В том же, что демонстрировало искусство видеокамеры, Мирзоева, эстетики как таковой вообще не было. Зато здесь имелось нечто такое, что с лихвой окупало бы отсутствие таланта оператора, попади эти кассеты в ловкие руки. Многие люди были узнаваемы. Захваченный поначалу неожиданностью положения, Турецкий стал все чаще и чаще останавливать видеомагнитофон и справляться у Деревянко, указывая на неподвижную картинку на экране:

— Кого мы тут имеем?

И тот терпеливо, как о давно надоевшем, уточнял:

— Сверху — актриса такого-то театра, народная... заслуженная... Снизу зам министра транспорта...

Или наоборот. Иногда попадались и забавные комбинации, от которых рыжий Грязнов чуть слышно постанывал.

Они гнали кассету за кассетой, отмечая присутствие определенного круга лиц, их возрастающий опыт взаимного общения, удивляясь внутренне, как же все-таки затягивает, выворачивает душу эта невероятно притягательная мерзость и как она постепенно, от кассеты к кассете, убивает в душе что-то светлое, освобождая место для неизвестно из каких глубин выползающих жестоких инстинктов.

На какой-то очередной кассете Турецкий сказал: стоп! Трое волосатых парней, как это принято говорить в доме Мирзоева, «баловались» довольно изощренно с девицей, которая, похоже, была под большим «кайфом». Очень знакомой девицей.

Олег прокомментировал:

— Алина Канина с парнями из оркестра... Когда ей продемонстрировали этот ролик... а, лучше не вспоминать...

Ребята были большими профессионалами, она так и летала в их руках. Ну конечно, понял Турецкий, после такого просмотра на все что угодно пойдешь, лишь бы никто другой подобного не увидел. Видимо, в этом и заключалась особая «притягательность» приемов у Мирзоева, куда охотно приезжали некоторые отечественные «звезды». А что, интересно, им после этого оставалось?..

— Ну что, думаю, пока хватит? — Турецкий чувствовал себя просто отвратительно. Будто его с головой окунули в дерьмо. Хотелось под душ.

То же чувство, похоже, испытывал и Грязнов. Он только устало махнул рукой. Лоб его покрывали крупные капли пота. Турецкий был уверен, что и у него вид сейчас не лучше. На Олега, однако, этот показ не произвел такого тяжелого впечатления.

— Кто делал запись? — спросил Грязнов, обращаясь в пространство.

— Автоматика, — ответил Деревянко.

— Ты заметил, — повернулся в Турецкому Слава, — хозяин практически постоянный участник этих игрищ?

Клиника, Слава. Врачи тебе точно назовут этот комплекс. Не помню, как он называется у них, но точно, есть такой. Опасный для нормальных людей... Давайте уйдем из этого помещения, что-то оно давит на психику.

Вернулись в рабочий кабинет и там продолжили разговор.

— Олег Васильевич, — начал Турецкий, — давайте теперь поговорим вот о чем. Что вы скажете, этот ваш шеф, босс, хозяин — он был как, коварным человеком?

— Полагаю, не без этого, — натянуто улыбнулся Деревянко.

— Вот и я так полагаю, — согласился Турецкий. — И как, по-вашему, он должен был относиться к людям, служившим ему? С большим доверием?

— Ну конечно, а как же иначе!

— Прекрасно. Тем более если кого-то, кто осуществляет внешнюю охрану, можно перекупить, то, значит, нужно стимулировать преданность еще большей зарплатой. Логично?

— Думаю, да.

— А остальных? Тех, кто постоянно в доме, рядом, вникают во все дела, знают некие домашние тайны... Их-то как привязать к себе? А?

— По-разному можно...

— Совершенно верно! —Турецкий посмотрел на Грязнова, тот молча кивнул. — Но среди разных способов есть один — старый, как наш мир, примитивный и жестокий. Среди уголовников это звучит так: повязать кровью. Что вы на это скажете?

Турецкий заметил, как напрягся и даже, кажется, поежился от его предположения Деревянко. И он решил не гнать, дать ему секундную передышку.

Я пока, честно говоря, не очень представляю себе, знание каких восточных языков и прочие человеческие таланты требовались от вас Мирзоеву для исполнения роли начальника охраны. Если захотите, сами когда-нибудь расскажете. Я же размышляю сейчас о другом. Вот перед нами промелькнула не одна — десятки жизней, судеб. Одна биография похлеще другой. Причем, прошу заметить, и себя хозяин не очень щадит. Напротив, любуется. Это, впрочем, отличительная черта всех нравственно неполноценных людей. Сдвинутых по фазе. С нарушенной психикой и так далее. Тут, я не боюсь повториться, свое слово должна сказать медицина. — Турецкий расправил плечи, закурил и вдруг в упор уставился в глаза Деревянко: — А вас нигде нет!

Олег вздохнул.

— И это хорошо, — поспешил заверить его Турецкий. — Просто по-человечески я вас глубоко понимаю. И так хватает мерзости. Унижений. Противно. Но... — Он выдержал паузу. — Не реально, Олег.

Начальник охраны продолжал напряженно молчать.

— Поэтому попробую высказать предположение: как бы и поступил, окажись, к примеру, в вашей ситуации и имея в кармане ключи от хозяйского сейфа. Ну конечно, первым делом уничтожил бы весь компромат на себя и тех людей, которые мне близки или которых я жалею по доброте душевной. Вы согласны? — Турецкий посмотрел на Деревянко, и тот как-то неопределенно кивнул, перевел взгляд на Грязнова, пристально наблюдавшего за поведением Олега.

Слава чуть сощурил глаза.

— А этот хмырь, извините за столь непочтительное отношение к покойнику, я слышал, даже собственную супругу, мать двоих своих детей, перед гостями выставлял в самом непотребном виде и заставлял выделывать примерно то, что мы только что видели. Не так?

Олег снова кивнул и тяжело перевел дыхание.

И это мы еще не все видели. И наверняка многое пропустили. И пожалуй, вряд ли мы найдем здесь процесс принятия на работу Нины Галактионовны в качестве... как там?— он обернулся к Славе. — Секретарши-плевательницы? Так?

На этот раз энергично и утвердительно, чтоб видел Олег, кивнул Грязнов,

— Это хорошо, что вы, Олег Васильевич, и вы, Вячеслав Иванович, со мной соглашаетесь, — медленно сказал Турецкий. — Но вот представьте. Этот вещдок, как мы говорим, будет каким-то образом оглашен. В суде ли, где-то в другом ли месте, рано пока говорить. И что мы можем услышать из этих так называемых чистосердечных признаний отдельных персонажей, представленных в суд порно-видео-фильмов? Отвечу: а я действительно вспомнил, да, принимал участие, и она была согласна, по обоюдному, так сказать... Какой тут грех, кроме личного, морального? Но ведь помимо меня, помню, там были такие-то и такие-то, и хозяин, и хозяйка, и другие — надо назвать их имена? Другого не пойму, куда все это подевалось? Гореть, так уж всем и к тому же — ясным пламенем, поскольку мы-то занимались своей персональной любовью и ни о чем не ведали, даже не догадывались, что эти мерзавцы нас для потомков запечатлевают. Это они все организовали, а где сами являлись фигурантами, изъяли... Не-ет, шалишь, свидетелей более чем достаточно... Что на это ответите? Думайте, Олег, ищите толковое объяснение... Тем более что я пока не задал вам главный вопрос: кому и когда вы передали сведения о распорядке дня вашего шефа. Я просто еще не тороплю вас, даю возможность вспомнить.