— Я согласен с вами, Леонид Леонидович... — тяжело вздохнул Шулейко. — Но вы не хуже меня знаете, что у каждого общественного, как и у антиобщественного явления, есть свои глубинные корни... Вы «Покаяние» смотрели?
— Нет. Еще не успел.
Жаль. Прекрасный фильм. Может быть, вам после него стали бы яснее мотивы поведения Вадима?
Какие там, к черту, мотивы! — вспылил эксперт. — Там один мотив — рок! Рок-музыка. Вадим и его компания — самые настоящие рокоманы. Наслушались, обалдели и пошли крушить... Хорошо еще, вместо людей им попались статуи... Я скажу вам, как врач... Впрочем, вы и сами биолог... Уж вы-то меня должны понять. Этот «кайф», который ловит молодежь от тяжелого рока, связан с образованием в крови эндофинов — морфиноподобных веществ удовольствия. Таким образом, рок оказывает не только психологическое, но и биохимическое воздействие на человека. Как алкоголь, как героин... С юридической точки зрения неважно, отчего эти парни пришли в раж — от стакана водки, укола иглой или от рок-балдения. Важны последствия этого экстатического состояния. Вы любите рок?
- Нет. Для меня рок — это не музыка. Музыка, как любой вид искусства, призвана возвышать, облагораживать, очищать. Машинные же ритмы рока отупляют, низводят до уровня роботов... Нет, нет... Это не музыка.
— Странно, что вы не сумели втолковать все это своему сыну!
— Тут нет ничего странного! Уверен, что и Вадиму, и его друзьям «тяжелый металл» чего-чего, а уж эстетического удовольствия не доставляет. Просто они бравируют тем, что слушают иную музыку, чем мы, носят иную одежду, чем мы, и даже говорить стараются не так, как мы...
- За что же это мы так провинились перед ними?
- Думаю, что каждое старшее поколение виновно перед теми, кого оно вводит в этот весьма несовершенный мир, а степень его несовершенства возрастает век от века, теперь же, наверное, и год от года...
— По вашей логике, восемнадцатый век во сто раз совершеннее нашего времени?!
— Я не связываю совершенство века лишь со скоростью удовлетворения наших потребностей. Степень несовершенства мира растет вместе с прогрессом орудий смерти, оружия массового уничтожения. Для вас, врача, как и для меня, биолога, это должно быть очевидным.
— Ну что ж... Допустим.
— Так вот, молодежь и не может нам простить того, что мы вызвали ее к жизни в такой мир, где эта жизнь в любой день, в любой час может прерваться... И это чувство тревоги, несовершенства, обиды, естественно, переносится на нас — старших, которые, как им кажется, придумали этот мир и управляют им совершенно по-идиотски. Им невдомек, что мы сами его получили в наследство таким. А раз ничего не успели в нем исправить, перестроить, то мы и виноваты. Но ведь мы действительно перед ними виноваты! Подумайте: их наследство, которое они получат от нас, куда тяжелее того, что мы приняли от отцов, — бинарные газы, «звездные войны», СПИД, наркотики, Чернобыль...
— Простите меня, но вы рассуждаете, как пятнадцатилетний подросток.
— Совершенно верно! Я привел вам аргументы своего сына. Три года назад он швырнул камень в лобовое стекло грузовика, за которым торчал портрет Сталина... Знаете, из старых «Огоньков» вырезают и наклеивают на стеклах. Почему-то это модно среди чистильщиков обуви и грузовых шоферов... Так вот у нас был серьезный разговор с сыном. Я понял, что все положительные деяния Сталина растворились для молодежи в понятии «массовые репрессии». Чем дальше от 37-го, тем труднее все это понять и объяснить... Вадим мне сказал: папа, пока не наказаны те, кто творил беззакония, не может быть и речи о социальной справедливости в нашей стране!
- Но швырянием камней в стекла грузовика и приемами карате социальную справедливость не установишь!..
- Я согласен. А вот для пятнадцатилетних мир — без полутонов.
- Что они знают о тонах и полутонах?! — вскричал Леонид Леонидович. — Когда мне было пятнадцать лет, у меня были арестованы отец и мама — по «делу врачей». Я же не пошел бить стекла и крушить монументы?!
- А зря. Я бы пошел, — тихо сказал Шулейко.
- Ну, в таком случае нам говорить не о чем. И сын ваш — яблоко от яблони.
Шулейко постучал в дверь с табличкой «Следователь» и, не дожидаясь разрешения войти, переступил порог. За канцелярским столом писала что-то молодая женщина в милицейской тужурке. Красивые пышные волосы падали на лейтенантские погончики.
— Можно? — робко осведомился Шулейко.
- Давайте вашу повестку, потребовала женщина, не поднимая головы.
— Простите, я без повестки... Следователь подняла глаза от бумаг.
— Я отец Вадима Шулейко. Мне сказали, вы ведете его дело...
Извините, я не могу уделить вам времени. Я вас не вызывала. Ко мне сейчас придет свидетель. Мне надо подготовиться... Извините.
Но как же так? Я же его отец... Я тоже свидетель, если хотите... Я могу рассказать вам о нем гораздо больше, чем любой свидетель.
— И все-таки вам лучше обратиться к адвокату. Для него ваша характеристика сына будет во сто крат важнее...
— А для вас? Вы же должны знать личность своего подсудимого... Нет, обвиняемого. Или как там у вас?
Подследственного.
Да-да, вот именно. Под-след-ствен-но-го...
Хорошо. Что вы хотите сказать? Только коротко. В двух словах, пожалуйста.
В двух не смогу... Я только что вернулся из экспедиции. Почти год не был дома. И вдруг такая новость...
Почему новость? У вашего сына уже был привод в милицию.
— Да. Вы правы. Он разбил стекло машины с портретом Сталина.
— Это не меняет сути дела. Он совершил правонарушение, нанес материальный ущерб...
— Материальный ущерб возмещен.
- Не все можно возместить деньгами...
Согласен... Вы знаете, я вас немножко боюсь... когда не имел дел с милицией, кроме прописки... Но не могу сказать вам самое главное... Вот шел сюда, было ясно. По крайней мере знал с чего начать.
Выпейте воды.
Спасибо... Скажите, что ему грозит?
В драке пострадал сотрудник милиции. Я должна выяснить, кто его ударил. Если это ваш сын, то его ждут исправительно-трудовые работы...
Простите, как вас зовут?
Оксана Петровна.
Оксана Петровна, наверное, у вас есть дети?
Нет. Но это к делу не относится.
— Да-да... Конечно... Я вижу, мое время вышло. Не буду вас отвлекать. Не буду давить вам на психику. Следователь должен работать непредвзято... Наверно, мне в самом деле надо поговорить с адвокатом...
— Хотите поговорить с сыном?
— Да, конечно! Если это возможно.
Комната свиданий следственного изолятора. Решетки на окнах. За столом двое: юнец лет семнадцати и Алексей Сергеевич.
— Скажи, зачем ты это сделал? — с тяжелым вздохом спросил Шулейко.
Сын смотрел прямо и жестко, он не прятал глаз.
— Понимаешь, папа... Мы уничтожили пошлость... То, что они выставили под маркой «ретро», — это пережитки эпохи культа. Это не имеет право на существование.
Алексей Сергеевич вспылил:
Кто тебе дал право это решать, щенок?!
А по-моему, это мое естественное право — решать, что такое хорошо и что такое плохо, — спокойно возразил Вадим. — И потом, если я щенок, то кто тогда ты, отец щенка?
- Ладно, оставь это... Тебе не понравились эти скульптуры. Пусть так. Но ведь тебя с дружками никто не звал в этот парк. Он создан для людей иного поколения, рассчитан на их восприятие, на их вкусы, на их память...
— Да мы бы и не пошли туда... Что там делать? Просто у тамошнего причала стоит эта плавдискотека «Фрегат». Там выступает всемирно известная рок-группа «Иерихон», суперметалл... Ну, да тебе все равно... Понимаешь... Ну, как тебе объяснить... Там сверхсовременность, ритмы будущего, и вдруг выходишь и вляпываешься в эту махровую пошлость... Девушка с веслом, юноша с ракеткой... Обидно стало за город. Если хочешь — за Отечество... Вспышка такая была... У нас все каратисты... «Кия!»... Мы ведь не кувалдами били. Ладонями вот, ногами...
Ты был трезв?
Да. Мы все были трезвы. Пили безалкогольные коктейли типа «Слеза комсомолки» и «Радость старца»... Там сейчас ничего другого нет... Правда, от музыки прибалдели. Видимо, разрядка нужна была.
