На дворе к ним подошли участковый и понятые. Крик они слышали. Да и как не услышать, если открытое окно было нацелено прямо на них. Вот те, кто находился с фасадной стороны дома и во дворе — ничего, естественно, не слышали.

А где, кстати, находился в тот момент Деревянко? Первой ведь получила намек секретарша. Она кинулась к Карине. Вместе — в ванную. Закричали. Деревянко утверждает, что прибежал на крик. А где же он был? Если сперва прибежал он, а после—двое охранников, находившихся в доме? Не клеится.

Во всяком случае, когда он послал своих ребят ловить убийцу, тот давно уже сделал свое дело и спокойно ушел. И лишь спустя, может быть, полчаса, — точное время зависит от того, с какой скоростью наливается ванна до краев и вода начинает перехлестывать через борт, — состоялся проверочный звонок. И естественная реакция на него могла быть зафиксирована либо с этого же чердака, что теперь маловероятно, либо с того угла, до которого еще добежать надо.

Просто, как в детской песенке. Однако должен был здесь же находиться и еще один человек: тот, кто досконально знал распорядок жизни Мирзоева. Или тот, кому это рассказали, иными словами, внимательный слушатель.

И второе: каковы мотивы покушения? Деньги деньгами. Кто может быть заинтересован в смерти этого Наиля?

Придется пройти весь путь до самой Голгофы, то есть, отметая увеселительную часть программы, вникнуть в деловую сторону этого несостоявшегося приема.

— Собака хоть чем-нибудь помогла? — поинтересовался на всякий случай у Нежного. — Поди, до угла довела?

Тот лишь отмахнулся, поморщившись. Ну ясно. Какой там может быть след? Наверняка химию использовал. Не дурак же, если так подготовился.

4

— Ты, сказывают, следственный эксперимент затеял? — кивнул, подмигивая, Грязнов.

— Ага, — всерьез согласился Турецкий. — Хотел, понимаешь, сам услышать.

— Ну услышал?

Только я, участковый и понятые. А больше никто. И во дворе никто не мог слышать. Спроси у Деревянко, где он был, когда мадам закричала?

Если во дворе — врет. Если в доме — придется проверять каждый его шаг. И последнее — не может ли он и быть тем информатором, которому точно был известен каждый шаг покойного? Это для начала. А этот Свиридов был не прав: проделано все элементарно просто, слишком даже элементарно. Я бы сказал, гениально просто. Но так, к сожалению, не бывает. И поэтому придется нам все-таки вот эту халупу потрошить. Ты смотрел показания?

— Смотрел. По-моему, пустой номер. Народ целиком вступил в эру капитализма и стал друг другу волком. Никто ничего не знает, не видел и не помнит. Пустышка, Саня.

— Но, — возразил Турецкий, — я и не надеюсь что-то вычислить с помощью этой публики. Я о другом. Прежде чем произвести свой единственный снайперский выстрел, наш киллер должен был отлично подготовиться. То есть выбрать позицию, причем заранее. Застраховаться от свидетелей. Чувствовать себя комфортно, ну условно говоря. Чтобы не волноваться, чтоб палец не дрогнул. Быть уверенным, что его уход тоже ни у кого не вызовет подозрения.

— Согласен. Но он даже таскал по чердаку эти чертовы козлы, и никому в башку не пришло выяснить, что там за шум и зачем. Местные сантехники, строители или те, кто под них играет?

— Все возможно. Но дома, совершенно определенно, был только один старик-реставратор. Как его?

Саня посмотрел в папку:

— Корженецкий Тимофей Григорьевич.

Видишь, как раньше людей называли? Пока произнесешь — уважение почувствуешь. Вот я и думаю, что с того деда мы с тобой сейчас и начнем. А поскольку его соседа-алкаша в ближайшее время не предвидится, как заявил мне капитан Нежный, придется нам с понятыми вскрыть его непорочное жилье.

— Ты тут начальник, как прикажешь. — Грязнов повернулся и рукой подозвал капитана Нежного. — Послушай, капитан, задержи пока здесь эту парочку понятых. А мы сходим к деду.

Тимофей Григорьевич, высоченный худой старик, облаченный в древнюю пижаму с кокетливыми гусарскими застежками из витых шнуров и с толстым шарфом, обмотанным вокруг шеи, открыл дверь и, сильно склонив голову набок, как все глуховатые люди, внимательно следил за движениями губ. При этом он держал в жилистом кулаке скомканный платок, который постоянно прижимал к носу и покрасневшим глазам.

Выслушал, помолчал и жестом ладони пригласил войти. Это была трехкомнатная квартира, где две комнаты занимал Корженецкий, а в третью, как он сообщил, усадив гостей за круглый допотопный стол, покрытый плюшевой коричневой скатертью, въехал несколько лет назад бывший поэт Спирин. Почему бывший? Он прежде подвизался в некоторых московских газетах, в последние годы подрабатывал рецензиями — от случая к случаю. А нынче и этот источник дохода иссяк: авторам перестали отвечать. Раньше-то хоть за этим делом чуть ли не сам ЦК следил и чуть где опоздал — по шапке, а сейчас, ну кому это нужно?

Старик был одиноким человеком и явно нуждался в слушателях.

На вопрос, что собой представляет этот Спирин, Корженецкий охотно ответил:

Совсем неразборчивый в знакомствах человек. Он меня постоянно удивляет, да. К нему приходят странные мужчины, выпивают спиртное, иногда даже остаются на ночь. Я всегда категорически против этого и не раз выговаривал ему. А если учесть все это, — он обвел худыми руками стены двух своих комнат, увешанные живописными этюдами, старинными литографиями под стеклом, фотографиями в темных рамках и иконами, среди которых несколько особо выделялись яркими праздничными красками и свежей позолотой — наверняка недавно реставрированные, — то вы же сами понимаете... Я же в конце концов вынужден беспокоиться не только за свой труд, да! Тут имеются вещи даже для меня поистине бесценные. И вдруг все это может пропасть, исчезнуть? Вряд ли переживу, да.

Турецкий прошелся вдоль стен и заметил, что работы эти хоть и не ахти какие, но явно старинные. А значит, и цена им должна быть немалая. Интересно, почему же до сих пор никто не покушался на сокровища старого реставратора?

А Корженецкий, словно нюхом почуяв сомнения этого хотя и молодого, но вполне приличного и, видимо, рассудительного человека, неожиданно сменил пластинку и заговорил о Спирине совсем в другом тоне. В том смысле, что он, конечно, все же поэт, в душе разумеется, поскольку стихов давно нигде не печатал. Но вот его внутренняя тактичность, прохладная такая вежливость, присущая закоренелым холостякам, — этого у него никак не отнимешь. И все-таки он интеллигентный человек. Опустившийся, но... Да, живет пустыми бутылками, но ведь не нищий! И комнату в порядке содержит.

Ну вот, подумал Турецкий, новое дело. А капитан говорил: алкаш, конченая личность.

Конечно, ничего путного Корженецкий вспомнить не мог. Но, помолчав, вдруг заявил, что Спирин в субботу вечером на кухне чай кипятил. И заваривал.

— Ну и что? — отмахнулся было Турецкий.