Не зная, что ответить, Турецкий безнадежно развел руками.
— Я понимаю, любить Россию трудно. Для этого необходимо ежедневно приносить себя в жертву. А такое не каждому по силам. Но иначе нельзя. Иначе остается только ненавидеть…
— А я и ненавижу! — неожиданно взорвалась Рита. — Ненавижу эту бездарную и юродивую страну с ее нелепой манией величия от вечного комплекса неполноценности! С ее хамством, невежеством, бесправием, презрением к человеку! Ты прав — я ненавижу ее!
Девушка в отчаянии закрыла лицо руками.
Турецкий растерянно подошел к окну и долго стоял, глядя невидящими глазами на безликую кладбищенскую панораму унылых многоэтажек. Один из знакомых до боли «пейзажей» его горемычной родины. Затем вздохнул и, взглянув на часы, глухо произнес:
— Пора ехать… Скоро твой самолет…
Дорога в аэропорт показалась обоим бесконечной. Главным образом потому, что оба молчали. Ибо все было сказано. Никакие слова не могли изменить того, что должно было вскоре произойти. И этот окончательный и бесповоротный факт можно было объяснить лишь единственным словом — судьба…
Рита летела в Венецию. Турецкий не спрашивал, почему она сделала такой выбор. Как не задавал и неуместного вопроса — увидятся ли они когда-нибудь снова? В эти последние часы, глядя на девушку, он все острее чувствовал ее невыразимое сходство с той, другой Ритой, которая была навеки похоронена в потаенном уголке его сердца и, воскреснув на время, неизбежно должна была вернуться в свой мир. Мир, куда ему не было доступа. Он любил их обеих. Двух совершенно разных женщин, волею судьбы ставших для него одним целым. Воплощением того желанного и неуловимого женского идеала, к которому он всю жизнь неосознанно стремился. И казалось, наконец обрел. Но удержать этот материализованный идеал было не в его власти.
Таможенные формальности заняли на удивление мало времени. И вскоре они уже стояли у символической границы, разделяющей тех, кто улетал, и тех, кто оставался. Вокруг монотонно шумела разноязыкая и многолюдная толпа. Суетились люди. Но для них ничего не существовало. Стоя у последней черты, они неотрывно смотрели друг другу в глаза и думали об одном и том же.
В последний момент Турецкий с отчаянием подумал, что еще не поздно все изменить, что они могли бы улететь вместе. Куда угодно — лишь бы не расставаться! Улететь, не задумываясь о том, что ждет их впереди. От всех. От всего. Навсегда… Растерянно оглянувшись, он уже почти готов был совершить этот необратимый шаг. Но внезапно увидел в толпе молодую женщину с девочкой лет пяти. Стоя посреди многолюдного зала, она взволнованно искала кого-то глазами. И не находила. Малышка испуганно жалась к ее ногам. У Турецкого вдруг защемило сердце. Он повернулся к Рите. По щекам ее струились слезы.
— Прощай, — тихо произнесла девушка. Затем, опустив глаза, что-то поспешно сунула ему в руку и, не оборачиваясь, решительно переступила «границу».
Турецкий почувствовал, как в душе у него будто что-то оборвалось. И затаив дыхание, с невыразимой тоской провожал взглядом ее удаляющуюся фигуру: такую хрупкую, беззащитную, потерянную. Но так и не нашел в себе сил ни сдвинуться с места, ни окликнуть ее.
А она — она больше не обернулась…
Выйдя из здания аэровокзала, Турецкий машинально закурил и наконец взглянул на то, что было у него в руке. Это оказалась небольшая книга в яркой мягкой обложке. Популярный сборник различных гороскопов. Рассеянно ее перелистав, он сумел разобрать лишь несколько строчек, подчеркнутых красной шариковой ручкой. Кажется, это была его характеристика, данная на основе совмещения восточного и зодиакального гороскопов. По месяцу рождения он был Лев, а по году — Петух. И постепенно приходя в себя, Турецкий наконец осознал то, что изначально предрекали ему звезды:
«Бесстрашный Петух. Способен безоглядно посвятить всю жизнь борьбе. Неважно — с кем и во имя чего. Даже с ветряными мельницами…»
Когда Турецкий на дареном резвом «жигуленке» приехал домой на Фрунзенскую набережную, день уже клонился к вечеру.
Позади было еще одно головокружительное и опасное дело, из которого ему лишь благодаря счастливой случайности и помощи своих друзей снова удалось выйти живым. За свою многолетнюю службу в правоохранительных органах Турецкий давно убедился, что в России сама принадлежность преступников к государственной элите, а попросту говоря — государственной мафии, была лучшей гарантией полной безнаказанности. Поэтому он и не питал никаких иллюзий относительно исхода этого дела. Однако ставить точку было пока рано. Ибо оставался в тени последний его активный участник, с которым новоиспеченный прокурор не успел еще лично познакомиться.
Вернувшись домой, Александр Борисович немного передохнул. Затем решительно снял телефонную трубку и принялся набирать тот самый анонимный номер, который он давно успел выучить наизусть.
— Информация для абонента «017», — произнес он, дождавшись звукового сигнала автоответчика. И после небольшой паузы твердо начал: — Полковник! С вами говорит старший прокурор Турецкий. Полагаю, вы давно ждали моего звонка. Наше заочное знакомство явно затянулось. И теперь я решил познакомиться с вами лично. Жду вас сегодня в девять часов вечера в Нескучном саду возле старого грота. И не вздумайте шутить, Полковник. Если со мной что-нибудь случится, на стол генеральному прокурору немедленно ляжет составленный мною подробный отчет об «известном хирургическом процессе», к которому вы имеете самое непосредственное отношение. В случае вашего отказа я буду вынужден…
В трубке внезапно послышался легкий щелчок, и безжизненный мужской голос глухо произнес:
— Это излишне. Я приду…
И тотчас посыпались короткие гудки отбоя.
До Нескучного сада Александр Борисович добрался пешком. Так же, как они иногда ходили туда всей семьей: он, жена, дочка. Благо от Фрунзенской набережной это было рукой подать. Всего лишь перейти мост.
Вечерело. По набережной пустеющего парка Горького мирно разгуливали влюбленные парочки. Некоторые открыто целовались, расположившись на скамейках в аллее. Шумные ватаги бесшабашных подростков распивали пиво, бойко танцевали под магнитофон. По Москве-реке один за другим проходили белые речные трамвайчики. На борту их тоже звучала музыка. Какие-то озорные хохочущие девчонки, проплывая мимо, даже помахали Турецкому и звали его с собой…
Пройдя вдоль парка с его новыми заморскими аттракционами, он наконец углубился в старый и запущенный Нескучный сад, где, по обыкновению, было пустынно и немного грустно. Остро пахло близкой осенью. На траве и выбитых кирпичных дорожках желтели первые опавшие листья.
Возле полуразрушенного грота, в укромной глубине сада, не оказалось ни души. Отыскав единственную чудом сохранившуюся скамейку, Александр Борисович уселся и развернул газету «Новая Россия». Скоро в ней должна была появиться его статья о нелегальной торговле «мясом». Таков был единственный результат проведенного им опасного расследования. Но Турецкий был вполне собою доволен. Благодаря ему люди узнают правду. И ради этого стоило рисковать жизнью.
Не прошло и десяти минут, как послышались отдаленные шаги, и вскоре на скамейку рядом с прокурором молча опустился усталый немолодой мужчина. Его осунувшееся невыразительное лицо было совершенно безжизненным и серым. В неподвижных глазах царила пустота.
— Значит, все-таки пришли? — холодно произнес Турецкий, убирая газету.
— Вы не оставили мне выбора, — опустошенно глядя в никуда, ответил Беспалов.
— Полагаю, ваши коллеги уже держат меня на прицеле?
— Это излишне. Вам ничего не угрожает.
Искоса взглянув на собеседника, Турецкий понял, что это была истинная правда. Ему даже показалось, что он беседовал с живым мертвецом. Ибо не приходилось сомневаться, что Полковник скорее умрет, чем назовет имена тех, кто стоял за этим грязным преступлением.
