Фуше и Кантекор обменялись быстрым взглядом, как бы говорившим: «Ты ошибся? Не так ли?» – «Не беспокойтесь, я уверен в том, что знаю». Недаром же следил Кантекор за своей добычей, от самой границы следуя за ней по пятам.

– Я мирный часовой мастер, – продолжал Боран, – меня двадцать лет знают в этом квартале, где я живу честно; это известно всем. Если вы представители закона, то должны покровительствовать честным людям, а не тревожить их по ночам без всякой причины…

– Эта песня знакома мне, – перебил его Кантекор, – никто не способен на искреннее сознание. Таким образом вы вынуждаете нас к насилию, к обыску? Тем хуже для вас, но результат будет тот же самый.

Рене поспешила на помощь отцу:

– Господа, если вы действуете по какому-нибудь доносу, то над вами просто посмеялись; наш домик слишком мал, чтобы скрывать тайну, а мой отец – мирный гражданин, вовсе не занимающийся политикой; это всем известно.

– Молодая девица, – послышался скрипучий голос Фуше, – кто сказал вам, что дело идет о политике?

Рене покраснела и опустила голову, поняв, что сказала лишнее.

– Молодая девица, – повторил Кантекор, – это вы смеетесь над нами. Это простительно в вашем возрасте, да и ваша красота заслуживает снисхождения… Однако будет болтать! Время для нас дорого… Укажите нам дорогу… Ты, толстуха, – обратился он к Жанне, – бери лампу и посвети нам.

– Толстуха! – проворчала обиженная жена Блезо. – А ведь я не называла тебя верзилой, невежа!

Кантекор не удостоил ее ответом. Он сделал знак четырем своим помощникам, и обыск начался. За Кантекором и его людьми следовал насторожившейся Фуше, за ним старавшийся казаться спокойным Боран, потом терявшая голову Рене, за ней ошалевший от страха Блезо.

Перерыли все в лавке, в кухне, в столовой; осмотрели полы, стены – нигде ничего…

– Поднимемся, – сказал Фуше, – птицы гнездятся наверху.

Он шутил, будучи в отличном настроении, так как очень любил такие ночные приключения, такую охоту за людьми; это было его призванием. На этот раз преследование имело особый интерес. Поэтому-то он отправился сам, презирая могущую представиться опасность.

Весь отряд гуськом потянулся по лестнице; под тяжелыми шагами скрипели ступени. По прибытии на первый этаж поиски возобновились.

В комнатах Борана и Рене переставили всю мебель, отодвинули от стен кровати, обыскали сверху донизу открытые шкафы и опять не нашли ровно ничего.

– Выше, выше, говорю вам! – нетерпеливо крикнул Фуше. – Я чую дичь, чувствую ее…

На чердаке он остановился и потянул воздух, бормоча:

– Внимание! Внимание!

По четырем углам большого чердака были поставлены четыре свечи. Кантекор взял лампу из рук Жанны и внимательно осмотрел стены.

Фуше продолжал говорить вслух, поучая одних и пугая других:

– Здесь что-то слишком пусто, точно хотят дать понять: «Здесь ничего нет, видите, ровно ничего!» Вот потому-то тут что-нибудь непременно есть. Осмотрите каждую щель, каждый гвоздь, каждую ямочку, в особенности со стороны проулка: там в фасаде дома заметна какая-то выпуклость.

Слыша это, Боран чувствовал, что у него от страха подгибались ноги, а Рене крепко сжимала челюсти, чтобы не стучали зубы.

Тщательно, медленно, доска за доской, исследовали Кантекор и его люди шероховатые стены. Время шло; они ничего не могли найти.

Фуше топал ногой. Он сам пустился по горячим следам и не допускал ошибки, а между тем…

Он следил за Рене, надеясь судить об успехе поисков по выражению тревоги на ее девичьем лице. Но она опустила голову под этим пытливым взглядом и отошла в тень, посеяв сомнение в голове начальника полиции.

Ищейки начали терять терпение, бесплодно осмотрев тысячи шероховатостей, трещин, старых следов от гвоздей, запуская железные прутья в каждое сколько-нибудь подозрительное отверстие. Все было напрасно.

– Если тут есть тайник, – пробурчал начавший сомневаться Кантекор, – то он уж слишком хорошо скрыт!

Фуше рассердился:

– Стоило обещать мне королевскую добычу, заставить меня провести бессонную ночь, чтобы прийти сюда! И все это напрасно! Дело плохо, милейший!

Лицо Кантекора вытянулось; он заметно повесил нос, чувствуя немилость начальника: он знал, что тот не прощает неудач и предпочитает иметь дело хотя и с мошенниками, но знающими свое дело. Для успокоения совести он запустил еще раз свое железное лезвие в трещину стены, хотя и не надеялся уже на успех.

Фуше остановил его:

– Кончайте! Не сидеть же нам тут до утра!

Ему пришла в голову одна идея, которая должна была удаться.

Он позвал к себе ближе Борана и Рене и, стоя посреди пустынного чердака, заговорил умышленно громким, ясным голосом:

– Я знаю, что вы скрываете здесь лицо, которому запрещено пребывание во Франции. Я не говорю, что это лицо имеет какие-либо дурные цели, но моя обязанность разыскать и остановить его. Так как наши поиски бесполезны и вы отпираетесь, не хотите сознаться, то этот дом будет завтра же разрушен дотла, а вы, Боран, и вы, сударыня, – он повысил голос, обращаясь к Рене, – будете отправлены в Консьержери; тишина и уединение тюрьмы будут полезны вам. Если ваше пребывание там продолжится на долгие годы, то вина будет ваша: вы этого сами желаете.

Когда он кончил говорить, в стене, исследованной уже сто раз, бесшумно открылась настежь потайная дверь, и на ее пороге показался Гранлис. Все невольно вскрикнули и попятились.

Молодой человек подошел спокойно и величественно, с надменно предупредительным видом и обратился к Фуше:

– Довольно! Вы ищете меня? Я здесь!

Как верно рассчитал министр полиции, принц не мог допустить гибель своих верных слуг и не вмешаться для их спасения: для этого он был слишком великодушен.

Фуше никогда не отличался особенной вежливостью, но при этом трогательном появлении даже он склонился и приподнял шляпу.

– Эти люди приняли меня, не зная, кто я, – продолжал Гранлис, – если кто-нибудь виноват, то лишь я один. Располагайте мной, я покорюсь силе еще раз!

– Мне надо допросить вас. Будете вы отвечать? – обратился к нему Фуше.

– Может быть; смотря по вопросам.

– Хорошо! – согласился Фуше и тихо отдал какое-то приказание Кантекору, а тот, сияя от радости, передал его подчиненным.

Немедленно принесли снизу два стула и небольшой стол.

– Пусть выйдут отсюда все, кроме Борана, его дочери и вас, Кантекор. Нам лучше говорить здесь без свидетелей, – распорядился Фуше.

Чердак опустел, двери заперли.

Фуше, указав Гранлису на стул, предложил:

– Потрудитесь сесть, сударь!

Принц машинально повиновался.

Фуше также сел перед столом, медленно вынул из кармана бумаги и серебряный карандаш и приказал:

– Кантекор, лампу сюда! Так, хорошо.

При бледном свете лампы можно было видеть этого тщедушного рыжего человека, цареубийцу и террориста, во всем его безобразии.

В сорок два года он казался почти стариком. Его бледное, бескровное лицо с бегающими, лукавыми глазами выдавало натуру низменную, бесстрастную, без всяких принципов и без предрассудков. Говорил он глухим, однообразным голосом.

– Вы видите, я удалил своих людей, они находятся на лестнице или в нижнем этаже, – начал он, – я не нахожу нужным, чтобы они слышали нас. Теперь приступим к делу. Если у вас есть оружие, потрудитесь отдать его мне.

– У меня нет оружия, – сказал Гранлис.

– Ваши бумаги?

– У меня их нет при себе.

– Честное слово дворянина?

– Я даю вам его.

– Хорошо, я верю вам.

– А это? – лукаво спросил Кантекор, выходя из тайника, куда он проскользнул за спиной принца, и держа в руке листок бумаги, на котором были набросаны стихи в честь возлюбленной Полины.

Принц вырвал листок из его рук и разорвал его на мелкие кусочки.

– Что это такое? – строго спросил Фуше.

– Просто стихи, ваше превосходительство, самые невинные, в честь красавицы. Клянусь вам…

Фуше спрятал лицо в свой галстук с довольным видом; он любил подмечать мелкие слабости великих людей. После некоторого молчания он резко спросил: