— Я не знаю, что он там задумал, но, по всей вероятности, какая-то лазейка всё-таки есть, иначе бы он не стал строить замков на песке, — с тревогой проговорила Лидия. — Если бы Лёнька не одумался и не замолчал в самый нужный момент, я бы теперь не сидела и не ломала голову, что да как.

— Лучше всего тебе было бы выгнать его за порог и забыть эти десять месяцев как страшный сон, — раздумчиво произнесла Альбина. — Но с другой стороны, вычеркнуть из своей жизни почти год за просто так и не попытаться наказать этого подлеца по заслугам — тоже обидно. Послушай… — Неожиданно Кусочкина замолчала, и её высокий лоб пересекла жёсткая вертикальная складка. — А что, если…

— Если что?.. — затаила дыхание Загорская и с надеждой посмотрела на подругу.

Неожиданно лицо Кусочкиной осветилось улыбкой. Подняв голову, она длинно посмотрела в глаза Лидии, тихо хмыкнула и, засияв, прикусила кончик большого пальца.

— Лидка… Я придумала такую вещь… Если мы с тобой всё обмозгуем хорошо и ты не дрогнешь, то твой Тополь уйдёт от тебя голым, нищим и босым. Но на это потребуется ещё полгода. Ты готова на такую жертву?

— И ты ещё спрашиваешь? — округлила глаза Лидия.

— Тогда слушай…

В институтском буфете было многолюдно и душно. Счастливчики, которым повезло урвать местечко за одним из столиков, покидать свои места явно не торопились, а, разложив конспекты прямо между тарелками, с превеликим удовольствием поглощали мутную жидкость непонятного цвета, обозначенную на ценнике как «кофе чёрный», и по-студенчески бесцеремонно, во весь голос, переговаривались между собой. В помещении пахло чем-то кислым, на столах для грязной посуды громоздилась уже целая гора тарелок, кое-как составленных одна на другую и державшихся на честном слове.

Пытаясь пролезть без очереди, самые сообразительные передавали деньги друзьям, находящимся уже у прилавка, через головы всей остальной публики, которой, ясное дело, такое положение вещей не нравилось. Громко возмущаясь, стоящие в задних рядах очереди отправляли деньги обратно, но через несколько секунд многострадальные измятые бумажки отсылались в новый вояж, чтобы под неистовые, возмущённые крики обиженных вернуться в руки своих хозяев или, само собой, по случайности затеряться где-нибудь на полдороге.

— Ир, у тебя лекции по физике все? — Вадик отхлебнул кофе и ковырнул вилкой яйцо под майонезом — неотъемлемую часть завтрака любого уважающего себя студента.

— Откуда? — Ирина пододвинула к себе тарелку с булочкой, внутри которой, судя по обещанию на ценнике, должно было находиться вишнёвое варенье. — У меня есть первая, вторая и четвёртая, да и та не до конца. Если учесть, что их должно быть двенадцать… — Она откусила булочку и тут же сморщилась: — Фу-у-у, опять яблочного повидла напихали, чтоб им всем! Терпеть не могу этой отравы! Лучше бы я сосиску в тесте взяла, чем эту муть.

— А у кого есть, не знаешь? — Вадик старательно соскрёб остатки винегрета в одну кучку и, не долго думая, свалил и винегрет и яйца в одну тарелку. — Я у наших спрашивал, никто не сознаётся, говорят, сами на другом потоке брали. А у кого там попросишь? Если только у Ритки из одиннадцатой.

— Держи карман шире, так она тебе их и дала, — усмехнулась Хрусталёва и тряхнула своими огненно-рыжими кудряшками волос. — Она так над ними трясётся, как не каждая курица над цыплятами.

— Ну не скажи, с Риткой договориться можно, — возразил Вадик. — Вон, в прошлую сессию Тополь-то у неё тетрадь брал.

— Говорю тебе, Ритка ни с кем за здорово живёшь делиться не станет, разве что с отдельными гражданами и за о-очень большие деньги. — Лизнув повидло ещё раз, Ирина положила булку обратно и с досадой вздохнула. — Наделают всякого барахла… Слушай, а чего-то я его сто лет в институте не видела, его что, отчислили за хвосты?

— Кого, Сёмку? — Вадик поправил на переносице оправу. — Да господь с тобой! Он же пихнул денег в учебной части, так что в этом смысле у него всё в ажуре.

— Тогда чего он носа в институт не кажет, новые хвосты отращивает?

— Какие хвосты, он вторую неделю в больнице лежит.

— Чего он там делает? — удивилась Ирина. Насколько она помнила, бывший ухажёр обладал отменным здоровьем и за все полтора года близкого общения с ней не то что не заболел каким-нибудь воспалением лёгких или, скажем, элементарным бронхитом, но даже ни разу не чихнул.

— В больнице? — Вадик размял остатки винегрета вилкой. — Ну, как… болеет.

— Чем?

— Чем?.. — Под настойчивым взглядом ярко-зелёных глаз Хрусталёвой он неловко заёрзал на стуле. — Да я точно не знаю…

— Вот как?

По тому, как Францев вильнул взглядом и начал активно скребыхать вилкой по пустой тарелке, подбирая кусочки, которых не было бы видно даже при рассмотрении через микроскоп, Ирина поняла, что Вадька врёт.

Невысокого росточка, щуплый, худенький, с непропорционально коротким телом и длинными ногами, Вадик слыл отличным рассказчиком, хорошим советчиком, но совершенно никудышным врунишкой, за что и расплачивался каждую сессию, огребая «неуд» там, где любой мало-мальски обстрелянный студент легко вывернулся бы на «уд». Ловчить и изворачиваться Вадька ужасно не любил, потому что твёрдо знал, что при любом повороте событий уже через пару минут, а то и быстрее, правда всё равно вылезет на свет белый, независимо от того, хочется ему этого или нет.

— Францев, а зачем ты мне врёшь? — Ирина в упор посмотрела на Вадика, и тот, сжавшись под её взглядом, наклонился к своей тарелке ещё ниже.

Даже через толстые стёкла очков было заметно, как растерянно забегали его глаза. Стараясь не встречаться взглядом с Ириной, Вадим снова провёл вилкой по пустой тарелке, но никаких кусочков, даже крохотных, там, к сожалению, не обнаружилось, и, покрутив прибор в руке, Францев со вздохом вернул его на место.

— Почему ты решила, что я говорю тебе неправду?

— Потому что у тебя это на лбу написано, — безапелляционно отрезала она. — Ты меня, конечно, извини, Вадьк, но, глядя на тебя, можно подумать, что болезнь Тополя — тайна государственного значения, за разглашение которой положен расстрел.

— Да нет, какая там тайна — так… — Вадим махнул рукой, всем своим видом показывая, что ничего особенно интересного или необычного в болезни Семёна для Ирки нет и что разговаривать на эту тему — только терять время даром.

— Чего ж ты тогда крутишься, как уж на сковороде?

Зачем она давит на Вадима, заставляя его рассказать ей то, что явно её ушам не предназначалось, Ирка и сама не знала, но, помимо своей воли, подчиняясь только интуиции, продолжала нажимать, рассчитывая на то, что в конце концов Францев не выдержит и выложит ей всё подчистую.

Откровенно говоря, чем болен его сиятельство Тополь, гриппом или геморроем, ей было абсолютно наплевать, потому что расстались они уже больше года назад, причём расстались настолько скверно, что даже год спустя она не смогла забыть нанесённой обиды. Мало того что он посмеялся над её чувствами, продержав столько времени на крючке и в конце концов выставив за порог ни с чем, так ему ещё хватило наглости расстроить её свадьбу с Юрием, который тогда влюбился в неё настолько, что готов был бросить к её ногам не только собственную свободу, но и толстенький кошелёчек с денежками.

Никто не спорит, свет клином на Юрии не сошёлся, тем более что невелика шишка — владелец полуподвального клуба, но вмешиваться в свои дела безнаказанно она ещё не позволяла никому. Нет, что ни говори, а частично она Семёну отомстила, рассказав Надежде Фёдоровне о тайнике с наркотиками в его пианино, хотя даже разрушившиеся отношения между маменькой и сыночком — недостаточная плата за то, что ей пришлось пролететь мимо сада городского.

— Странный ты человек, Вадька. — Ирина сделала последний глоток из стакана и тут же пожалела об этом, потому что на губах осела какая-то гадость, претендующая на звание кофейной гущи, но больше похожая на мелко истолченный песок. — Нормальные люди, если хотят чего-то скрыть, просто обходят запретную тему стороной. А ты, как всегда, скажешь «А», а потом сидишь и мучительно долго соображаешь, стоило ли это делать и нужно ли теперь говорить «Б». Ведь знаешь, глядя на тебя, можно подумать всё, что угодно, например, что у твоего Семёна нашли сифилис или того хуже.