Скрестив ноги, я сидел на полу, молча наблюдая за ней, и скоро она, достаточно заинтересовавшись мною, отодвинула кубики и забралась ко мне на колени. Мною овладело волнение. Я боялся спугнуть се неосторожным движением, но, в конце концов, набрался храбрости и крепко ее обнял.

Она загукала и сильно потянула меня за ухо. Я сильно тряхнул головой, и мы оба рассмеялись.

— Смотрите-ка, да у тебя талант общения с детьми, Корнелиус! — воскликнула Эмили.

Алисия отвернулась, не проронив пи слова, и я понял, что она думала о своем ребенке, которого никогда не видела.

— Мы снова начнем бороться за наше право. Нет никаких причин к тому, чтобы ты не виделась со своими мальчиками. Я вооружу до зубов своих новых адвокатов и отправлю их в бой с саблями наголо.

Мои адвокаты послушно ринулись в бой, но все оказалось напрасно, так как противник был по-прежнему неумолим. Они продолжали борьбу, когда мое внимание отвлек сенатский Комитет по банкам и валюте. Президент Гувер, убежденный в том, что расстройство рынка было сознательно спровоцировано небольшой группой людей, занимавшейся продажей цепных бумаг без покрытия, решил превратиться в охотника за скальпами на Уолл-стрит.

Это был конец эпохи, когда Вашингтон оказался в кармане Уолл-стрит. Знаменитая прямая связь Моргана с Белым домом оборвалась. Когда Сенат формально разрешил Комитету по банкам и валюте провести расследование на Уолл-стрит, группа банкиров, включая Ламонта из банка Моргана, выразила президенту протест, но Гувер показал им на дверь. В самом разгаре этой холодной войны прошел слух о том, что существовал французский заговор, имевший целью вынудить Америку отказаться от золотого стандарта, и рынок угрожающе зашатался.

Безработица постепенно приближалась к десяти миллионам, и предела ей не было видно. Цена золота падала, подобно водопаду. Промышленные акции обесценились до одной пятой максимума 1929 года и продолжали падать. Говорили, что американцы прячут деньги под матрасами.

Шел 1933 год. Четырьмя кентаврами апокалипсиса были дефляция, деморализация, нищета и отчаяние. Это был к тому же год выборов президента, и Гувер, знавший о провале своей политики невмешательства в экономику, выбивался из сил в поисках новых способов укрепления своей репутаций.

Откуда-то с самого дна моей памяти всплыло пророчество Мартина Куксона о том, что в один прекрасный день публика потребует, чтобы ей указали виновных в катастрофе 1929 года, и выберет козлами отпущения инвестиционных банкиров.

В самом начале расследования на Уолл-стрит, когда Сенат наделил Комитет полномочиями для проверки продаж без покрытия, все мы вздохнули с облегчением. Брокер Моргана, Президент фондовой биржи Ричард Уитни, с этим справиться мог. Правда, было несколько непокладистых сенаторов, например, Броукарт из Айовы, угрожавших законодательством, которое предусматривало бы преследование инвестиционного банкира за искусственное поддержание курса на Фондовой бирже при распродаже ценных бумаг, но мы предпочитали к нему не прислушиваться.

— Дешевая жажда крови у политиков так непривлекательна! — заметил Льюис.

Расследование продолжалось. В апреле и мае 1932 года начала выявляться грязная практика владельцев пулов, и, пока сенаторы отваливали одну за другой могильные плиты на кладбище рынка, все смотрели на то, как на свет выползали слизняки. Кульминация настала тогда, когда Уолтер Сакс из одного из ведущих инвестиционных банков «Соломон, Сакс» был подвергнут перекрестному допросу по поводу сомнительной практики инвестиционных филиалов его компании. Сообщество инвестиционных банкиров проняла дрожь, и в банке «Ван Зэйл» все партнеры собрались на совещание.

— Они метят в нас, — заявил Мартин.

— Говорят, следующий на очереди банк «Ли, Хиггинсон», — заметил Стив, — и Бог знает, кого они выпотрошат за ним. Айвар Кройгер вывернул «Ли, Хиггинсон» наизнанку, и, когда Комитет выявит все махинации, он буквально растерзает эту фирму.

Все мы молча размышляли о том, что могло бы случиться, если бы Комитет занялся эксгумацией аферы «Ван Зэйл Партисипейшнз». Стояла гнетущая тишина. У всех партнеров был болезненно-бледный вид.

— Вам хоть хватило ума отослать братьев в Австралию, Стив, — нарушил молчание Клэй Линден. — Вряд ли Комитет станет вытаскивать их оттуда для дачи показаний.

— Но как же быть со мной? — отозвался Стив. — Что делать, когда Комитет вызовет на ковер меня? Все вы окажетесь в стороне, сказав, что никогда не видели отчетов, но, если я расскажу о том, что разбирался с этим делом, все будет вменено в вину вам, и банк сгорит синим пламенем.

— Стив прав, — сказал Мартин. — Если он будет вынужден сказать правду, последствия будут роковыми. Стив, вам лучше снова уехать в Европу, и чем скорее, тем лучше.

— О Боже, — не выдержал я, и, хотя мои партнеры посмотрели на меня с любопытством, они решили, что это был просто признак юношеской истерии. Понял меня только Стив. Он бросил на меня цинично-насмешливый взгляд и, встретившись с моим, отвернулся.

— Мне не хочется ехать в Лондон, — проговорил он, не глядя на меня. — Мое место здесь, в Нью-Йорке, и я не хочу связываться с лондонским филиалом. Если уж я должен уехать в Европу, то позвольте мне обосноваться в Париже, чтобы изучить там европейские экономические перспективы. Это было бы обоснованной временной командировкой, и небесполезно для нас в будущем.

Я посмотрел на него с новым уважением, и в первый раз в жизни он мне почти понравился. Разумеется, это давало мне новую надежду на сохранение его брака.

Спешить с отъездом у Стива не было нужды, так как мы не имели подтверждения о том, что в банке «Ван Зэйл» будет проводиться расследование, но, чтобы избежать возможного обвинения в бегстве из страны, он стал готовиться к отъезду. Эмили была обрадована перспективой побыть в Европе и принялась вспоминать лето, проведенное там после окончания колледжа. Ее девочке, Розмари Луизе, к тому времени исполнился год, и она была почти такая же прелестная, как и Викки. Эмили говорила, что мальчики Стива полюбили свою сестру. Будущее семьи Салливэнов представлялось в розовом свете.

Однако горькая чаша не миновала инвестиционных банкиров Уолл-стрит, и двадцать четвертого января 1933 года все мы оказались на шаг ближе к публичному наказанию за прошлые грехи. Специальный подкомитет сенатского Комитета по банкам и валюте, занимавшийся расследованием уже в течение восьми месяцев, назначил новый состав Совета, и, в конце концов, мы оказались лицом к лицу с господином Фердинандом Пекорой, иммигрантом с Сицилии, вознамерившимся поставить могущественных банкиров Восточного побережья на их аристократические колени.

Давид встретился со своим Голиафом. Завязалась битва.

Тем временем Америка уже раскачивалась на самом краю пропасти анархии от одного кошмара к другому, с двенадцатью миллионами безработных, в условиях открытого бунта фермеров и ежедневных банкротств банков, под аккомпанемент сторонников Рузвельта, не перестававших распевать песенку «Нас ждут счастливые дни».

За день до инаугурации нашего нового президента банки работали всего в десяти штатах, и не было не только золота в количестве, достаточном для поддержания валюты, но и наличности в Казначействе для выплаты зарплаты правительственным чиновникам.

Это было, наконец, самое дно. Мы были банкротами.

Пришедший к власти Рузвельт, по совету Ламонта, закрыл все банки, и Америка отказалась от золотого стандарта. Годом раньше никто из нас не поверил бы в эту ересь, но поскольку теперь мы видели в этом, возможно, единственное средство спасения, то решили, что эту ересь придется принять. Морган из банка Моргана оказался таким храбрецом, что даже приветствовал ее.

Рузвельт пошел дальше, размахивая топором, как мясник, сокрушая все, что попадалось па глаза, и разбивая на куски установившуюся традицию. Какое-то время мне казалось, что он не ведает, что творит, поскольку в вопросах экономики он был полным невеждой, по, разумеется, завоевал успех, следуя принципу, что любое действие хуже бездействия. В июле он даже, вопреки экономической теории, стал распродавать золото по высосанной из пальца цене, и я уверен, что все мы могли бы превратиться в истериков от этого сумасшествия, если бы не были загипнотизированы Пекорой. Постепенно, по мере углубления расследования, Рузвельт ушел в тень, судороги Америки стали не более чем фоном апокалипсиса, и все мы могли любоваться тем, как Пекора точил свой меч.