Но он осознавал: огромной затраты энергии потребовало лечение маленькой Лики. Почти все силы ушли на медленное и филигранное удаление опухоли, прораставшей внутрь печени девочки. На умертвие сил просто не хватило. Ален чудом победил в том поединке. Обессиленный, он не смог до конца сдержать заразу смерти. Его тело ослабло и поддавалось страшному проклятию мертвой магии.

Раздев слабо сопротивляющегося сына, чтобы сбить жар, Карина расплакалась. Жуткие шрамы, которыми было иссечено все его тело, стали наименьшей причиной ее слез. Весь живот представлял собой один сплошной шрам, как будто его собирали по кускам – кривые белесые швы и неровно сросшиеся мышцы. Страшнее всех шрамов была татуировка на плече – бело-серебристый грифон в кольце светился, обведенный угольно-черными линиями. К татуировке невозможно было прикоснуться, не причинив Алену невыносимой боли.

Карина плакала навзрыд и не могла успокоиться всю ночь, увидев на теле сына следы изменения генетического кода и полного переформирования. Это было ужасно. Он был искалечен навсегда. Полное переформирование без ущерба (вернее, относительно без ущерба) для живого существа можно было проводить только в утробе матери до двадцати недель. Если ту же операцию сделать взрослому человеку или неоформившемуся подростку… получается Ален.

И хотя переформирование было запрещено, к нему все же нередко прибегали.

– Иммунитет… – шептал в бреду волшебник, а вирус смерти выгрызал изнутри его тело.

На восьмой день, едва начало светать, Ален вышел из дома. Бледный и сильно отощавший, он добрел до колодца, с трудом набрал ведро ледяной воды. Кое-как умывшись, он тщательно, морщась от боли, то и дело поминая демоническую Когорту и посылая божественный Купол за Грань, промыл царапину на шее и рану на руке. Прошептав заклятие слабым, срывающимся голосом, он провел пальцем сначала по царапине, потом по ране. Обе стали черными и будто обгоревшими. Но воспаление при этом сошло.

Старый пес, заскулив, вылез из своей будки и ткнулся хозяину в колени.

Не в силах больше ничего делать, Ален сел на землю, привалился спиной к стоящей у колодца бочке и смотрел в светлеющее небо. Рука сама собой нащупала свирель. Чистая мелодия полилась над двором и домом.

Музыка взывала к небу. Она ни о чем не просила, только пела о небе, его красоте, вплетая в себя зарождающийся свет, дыхание утреннего ветерка, тихую песню жаворонка…

От музыки сводило сердце в груди, хотелось смеяться и плакать одновременно. Музыка была величественной и нежной, она звала в неведомую даль, повелевая любить и защищать свой мир, такой огромный и маленький. И все едино было под этим огромным неповторимым небом…

Яков проснулся. Прижавшись к нему, с широко открытыми глазами лежала Карина, не смея дышать.

Солнце всходило над миром, и музыка достигла пика своего величия. Когда желтый диск светила оторвался от кромки горизонта, мелодия пошла на убыль и постепенно совсем затихла.

Муж и жена переглянулись.

Яков еле слышно шепнул прежнее имя волшебника.

Карина кивнула и, выскользнув из объятий мужа, поднялась с постели. Начинался новый день, было много дел, и во дворе находился едва оправившийся от тяжелой болезни ее вернувшийся из пасти Кошмара сын.

Маленькая Яночка наблюдала из своего надежного укрытия на дереве за магом. Тот сидел на берегу пруда и кидал в воду камешки. Камешки скакали «лягушками», и каждый круг, расходившийся по воде, был своего цвета. Первый – красный, потом оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый. Больше у волшебника бросить не получалось, на седьмом прыжке камешек тонул.

Сегодня был уже шестой день, с тех пор как Ален встал, шестнадцатый, с тех пор как вернулся в родной дом, сорок восьмой, как начал путь домой, и сто восемьдесят третий, с тех пор как закончилась война. Силы медленно, но верно восстанавливались.

Яночка наблюдала с большим интересом, но все еще немного побаивалась волшебника, поэтому не подходила. Мать, конечно, объяснила малышке, что Ален – ее старший брат. Яна поверила матери, но все равно не до конца поняла, кто такой этот брат и откуда взялся.

Ален давно заметил девочку, но не подал виду. Цветные «лягушки» быстро надоели магу. Он сжал кулак, что-то шепнул, потом раскрыл ладонь и дунул на нее. На воду легли серебристые тени, которые превратились в маленьких танцующих фей. Прелестные маленькие крылатые девушки привели Яночку в полный восторг. Она полезла по ветке дальше, цепляясь за тоненькие веточки, чтобы рассмотреть фей получше. Подгнившая ветка внезапно надломилась, и девочка с отчаянным воплем полетела вниз.

Движения юноши смазались от огромной скорости, с какой он рванулся к дереву, едва успев подхватить малышку.

– Уф-ф… – с тихим стоном выдохнул Ален, больно ударившись спиной. – Ты не ушиблась, котенок? – спросил он, ласково улыбнувшись перепуганной девочке.

– Не-а, – неуверенно ответила малышка. – Вроде бы…

Ален опустил девочку на землю и неторопливо поднялся.

– Ты ушибся? – спросила Яночка серьезно. – Только не говори, что нет. Я же вижу, что ушибся. Вон какая каменюка у тебя под спиной лежала!

Девочка ткнула пальчиком в большой серый камень. Ален чуть растерянно поглядел на кусок скалы и потер плечо.

– Пройдет, – улыбнулся он. – Я же волшебник. У меня всегда все заживает.

– А можно, я на фей поближе посмотрю? – приплясывая от нетерпения, спросила девочка.

– Конечно, можно, малыш! Я для тебя их и сделал, – сказал Ален, и девочка, на миг крепко обняв брата, бегом припустила к пруду.

С того дня Яночка перестала его бояться.

Достаточно оправившись после болезни и набравшись сил, Ален целую неделю «приводил дом в должный порядок», как он сам выразился. По словам матери и отчима, он практически полностью избавил их от домашних обязанностей.

Напрочь отметая такие вещи, как заговоренное ведро с тряпкой и самометущий веник, маг долго и обстоятельно накладывал на стены дома заклятие, которое вообще не допускало в дом пыль и грязь. Кухонную утварь матери так вообще раскритиковал самым скверным образом. Посчитав, что подчиненные желанию Карины кастрюли, ножи и прочее работали из рук вон плохо, усовершенствовал их в «достаточно сносной степени».

Закончив с домом, Ален принялся за огород и поле. Современная агрономия позволяла без особых усилий избавляться от сорняков и растить великолепные урожаи, но Алена и это не устроило, и он сильно сократил сроки роста, так что можно было снимать урожай по два-три раза за сезон.

С животными волшебник работал еще основательнее, улучшая генокод породы лошадей, разводимых Яковом, делая элитных тонконогих скакунов еще и «двужильными». Он бы им и вместо шкуры чешую вырастил, и копыта из стали отлил, но тут уж Яков уперся. Химероидные кони, по его мнению, были, по меньшей мере, неэстетичными. У Алена на то было свое мнение, но он решил не спорить. С печалью вспоминался ему рыжий эфирный пегас, полуматериальная крылатая лошадь, погибшая в последнем бою. Эфирные пегасы были огромной редкостью, а какие это были кони! Ну и что с того, что химеры?!

Если уж так смотреть, то и сам Ален был химерой, и половина империи – тоже. Оборотни, въерчи, или, по научному, врожденные полиморфы, чем не химеры? Те же мутанты.

Ален творил. Его книжка для записей вновь была исписана заклятиями, каждое из которых стало своего рода шедевром. Он был художником своего дела и никогда не брался без должной подготовки и вдохновения. Каждое его заклятие было эстетически совершенным, абсолютно законченным и становилось с зачарованным предметом единым и неделимым целым.

В деревне слухи расходятся быстро, и к Алену стали обращаться за помощью сначала подруги матери, потом и другие люди. Он никому не отказывал и никогда не брал платы.

Ален словно заново знакомился с людьми, которых его предшественник знал с детства. Никто не узнал в нем того, кем он был до войны.

Он снова начинал жить, понемногу пытаясь осознать, что такое жизнь без резни, гор трупов, рук по локоть в крови. Пытался понять, зачем ему жизнь, для него не предназначенная. Он искал и по крупицам вспоминал самого себя.