— Что-то я не заметила, чтобы вы очень искали работу, — вставила экономка.
— Да ведь работу-то мне его преподобие обещал, а не вы, мэм, — возразил незнакомец. — Так что очень вам буду благодарен, если подыщете что-нибудь.
— Как вас зовут? — спросил архидиакон.
— Кеджет, сэр, — ответил тот. — Сэмюэль Кеджет. Я в армии служил, сэр, и вот теперь…
— Хорошо, мистер Кеджет, — остановил его архидиакон. — К сожалению, я спешу, мне срочно нужно в город.
Зайдите… — он чуть было не сказал «сегодня вечером», но вовремя спохватился:
— завтра утром, я погляжу, что можно для вас сделать.
— Спасибо, сэр, — с внезапной живостью ответил Кеджет. — Приду, приду. До свидания, — и, повернувшись, исчез с крыльца так быстро, что архидиакон с экономкой не успели удивиться.
— Экий торопливый! — проворчала экономка. — Надеюсь, сэр, вы не собираетесь давать ему работу здесь. Мне с ним не ужиться.
— Да нет, конечно, — рассеянно отозвался архидиакон. — До свидания, миссис Лексперроу. Я надеюсь, вы встретите Бетсби, когда он придет, и все ему покажете. Я вернусь днем.
От церкви к станции среди холмов и полей вела тропинка (этот сельский пейзаж отделяло от Лондона не больше двадцати миль). Архидиакон шел и поглядывал по сторонам, время от времени не забывая оборачиваться. Едва ли он всерьез опасался грабителей, но с некоторых пор ловил себя на мысли, что не вполне понимает происходящее.
«Сколь суетен Адамов род…» — процитировал он и тут же принялся подстраивать к этой строке новую, где упоминался бы сосуд. Войдя в рощицу перед развилкой, по старой памяти сохранившую название леса, он уже мог продекламировать:
Сколь суетен Адамов род,
Коль даже Чаша к бедствию ведет!
Тут он услышал, что навстречу, со стороны станции, едет автомобиль. Ехал он очень медленно и через несколько минут показался у поворота. Священник с удивлением увидел, как кто-то привстал на сидении и машет ему рукой. Он еще успел услышать негромкий оклик и ускорил шаг, но в тот же миг от Удара по затылку потерял сознание и рухнул на дорогу.
Автомобиль подъехал и притормозил возле тела.
— Быстро, Леддинг, портфель, — сказал Персиммонс человеку, который вынырнул из рощи. Тот нагнулся, поднял портфель и перебросил хозяину. Персиммонс запустил руку внутрь, выудил потир и быстро переложил в другую сумку.
Пустой портфель он отдал Леддингу.
— Держи, пока не скажу, где выбросить. А его давай-ка сюда. Здорово ты его тюкнул. Точно бьешь. Надеюсь, не перестарался. Лишние хлопоты нам ни к чему. Сейчас мы немного проедем вперед, вот так, а потом я приведу его в чувство. Где у нас бренди?.. Садись за руль, а я буду с ним. Сумку поставь вон там, рядом с канистрой. Молодец! Теперь — езжай, только поосторожней.
Когда они доехали до перекрестка, Персиммонс хлопнул шофера по плечу:
— Смотри. Вон там, за деревьями, яма. Портфель бросишь туда. Давай! Так, отличная работа, Леддинг. А теперь поворачивай к его дому. Мы его выгрузим, и ты поедешь в деревню за доктором. Нет, лучше в город. Сделаем для нашего архидиакона все, что можем. Я думаю, на него напал тот же бродяга, который обчистил церковь. Пожалуй, стоит известить полицию. Поехали…
Глава 5
Аптека
Архидиакону пришлось недели три провести в вынужденном безделье, наедине с преданной миссис Лексперроу и назойливо-милосердным Бетсби, хотя и появившимся в доме с иной целью, но, конечно, не отказавшимся остаться. Как только больному разрешили принимать посетителей, Бетсби довел до абсурда слова Нового Завета: «Я был болен, и вы посетили Меня…», попутно лишив смысла другой, не менее властный призыв: «Будьте мудры, как змеи». Бетсби приводила в возбуждение одна мысль о том, что он оказался в Фардле так кстати. Экономка и врач радовались такой удаче, а бедному архидиакону приходилось, превозмогая головокружение, целыми днями стоически выслушивать речи об изменениях в молитвослове, о приходских советах и церковной десятине, такие уверенные и категоричные, словно изрек их сам Господь Бог. Всякий раз после ухода Бетсби архидиакон поневоле размышлял над непреходящей мудростью Символа Веры св. Афанасия: «Не схождением божества во плоть, но обожением человека…» достигается наше спасение. Казалось бы, их разговоры были вполне обожены (в самом деле, что еще можно сделать с приходскими советами?), но при всей своей доброжелательности архидиакон не мог избавиться от ощущения, что Бетсби обуреваем желанием как раз прямо противоположным: загнать Бога во плоть. «В любимую нашу плоть…» — бормотал архидиакон, печально думая о том, как досталось его собственной.
А в Лондоне полиция неторопливо ловила убийцу. Разосланные в разные концы описания жертвы не дали никаких результатов. При убитом не оказалось никаких бумаг, только в уголке кармана обнаружился затертый обрывок приглашения на миссионерскую службу в одну из веслианских церквей, в какую именно — непонятно. Одежда тоже ничем не помогла, на ней не нашлось ни одной метки, а такие воротнички и ботинки продаются в Лондоне на каждом углу. Особых примет на теле набралось бы на подтверждение, но отнюдь не на установление личности бедняги.
Расспросив посыльных, шоферов и вообще всех тех, кто находился в злополучный день хотя бы в двух кварталах от издательства, следствие установило: одиннадцать человек не видели ничего, пятеро вспомнили, как неизвестный входил в издательство (трое назвали парадную дверь, двое — боковую), один видел будущую жертву в обществе пожилой дамы, другой — молодого парня, еще трое — мужчину тех же лет и такого же вида, а еще один точно запомнил, как жертва вышла из такси, оставив в машине не то бородатого, не то наоборот чисто выбритого спутника, что-то приказавшего на прощание, после чего такси отъехало. Однако опросы водителей эту версию не подтвердили.
Морнингтон предположил, что полиция установила за некоторыми сотрудниками осторожное наблюдение, но даже будь оно неосторожным, дело не сдвинулось бы ни на шаг.
Ничего не прибавил и разговор инспектора Колхауна с сэром Джайлсом Тамалти.
— Рекстоу? — нетерпеливо переспросил сэр Джайлс, отрываясь от трудов и обращая к инспектору темное, морщинистое личико. — Ну да, конечно, он у меня обедал. Почему бы и нет?
— Не вижу причин, сэр, — успокоил его инспектор. — Я просто хотел удостовериться. Вы не припомните, когда он ушел?
— Примерно в половине третьего, — ответил сэр Джайлс. — Это вам подойдет? Если хотите, могу сказать, что в два. Но тогда я хотел бы посмотреть, как его повесят.
— Меня вполне устроит половина третьего, — сказал инспектор. — А вы не говорили кому-нибудь, что ждете Рекстоу?
— А как же! — немедленно откликнулся сэр Джайлс. — Я известил премьер-министра, профессора сравнительной этимологии в Королевском колледже и свою кухарку. Какого черта вы пристаете ко мне с дурацкими вопросами? Думаете, у меня только и дел, что рассказывать всем друзьям и знакомым, как ничтожный издательский клерк будет чавкать у меня за столом?
— Если вы так к нему относитесь, — сдерживая раздражение, произнес инспектор, — зачем было звать его?
— Пусть уж лучше лопает мою еду, чем мое время, — выпалил Тамалти. — Он, видите ли, не понял элементарных вещей насчет иллюстраций! Ну вот я и потратил на него час, пришлось наверстывать, работая за едой. Думаю, он потребовал от начальства сверхурочные и сэкономил два шиллинга — один на еде, другой на работе. В ту же ночь, поди, и потратил на бабу. Вам это во сколько обходится, инспектор?
В тот момент Колхаун понял только одно — сэр Джайлс рехнулся. Лишь несколько часов спустя до него дошло, что тот хотел оскорбить его, а в ту минуту он просто с удивлением воззрился на собеседника и спокойно ответил:
— Я женат, сэр.
— А, хотите сказать, что баба у вас даром, — откликнулся сэр Джайлс. — Считаете, так дешевле? И сверхурочные при себе? Не обольщайтесь… Ладно. Меня ждут в Министерстве иностранных дел. Может, поговорим в такси? Они у вас в Лондоне только на это и годятся. Когда мне хочется поболтать, я беру после завтрака такси у Вестминстера и еду к Нельсоновой колонне. К чаю мы туда обычно поспеваем. Ну» до свидания, инспектор, заходите как-нибудь.
