Взяв телефонную трубку с аппарата, стоявшего на холодильнике, Никольский набрал одну цифру и спросил:
— Арсеньич, как там у вас? Никого не обидел? — Он с улыбкой взглянул на Сучкова. — Шучу, шучу... Довольны? Ну и ладушки, попроси Випошу занять гостей, а сам помоги тут нам маленько... Ну да, мало ли что... — Он положил трубку. — Ну что ж, Сергей Поликарпович, банька требует индивидуальных усилий. Разоблачайтесь, не стесняйтесь, дам здесь нет, не держим. — И сам показал пример.
Сучков заметил, что при высоком росте, наверное за сто девяносто, и некоторой сутулости сложен был Никольский неплохо. Отлично вылепленные мышцы на спине и груди, рельефные бицепсы, вообще фигура явно спортивная, соразмерная, такие нравятся женщинам. А почему, интересно, Никольский не женат? Сам Сучков не мог бы похвастаться достойной выправкой. Вот и лысина преждевременная, и животик намечается, и мускулы, прямо надо сказать, дрябловатые. Да и отчего им быть другими-то? От сидячей его жизни? Он нервотрепки, что ли? Или от Марты, новой жены, которая слишком скоро усвоила свои права и, соответственно, возможности?
А между прочим, порядок в доме у Никольского никак не холостяцкий, хотя, черт его знает, возможно, к сорока четырем годам вырабатывается у человека свой взгляд на жизнь и собственный порядок.
Сучков разделся и с удовольствием прошелся босыми ногами по полу, покрытому малиновым паласом.
— Значит, программа предлагается такая, если будет угодно, — сказал Никольский, снимая носки и вытягивая из-под дивана две пары резиновых шлепанцев. — Сейчас парилка, потом — бассейн, а после милости прошу на массаж. Арсеньич покажет, на что он способен. Грешный человек, люблю его руки, всякий раз словно заново рождаешься... А что это вы смотрите как-то странно? Не нравится что-нибудь?
— Напротив, — будто застигнутый врасплох за нежелательным делом, заторопился Сучков. — Нравится мне этот ваш порядок. Определенность. Привязанности свои, если хотите. Это ведь нечасто, к сожалению, встречается в наше время. Но вот кое-чего я, честно говоря, не понимаю.
— И что же вам не ясно? — с интересом взглянул на собеседника Никольский.
Только вы уж не обижайтесь, ладно? — принимая совсем простецкий тон, сказал Сучков. — Ну вот, к примеру, объясните мне, откуда в вас этот изощренный индивидуализм? Молодой, здоровый, красивый человек — и такие уверенные холостяцкие замашки! Не знаю, может, и привычки. Но почему? Скажем, эти ваши слова о дамах, которых в доме не держите... Бравада или болезнь? Вы меня, ради Бога, извините, если я невольно вмешиваюсь в вашу личную жизнь. Я не доктор, не судья, не адвокат, которому до всего дело. Но ведь вы понимаете, что вполне естественно желание узнать ближе человека, с которым связываешь некоторые перспективы, не так ли?
«Неплохо, — тут же подумал Сучков, — кажется, к месту пришлось и без всякой натуги...»
Никольский хмыкнул, как-то неопределенно покачал головой, не то возражая, не то соглашаясь, потом потянулся к брошенным на спинку дивана брюкам, достал из кармана пачку «Мальборо», зажигалку, подвинул к себе хрустальную пепельницу и задумчиво закурил, не забыв, однако, тут же положить пачку с зажигалкой поближе к Сучкову.
Как вам сказать?.. Понимаете, Сергей Поликарпович... — Он вдруг хитро ухмыльнулся, будто нашел верный ответ: — Полагаю, что лично для меня еще не наступило брачное время. Почему? Да потому что эпоха нынче на дворе смутная и никакого порядка в державе, простите, не наблюдается. А семья, как я считаю, это не только внешние, магазинные траты на завтрак-обед-ужин, но и жесткая, смертельно опасная забота обо всем, включая, в первую очередь, жизнь. Верно размышляю?.. А разве, ну вот вы, к примеру, глубоко уважаемый мною человек, государственное лицо, личность в конечном счете, обладающая безусловно и бесспорно почти абсолютной государственной властью — «почти», это в силу занимаемого вами поста, — так вот, вы скажите мне честно: можете сегодня, сейчас гарантировать спокойствие и безопасность семьи бизнесмена? Вы скажите, а я вам обещаю так же искренне поверить. Речь об обычной безопасности, поймите меня правильно. О процветании я уже и не говорю. Не до жиру...
Никольский резко выдохнул — хрипло и как-то безнадежно. Сучков уже открыл было рот, чтобы начать свою речь, но Никольский опередил его резким движением руки:
— Это было, заметьте, во-первых. А во-вторых — вот что: я — человек, как вы сказали, и мне это нравится, одной привязанности. Говорю конкретно — своего дела. Которое, кстати, тоже предполагает, если не требует, от государства вполне четких правовых гарантий. Каких? Отвечу: что мою фирму не задушат налогами, что мой банк не обворуют, проводя аудиторскую проверку, и тем самым не поставят на грань банкротства, что однажды государственные мафиозные структуры просто так, для острастки других, не сожгут мой офис или не взорвут эту дачу. Сергей Поликарпович, да вам ли объяснять, сколько нынче имеется красивых и абсолютно неподсудных способов расправиться со строптивцем! Ну что вы на это скажете?
«Молодец парень... Вопрос ставит верно, — подумал Сучков и вспомнил, что только одному Иисусу Христу было разрешено Господом Богом познать свою судьбу. — Это что же получается, неужто мне предопределена роль самого Саваофа? А что, в конце концов, у безвременья — свои законы...»
— Ну-у, если уж вы решили вот так, резко и прямо поставить вопрос. — Сучков поиграл бровями, пожевал губами, будто попробовал его на вкус. — Хотите, чтобы я вам честно ответил? — И закончил решительно: — Запомните, Евгений Николаевич, при определенных условиях я, подчеркиваю — я лично, могу дать гарантии...
Вот видите, — с явным разочарованием развел руками Никольский, — и вы тоже как все они... Но почему же только при определенных условиях? Что это за торговля? Что я слышу? Ты — мне, а я, стало быть, — тебе? И кто-то, я не имею вас в виду, готов позволить мне завести, скажем, семью? Но простите, дорогой вы мой Сергей Поликарпович, а с какой же это стати? Кто дал такое право — командовать моей жизнью? Ну то, что у нас и не социализм, и не демократия, а черт-те что такое, вроде китайской культурной революции, это и ежу понятно. Но почему сегодня человек не может заниматься сам и только своим делом? Почему по всякому поводу, а чаще по чьему-то капризу, когда я хочу приносить исключительно пользу — и не только себе, но в первую очередь государству, — меня ограждают частоколом запретов, несуществующих законов и вполне реальных угроз? Я знаю, мой вопрос почти риторический. Но ведь, Сергей Поликарпович, вожжи-то от нашей с вами «птицы-тройки» в ваших руках! Как же прикажете вас понимать?
— Ах, Евгений Николаевич, — огорченно покачал головой Сучков. — Вы, конечно, правы: дикая еще у нас страна. Разболтанная и вечно нищая. Но, хуже всего, она, кажется, привыкла к этому своему состоянию. Вот в чем весь ужас... Такой огромной и беспомощной державе знаете кто нужен в первую голову?
— Ну? — сощурился Никольский.
— Полицейский. А еще лучше — генерал. Подумайте и оцените мою откровенность...
— Но разве сказанное вами имеет подтекст? Второй смысл? По-моему, все яснее ясного. Однако не рискуем ли мы превратиться во второй Парагвай или чего похуже?..
