрѣть…
Прошли неподалеку двѣ слившiяся въ одну тѣни, и солдатъ убѣдился, что это Прошка. Низко наклонивъ голову въ платочкѣ, въ наброшенной на плечи поддевкѣ, подвигалась толчками дѣвка. Голова Прошки прильнула къ ея головѣ, точно нашептывалъ онъ ей, а рукой подталкивалъ и поддерживалъ бережно, какъ бы подымая съ бороздъ на грядки.
− Ишь ты… − сказалъ работникъ, тряся пальцемъ. − А?! Не бьетъ! А?!
− Да куды жъ это онъ… − забезпокоился солдатъ. − Эй, Проша!
Тѣни ушли, − не видно было ихъ на темной стѣнѣ лозняковыхъ зарослей.
− Будемъ мы смотрѣть!..
− Пойдемъ, что ль, въ чайную! − рѣшительно сказалъ солдатъ. − Угощу въ субботу…
− Въ чайную? Нѣ-этъ… − покрутилъ головой работникъ. − Спать время…
− Только вамъ и спать, черти лохматые!
Солдатъ поглядѣлъ на огонекъ и пошелъ къ усадьбѣ. Позади родилась пѣсня. Это работникъ пробирался по грядкамъ къ сараямъ и пѣлъ:
…Не болѣла бы грудь…
Не томи-и-лась душа-а…
Солдатъ шелъ и поглядывалъ къ Таруевкѣ − все еще маячилъ тамъ желтенькiй огонекъ. Спѣшилъ, сокращая дорогу, обливая ноги росой.
Перебѣжалъ плотину и пустился наперекосокъ къ саду, черезъ акацiи.
Выбрался къ дому. На крылечкѣ спалъ, укрывшись кафтаномъ, Мокей.
…Да гдѣ же это онѣ…
Солдатъ шарилъ по кустамъ и у стѣнъ, отыскивая мотыги. Наконецъ, разыскалъ подъ крыльцомъ.
− Чего ты? − спросилъ сонный голосъ.
− Ворую вотъ, − сказалъ солдатъ, вытаскивая мотыгу и ломъ.
Но уже спалъ Мокей, только подобралъ мѣшавшiя солдату ноги.
Солдатъ взвалилъ мотыгу и ломъ на плечо и прежней дорогой погналъ къ плотинѣ. Глядѣлъ къ Тавруевкѣ − все еще живетъ огонекъ. Бѣжалъ, странный въ слабыхъ тѣняхъ свѣтлой ночи, съ мотыгой и ломомъ на плечѣ, охватываемый боемъ перепеловъ.
…Пыль-па-па… пыль-пыль-па-па…
Огонекъ погасъ на глазахъ − закрыли чайную.
− Тьфу, чортъ!
Протяжно кричали пѣтухи. Солдатъ постоялъ въ росистомъ перепелиномъ боѣ, послушалъ, раздумывая, и повернулъ къ плотинѣ.
Справа, гдѣ начинался истокъ изъ прудовъ, за плотиной, тянулись глухiя заросли лозняка − соловьиное мѣсто. Теперь оно густо курилось туманомъ.
Торчали надъ нимъ тонкiе прутики, какъ прудовая осочка, и забилось вокругъ бѣлое холодное покрывало.
− О-о-о-о…
Солдатъ прiостновился. Изъ тумана шелъ глухой, задыхающiйся стонъ.
− Охъ, Проша-а… о-о-о-о…
Соловей мѣшалъ слушать. Било по мягкому − ту… тум… − а срывающiйся голосъ просилъ:
− О-о… Проша-а… у-у-у-у…
Солдатъ подошелъ ближе и затаился. Хриплый, задыхающiйся голосъ грозилъ:
− Сказывай, подлая… ска-зы-ва-ай!..
Пыхтѣло въ туманѣ, тяжело возилось и опять било по мягкому.
− О-о-о-о-о-ой..!
Выкинулось острымъ крикомъ, какъ кричатъ ночью въ лѣсу схваченныя на смерть птицы.
− Ты!!.. − крикнулъ солдатъ.
Стихло. Трепыхались лозинки. Тоненько плакалъ тамъ слабый голосокъ.
− Да что же это онъ… чортъ…
Хриплый, будто воркующiй и ласкающiй, голосъ просилъ:
− Душу вынула… Ночи изъ тебя не сплю… залѣточка ты моя-а!..
Потрескивало и возилось въ туманѣ. Будто какъ поцѣлуи путались въ сочномъ чвоканьѣ соловьевъ.
− Чортъ ихъ разберетъ! − злобно сказалъ солдатъ, прислушивясь къ вознѣ.
Смотрѣлъ, какъ вздрагивали надъ туманомъ вершинки лозинъ.
Досадой накатило на него. Схватилъ мотыгу и ломъ и изо всей силы швырнулъ за плотину, въ прудъ. Постоялъ, поглядѣлъ, какъ поплыли темные волнующiеся круги, и побрелъ къ усадьбѣ.
IX.
На восходѣ солнца Михайла взялъ гробикъ на полотенце и пошелъ въ станъ, въ Лобачево, получить свидѣтельство о смерти. Былъ четвергъ, а похоронить можно было только въ пятницу, когда вернется священникъ, но младенца взять было нужно для предъявленiя становому. Такъ посовѣтовалъ приказчикъ.
− Скажешь, − отъ Василь Мартынова, − безъ пачпорта выдастъ. А ребенка на случай прихвати.
Стряпуха не спала всю ночь − все сторожила на порожкѣ, и когда Михайла понесъ ребенка, пошла за нимъ. Но онъ не взялъ ее.
− Артель серчаетъ. И я-то два дни не работаю…
Она еще ниже надвинула платокъ и принялась за корчаги. И не видно было, плачетъ ли она, или у ней все то же каменное лицо, съ какимъ ходила она по чужимъ проселкамъ, отыскивая Мѣдниково.
День разгорался, и уже по синевато-свинцовой окраскѣ неба можно было сказать, что будетъ жарко. Артель до восхода солнца выступила на работу, и опять пошелъ по саду упорный сыплющiй стукъ, чего-то добивающiйся у камня. Въ щебень разсыпалась стѣна, изъѣденная сыростью осени непокрытой, непогодами долгихъ лѣтъ, отдавая рѣдкiе крѣпкiе кирпичики.
Но артель съ терпѣливымъ упорствомъ выгрызала ихъ и складывала въ мѣрные кубики подъ все усчитывающимъ взглядомъ покойно-вдумчиваго Трофима. Все усчиталъ онъ и зналъ, что каждый пятокъ заботливо вывернутыхъ кирпичей − та же копейка.
Съ утра опять прiѣхали за кирпичомъ подводы. Хозяинъ еще не вернулся съ линiи, но къ обѣду, какъ говорили возчики, прiѣхать долженъ.
Но прошелъ и обѣдъ, и во вторую возку прiѣхали подводы, а хозяина не было. Тогда уже не одинъ солдатъ − онъ все такъ же лежалъ подъ кустомъ − требовалъ бросить работу: Цыганъ и Лука, голова рѣдькой, и курносый Гаврюшка, и даже совсѣмъ невидные подняли разговоръ съ Трофимомъ.
− Мочи не стало… Въ оттяжку повелъ… Бросай!
− Не давать ему кирпичу! Вѣрно солдатъ говоритъ…
− Ребята, годи! − уговаривалъ Трофимъ. − Сколько денъ потеряемъ… пачпорта опять…
Говорилъ, что полнымъ-полно въ городѣ, пугалъ пустыми днями. Прижималъ избитый, весь въ розовыхъ пятнахъ ссадинъ, загрубѣлый кулакъ къ взмокшей груди, билъ пяткой мотыги въ землю − не помогало. Хмуро глядѣла артель на вороха набитаго щебня, пустой работы, и эти молчаливые вороха давили. И горячiе, и невидные грудились за солдатомъ.
− Не давай кирпичу!
− Не еловы головы! − кричалъ солдатъ, подхватывая подъ уздцы лошадь.
− Ворочáй! Да ворочай ты!!.
Приказчикъ кричалъ:
− Не можешь хозяйское добро удержать!
Возчиковъ было трое, и для нихъ было все равно, дадутъ или не дадутъ кирпича.
− Ѣзжай, ребята! Полицiю пригоню…
Приказчикъ вскочилъ на красный полокъ и хлестнулъ лошадь. Но ее хлестнули съ другого боку.
− Осади!
Рвали лошадь. Она взматывала головой, пятилась и шарахалась, присѣдая и кося испуганными глазами. Нахлестывали въ раздувающiяся розовыя ноздри, а она ощеривала зубы и закусывала языкъ.
− Сходи! − угрожалъ солдатъ, покачивая мотыгой. − За ноги сволоку, сходи!
Возчикъ швырнулъ вожжи, отошелъ и сталъ скручивать покурку. Слѣзъ и приказчикъ.
